Отец Райнера генерал-полковник Конрад фон Хахт после поражения под Москвой был снят со своего поста и переведен в резерв за то, что он по собственной инициативе вывел свои войска из опасного района. Это отстранение от дел сильно задело Конрада фон Хахта, хотя он был не единственным генералом, с которым поступили подобным образом. 19 декабря 1941 года Гитлер уволил в отставку генерал-фельдмаршала фон Браухича и сам возглавил верховное командование немецких войск; приблизительно в это же время он убрал со своих постов фельдмаршалов фон Лееба и фон Вицлебепа.
В 1938 году Конрад фон Хахт промолчал, когда несколько генералов, в том числе Фрич и Бломберг, вынуждены были уйти в отставку, а генерал-полковник Людвиг Бек в знак протеста покинул свой пост начальника генерального штаба армии. Теперь же, когда задели его самого, с ним буквально за одну ночь произошли удивительные метаморфозы, Он уже больше не молчал, а, напротив, стал выступать против Гитлера, разумеется, тайно, в кругу своих единомышленников и за закрытыми дверями. Это передалось и Райнеру, который во время своего последнего отпуска гневно ополчился против нацистов.
— С Гитлером войну не выиграешь. Но ее нужно выиграть, чтобы естественное превосходство немцев превратить в естественный высший порядок для собственной пользы, — так сформулировал он свое кредо.
Торстен, страшно этим напуганный, привел в пример удачные наступательные операции 1942 года и сослался на верность присяге, на что Райнер гневно возразил ему:
— Разумеется, послушание, как правило, необходимо и полезно. Но тот, кто является господином, должен в конце концов иметь право решать сам, в чем заключается долг: в послушании или неповиновении.
Несмотря на эти различия во мнениях, Торстен продолжал считать Райнера своим другом; он не отвернулся, как это сделали его отец и мать, от семьи Хахтов.
Теперь же, спустя более года, он попал в зависимость от генерала, которого презирал за жестокость и беспощадность.
Фехнер вскочил и принялся беспокойно ходить взад и вперед по хрустящим осколкам стекла. А может, Райнер был все-таки прав?
Белесый рассвет высветил макушки холмов, призрачно замелькал в кронах высоких деревьев, как бы сдавил собою синюю тишину. Ночь приподняла свой туманный мех над незамерзающей Росью, над ручьями и прудами и бросила его навстречу робкому рассвету. Длинные тени потянулись в глубокий лесной овраг, расположенный к северу от города Корсунь.
Во всей округе не найти такого огромного оврага, как этот. В его зарослях даже днем было сумрачно. И как бы наверху, на открытом пространстве, ни бушевала непогода и вьюга, на дне оврага, служившего зимой и летом излюбленным пристанищем для всякой живой твари, царила тишина. Ничто не напоминало о том, что здесь почти триста лет назад развернулась большая битва.
Несколько столетий Украина находилась под господством Речи Посполитой, пока гетману с Запорожской Сечи Богдану Хмельницкому не удалось наконец в 1648 году собрать сильное войско и начать освободительную борьбу. С этим войском Хмельницкий, сын незнатного дворянина, получивший по своему времени блестящее образование и владевший несколькими иностранными языками, двинулся к реке Рось. Хитростью ему удалось заманить двадцатитысячную польскую армию из укрепленных лагерей в большой овраг. Наступая со своими казаками одновременно с двух концов оврага, Хмельницкий нанес полякам сокрушительный удар. Все польские военачальники сдались в плен. После этой победы и победы в битве при Желтых Водах весь украинский народ поднялся против чужеземных поработителей.
Белый замок в Корсуне с его четырьмя тупоголовыми башенками до сих пор свидетельствует о том, как переменчива была судьба украинцев в их долгой и нелегкой борьбе за свою независимость. Этот замок был построен в конце XVIII века князем Юзефом Понятовским, племянником тогдашнего польского короля, на красных скалах реки Рось. Позднее он стал резиденцией богатого землевладельца из семьи Лопухиных-Демидовых, которым принадлежал весь Корсунь с его окрестностями. Своими узкими окнами, похожими на бойницы, замок через крыши более низких домов своих подданных гордо взирал на плодородные земли, золотистый урожай которых на скрипучих крестьянских телегах ввозился через огромные ворота в его двор. Так было до тех пор, пока не началась Великая Октябрьская социалистическая революция.
