Ознакомительная версия.
— Тогда в чем дело?
— Я всего лишь говорил о какой-либо юридической зацепке. Но поскольку последовал ваш приказ, мой фюрер…
Кальтенбруннер направился к двери и уже готов был покинуть личное купе-кабинет фюрера, когда тот вдруг остановил его.
— Пожалуй, вы правы, Кальтенбруннер.
— В чем, простите? — спросил обергруппенфюрер, опасаясь, как бы Гитлер не увлекся своим красноречивым молчанием.
— Мы уже арестовывали адмирала, обвиняя его в измене, но затем освободили. Поэтому стоит внимательно изучить протоколы допросов тех, кто проходил по делу «Черной капеллы», или же усилить во время допросов натиск на тех, кого еще не успели казнить. Основательно усилить.
— Усилим. Я прикажу Мюллеру… — назвав это имя, Кальтенбруннер осекся и внимательно присмотрелся к выражению лица Гитлера, пытаясь выяснить, как тот относится к шефу гестапо, доверяет ли? Но, так ничего и не выяснив, произнес: — К следователям гестапо мы подключим людей из СД.
— Чтобы те следили за гестаповцами?
Кальтенбруннер так и не понял, было ли это сказано в шутку или же фюрер и в самом деле не уловил смысла его обещания.
— В этом пока что нет необходимости, — ответил он, чтобы снять подозрение. — Просто так будет надежнее.
И был немало удивлен, когда в ответ услышал:
— Не забывайте, что в вашем подчинении находится СД. Самое преданное, что у нас с вами осталось.
— Мне ясна ваша мысль, мой фюрер.
— Кстати, не упускайте из виду и то гнусное дело, которое связано с «чайным салоном фрау Зольф».[12]
— Там может всплыть много интересного, — неуверенно пробормотал Кальтенбруннер, хотя имел весьма смутное представление об этой группе аристократов-оппозиционеров, судьбами которых занималось исключительно гестапо.
— Нужны какие-то новые факты, которые бы оправдывали арест бывшего руководителя абвера.
— Эти факты будут, мой фюрер.
— Как вы помните, дело о предательской деятельности адмирала Канариса и других служащих абвера открыл еще ваш предшественник Рейнхард Гейдрих. Но тогда многими это воспринималось как соперничество двух руководителей и двух организаций. Теперь же мы видим, что покойный Гейдрих очень тонко уловил сущность адмирала.
— Я лично ознакомлюсь с делом «Черной капеллы» и связанными с ним людьми, мой фюрер.
— Однако сам арест и разбирательство по делу адмирала действительно лучше всего поручить Мюллеру, его гестапо.
— Именно это я и намеревался сделать, — соврал Кальтенбруннер с чувством признательности фюреру и за то, что в конечном итоге он отказался от своих подозрений относительно него, и за то, что позволил свалить эту миссию на гестапо. Присоединяя к имеющемуся в его записной книжке «списку арестованных по делу о покушении на фюрера» всё новые и новые имена, причем имена людей хорошо известных не только в армии, но и во всей Германии, Кальтенбруннер и сам в последнее время чувствовал себя все более неуютно. «Снаряды ложатся все ближе!» — вот что он понимал, задумываясь над каждой новой фамилией изобличенного. Так что сегодняшняя встреча с фюрером в какой-то степени разрядила его нервозность.
— Дайте возможность шефу гестапо еще раз доказать свою преданность рейху, — в такт каждому своему слову, едва сдерживая дрожание головы, кивал Гитлер.
— И мы предоставим ему такую возможность, мой фюрер.
Сообщить Мюллеру о новом задании фюрера он решил, не дожидаясь прибытия в Берлин. Причем делал это с внутренним сладострастием: ведь еще вчера ему казалось, что в натиске против него Гитлер использует именно его, гестаповского мельника.[13] Войдя в купе к радистам, он приказал немедленно связаться по рации с управлением гестапо.
