Не успел он договорить до конца, как машина уже остановилась на окраине деревни Гарбузиио. Подбежавший эсэсовский офицер отдал Гилле рапорт и при этом указал на холм, находившийся поодаль.
Не говоря ни слова, Гилле пошел в том направлении. Движением руки он приказал обоим молодым офицерам следовать за ним.
* * *
Над Росью стелились клубы дыма. «Как надгробное покрывало», — подумал Фехнер, следуя за группенфюрером СС Гилле по глубокому снегу. Они двигались в направлении холма, который как бы испускал свет, освещенный снизу желтовато-красным пламенем. Территория вокруг него казалась призрачной, деревня Гарбузино по сравнению с этим сияющим холмом была похожа на вымершую.
Фехнером овладело недоброе предчувствие. Доносились обрывки команд и приглушенный шум голосов. Откуда-то слышалось пение. Песня была русская.
— И этот сброд еще смеет петь! — злобно процедил сквозь зубы Гилле и зашагал еще быстрее. Неожиданно он свернул с дороги и направился к грузовику, около которого несколько солдат разгребали что-то лопатами. — Унтер-офицер! — крикнул Гилле, заметив на погонах одного из солдат унтер-офицерские нашивки.
Унтер-офицер подбежал к нему, остановился в трех шагах, щелкнул каблуками и отдал честь.
— Что вы тут делаете со своими людьми?
— Унтер-офицер Руст и три человека команды! Находимся на расчистке картофельных буртов!
— Из какой части?
— Из лазарета в Корсуне.
— Кончайте быстрее и убирайтесь отсюда!
— Слушаюсь! — Руст взял под козырек и бросился к грузовику. Он сразу узнал командира дивизии СС «Викинг». Теперь он понял, зачем у холма развели костер. Руст решил игнорировать приказ Гилле, отослать своих людей обратно, а самому остаться и проследить, что будет происходить у подножия холма.
— Санитарные крысы, — недовольно проворчал Гилле. — Посреди ночи посылать людей за картошкой! Придет же такое в голову!
Неожиданно перед ними оказался овраг. Около его левого крутого берега горел большой костер, деливший овраг по длине пополам. Друг против друга стояли две группы людей: на одной стороне, в шеренгу, немецкие солдаты в касках и с автоматами — карательный взвод. По другую сторону костра — обнявшись кто под руки, кто за плечи — около двух десятков мужчин, женщин и детей. Они-то и пели.
Фехнеру показалось, что его сильно ударили.
— Ну, где же вы? — Гилле явно наслаждался смятением обер-лейтенанта. «Тряпка! — подумал он про себя. — Хочет быть непричастным, остаться этаким чистеньким солдатиком. Ну нет, дружочек, постой! Раз уж ты побывал здесь, то и вся штеммермановская шайка скоро окажется в моих руках».
Ветер от реки врывался в овраг, слизывал с огня клубы дыма и бросал их в лицо солдатам, группенфюреру, обер-лейтенанту. Он подхватывал жадные искры, швырял их на противоположный край оврага, доносил до деревенских жителей, согнанных смотреть на казнь, обрывки песни, которую пели обреченные.
К Гилле с рапортом подбежал грузный офицер. Почти не раскрывая своего широкого рта, Гилле выразил недовольство по поводу пения. Офицер отдал распоряжение, и солдаты ударами прикладов отделили матерей от детей, женщин — от мужчин. Дети громко закричали и заплакали. Одна из женщин — Фехнер с ужасом заметил, что она беременна, — упала. Двое мужчин подняли ее. Тут Фехнер понял всю чудовищность сцены, свидетелем которой он стал по приказу Гилле.
Расстрел местных жителей не был для него в новинку. Он и сам однажды командовал карательной командой, когда к стенке были поставлены четыре человека за торговлю собственностью вермахта; во Франции ему также пришлось привести в исполнение смертный приговор над одним дезертиром. Но при расстреле женщин и детей ему приходилось присутствовать впервые. Страх пронзил его сердце. Раиса!
Из деревни доносилась музыка.