Но спустя почти двадцать пять лет под бряцанье оружия в город на берегу реки Рось снова пришли завоеватели. И снова это грубое и мрачное здание стало резиденцией поработителей. Они расположились там для того, чтобы выдумывать все новые и новые формы грабежа, кутить, горланить свои песни. К тому времени их ненасытные армии бесчинствовали на востоке, они перешли Днепр, Дон. Однако в 1943 году положение резко изменилось. Замок опустел, войска захватчиков были отброшены назад; с берегов Волги, потеряв целую армию, они откатились за Дон и Днепр. Как предвестники приближающейся катастрофы появились раненые, больные тифом, малярией, дизентерией, калеки. Замок превратился в госпиталь.
В эту ночь во дворе Корсуньского замка было оживленнее, чем обычно, Между грузовиками и санитарными машинами с ранеными по вымощенной булыжником мостовой в огромные ворота замка то и дело въезжали мотоциклисты. Спустя некоторое время они снова уезжали в город. На легковых машинах прибыло несколько офицеров. Слышались команды. Все грузовики, доставившие раненых после четырех часов, было приказано разгрузить и на передовую пока не посылать.
Санитары с опаской следили за столпотворением во дворе. Однако в палате № 117, расположенной в восточном крыле госпиталя, никто ничего не замечал. Палата содрогалась от пьяного пения. Наполовину поправившиеся, которым утром предстояло отбыть в свои части, праздновали вместе со своими тяжело раненными товарищами отъезд.
Весь верхний этаж бокового флигеля дрожал от топота и рева.
Кто знает, когда мы встретимся? И встретимся ли вообще? За ваше здоровье, люди! Наслаждайтесь войной, поскольку мир будет ужасен. Наплевать, все равно один конец! Ваше здоровье! Главное, потом дадут отпуск.
— Ну куда же подевался Руст? — выкрикнул толстяк зенитчик, у которого были ампутированы обе ноги.
— Дайте нам музыку! — сиплым голосом заорал Кунц. Голова у него была в бинтах, и он почти ничего не слышал, поэтому почти всегда кричал. Из бинтов выглядывали только его глаза, нос и рот.
— Давай сюда Руперта, пусть сыграет нам что-нибудь на своей бандуре! — потребовал Герберт, самый молодой из палаты, и махнул своим забинтованным обрубком руки, как бы приглашая отсутствующего к столу.
— Может быть, он по пути подцепил какую-нибудь крошку и теперь забавляется с ней?
— Ерунда! Он не такой!
Смех вспыхнул и погас, как огонь, которому не хватает кислорода. Так продолжалось всю ночь. Поначалу алкоголь помогал и немного бодрил, но к утру стал оказывать противоположное действие. Люди избегали смотреть друг другу в глаза, боясь обнаружить в них такое же скрытое недовольство, такую же безысходность.
Но вот началось всеобщее оживление: шутник Жорж давал сольный концерт. В нижней рубашке с длинными рукавами, подпоясанной красным шарфом, с брошкой из серебряной бумаги, он, виляя бедрами и мелко тряся плечами, пустился танцевать между шкафов, разделявших комнату на две части. В рубашку над шарфом он что-то положил, чтобы изобразить высокую женскую грудь. Вокруг своих взлохмаченных черных волос он повязал цветную ленту от рождественского подарка. Его напудренное тальком лицо с высоко нарисованными бровями и чересчур большим ртом не было бы столь эффектным, если бы приклеенные к подведенным глазам ресницы не придавали ему томное выражение.
Раненые катались со смеху. Жоржу было действительно весело. То, что он задумал и хотел осуществить в ближайшие дни, было достойно самого большого празднества.
— Сара! Настоящая Сара! — воскликнул Кюблер и забарабанил своими кулачищами по столу. — Ну спой же нам что-нибудь!
Платочек в клетку, который Жорж держал кончиками пальцев, описал круг и кокетливо взлетел вверх. Жорж влез на кровать, принял позу известной певицы и, упершись рукой в бедро, запел низким, хриплым голосом:
Я знаю, когда-то случится чудо
И тысячи сказок сбудутся вновь;
Я знаю, тебя ни за что не забуду,
Уж слишком огромной была любовь…
Это была сентиментальная песенка, хорошо известная всем.
«Да-да… Должно случиться какое-то чудо, — думал Кунц. — Иначе и быть не может. Она, Сара Линдер, конечно, знает об этом. А вот Жорж, этот трепач, которому нельзя верить ни капельки, ну ни черта не знает. Он в этом абсолютно не разбирается. Его дело машины и моторы. Но что происходит с Гербертом? Неужели ему не нравится эта шутка?»