Вот солдат ударил прикладом беременную, она пошатнулась. Пятеро осужденных стояли на краю оврага. Офицер подал команду…
Как только над оврагом прогремел первый залп, Фехнер невольно закрыл глаза. Он почувствовал себя на грани обморока, когда даже собственное дыхание вызывает отвращение. В мозгу его шевельнулось воспоминание. Это было воспоминание о самом ужасном дне его детства…
Утром отец посадил его перед собой в седло на их серую, в яблоках, кобылу, и они начти два часа разъезжали по полям. Вернувшись домой, маленький Фехнер радостно бросился на кухню, чтобы рассказать матери о своих впечатлениях, но на пороге застыл, словно пораженный громом. Мать стояла у кухонного стола с ножом в руках, а перед ней лежал голубь. Окровавленный и мертвый, его любимый голубь! Каждый день, и в это утро тоже, он кормил его, разговаривал с ним, ласкал его. Иногда даже, готовя уроки, мальчик вскакивал из-за стола и бежал к нему. И теперь мать зарезала птицу. О том, что произошло потом, ему рассказала Анна, их старая служанка: с плачем он схватил полено и ударил им свою мать…
Огонь потрескивал, музыка, доносившаяся из громкоговорителя, усиливалась. На край оврага вышла вторая группа, затем на ее месте оказалась третья, четвертая… Дым становился плотнее, казалось, он затягивал в свой коловорот все — и страх, и возмущение, и ненависть, в том числе и воспоминание обер-лейтенанта Фехнера о маленьком мальчике, который отомстил за убийство беззащитного существа.
Потом вывели последнюю группу, среди них двух женщин: одну с ребенком, а другую беременную.
Из Гарбузино ветер доносил мелодию вальса.
Деревенские жители, стоявшие на краю оврага, безмолвствовали.
— Всех русских следует беспощадно расстреливать, от стариков до младенцев! — произнес кто-то отрывистым голосом.
Фехнер проглотил комок. Неужели это сказал Гилле, немецкий генерал? Он посмотрел на группенфюрера, пытаясь увидеть его глаза сквозь направленные на него сверкающие стекла очков.
Гилле заметил бледность на лице обер-лейтенанта и подавил улыбку. Он достиг своей цели.
— Ну что, для вас, по-видимому, в новинку такая твердость? — спросил он небрежно.
На другом конце оврага, скрывшись за деревом, притаился унтер-офицер Руперт Руст. Он все видел.
* * *
Удобно откинувшись на сиденье, Гилле, как только машина тронулась, с аппетитом откусил кусок бутерброда.
— Эти русские в последнее время совершенно распоясались, — сказал он. — Опустошают наши продовольственные склады, нападают на подвижные составы, минируют дороги. В районе Таганчи от этих босяков просто спасу нет. А эти, — он указал большим пальцем позади себя, — находились на вокзале в Корсуне. Половина деревни оказывала им поддержку.
Фехнер с трудом заставил себя включиться в разговор и, стараясь не смотреть на чавкающего группенфюрера, подавлял подступающую к горлу тошноту. Когда же он осторожно заметил, что при теперешней ситуации вряд ли вообще возможно оттягивать войска с фронта для успешной борьбы с партизанами, Гилле поучительным тоном возразил:
— Фехнер, вы в своем уме? Взгляните на карту глазами стратега, и вы убедитесь, что русские находятся в такой же опасности, как и мы. Если не в большей! Дивизии, желающие воспрепятствовать нашему соединению с частями, действующими на главном фронте, имеют под собой весьма шаткую почву. Что нам мешает окружить их? Ну что?
Сдавленным голосом Фехнер подтвердил, что эта местность с ее многочисленными реками, ручьями, оврагами и населенными пунктами как нельзя лучше подходит как для обороны, так и для незаметного развертывания наступательных операций. Свои опасения, однако, он не высказал вслух.
Гилле тоже не говорил о том, что думал. Он далеко не так был уверен в своей правоте, как желал это показать другим. Кроме того, не в его принципах было открыто говорить о стратегических планах с подчиненными, о которых те, по его мнению, не имели ни малейшего понятия. Именно поэтому он и относился к обер-лейтенанту с особой сдержанностью. Конечно, он знал, что о наступлении против русских партизан уже нечего и думать, но сознательно старался распространять оптимистические версии, поскольку в них нуждались в войсках. В оптимизме нуждался и он сам: ведь никогда еще он не сидел в такой глубокой луже, как здесь, на берегах реки Рось.
Ему с дивизией и прежде не раз уже приходилось выпутываться из трудного положения. Правда, не всегда успешно, о чем свидетельствовали катастрофически высокие цифры потерь. Так было в первый год похода против России на Черноморском побережье, так было и позднее на Кавказе, у Моздока. А когда в конце 1942 года дивизия СС «Викинг» приняла участие в попытке пробиться к окруженной 6-й армии, ей под Котельниково был нанесен такой удар, что ее остатки вынуждены были откатиться к самому Донбассу.
— Есть хотите? — спросил вдруг Гилле и смерил Фехнера насмешливым взглядом.