Шеф зарубежной политической разведки Главного управления имперской безопасности бригадефюрер Вальтер Шелленберг[14] уже почти закончил довольно неофициальную беседу со своим подчиненным, гауптштурмфюрером СС бароном Адрианом фон Фёлькерсамом,[15] на тему мистической экспедиции в Тибет, возглавлять которую должен был сам Отто Скорцени. Шелленберг уже давно поглядывал на дверь кабинета Фёлькерсама, ожидая момента, чтобы уйти к себе, а хозяин помещения, изрядно наговоривший всякого в ходе беседы, теперь начал побаиваться своей собственной смелости и стремился оправдаться постфактум.
— Будем надеяться, что моим мнением по этому поводу фюрер попросту не поинтересуется. Как, впрочем, и Гиммлер. А следовательно, мое мнение останется сугубо между нами, бригадефюрер.
После этих слов барон имел право рассчитывать на хоть какие-то заверения Шелленберга в молчании, но вместо этого услышал:
— …Не говоря уже о том, что оно может не понравиться также Кальтенбруннеру.
— Да мало ли кому, — раздраженно признал Фёлькерсам.
— И Мюллеру, — указал Шелленберг на того, кто в любом случае не побрезгует поинтересоваться мнением даже такого «винтика», как гауптштурмфюрер Фёлькерсам.
— Им обоим не понравится, в этом я убежден, — мужественно признал барон-диверсант. И в то же время с надеждой взглянул на Шелленберга.
— Это я к тому, чтобы ваши сомнения не становились предметом обсуждения в… ну, скажем, в широких диверсионных кругах. Иначе я не смогу прийти вам на помощь.
На сей раз барон взглянул на шефа с усталостью и обреченностью во взгляде, и коричневатые мешочки под его близоруко щурящимися глазами — Фёлькерсам упорно не хотел мириться с необходимостью прибегать к помощи окулистов — налились коричневатой желчью сожаления, если не обиды.
«… И не пришел бы, даже если бы мог, — мстительно молвил он про себя, — для этого ты слишком труслив».
Больше всего Фёлькерсама поражало то, что, при всей своей трусости, Шелленберг позволяет себе запугивать его. Хотя в принципе такое поведение бригадефюрера мало кого удивляло. «Красавчик», как обычно называли Шелленберга во все тех же «широких диверсионных кругах», всегда обладал удивительной способностью осаждать своего собеседника с ангельской непорочной улыбкой на действительно красивом личике. Но от этого наскоки его не становились менее досадными.
— С благодарностью принимаю ваше предупреждение, бригадефюрер, — произнес барон, после чего наступила томительная, двусмысленная пауза.
И когда Шелленберг вдруг сказал: «Поднимите же…» — барон не сразу уловил, что это относится к трубке телефона, на жужжание которого он поначалу решил не обращать внимания. Исключительно из уважения к высокому гостю.
Становиться свидетелем этого телефонного разговора бригадефюрер не собирался, да и тема их встречи была исчерпана. Во всяком случае, он так считал.
Шелленберг уже взялся за дверную ручку, но, заметив, что фёлькерсам застыл с удивленно вытянутым лицом и ошарашенно смотрит на него, задержался у двери.
— Так точно, внимательно изучил, — донеслось до начальника разведки СД, после чего он тут же прикрыл перед собой дверь.
— Кто? — едва слышно поинтересовался Шелленберг.
— Да, это верная информация, — то ли не расслышал его вопроса, то ли попросту не обратил на него внимания Фёлькерсам.
И такое его поведение еще больше заинтриговало бригадефюрера. Оставив в покое дверь, Шелленберг начал медленно, крадучись, словно побаивался, что на той стороне провода расслышат скрип половиц под его сапогами, возвращаться к столу.
— Никак нет. Знакомлюсь с материалами, касающимися предстоящей экспедиции в Шамбалу. По личному приказу Скорцени. Бригадефюрер Шелленберг? — ошарашено взглянул Фёлькерсам на шефа разведки СС. — Да, он действительно все еще здесь. Мы с ним обсуждали ход подготовки к экспедиции и нашу связь с сотрудниками института «Аненербе».[16]
— Кто это? — теперь уже открыто подался к телефону Шелленберг. — Неужели Кальтенбруннер?
— Мюллер, — едва слышно проговорил барон, по-школярски пожимая плечами.
— Мюллер?! — искренне удивился бригадефюрер.
— Как это ни прискорбно, — едва слышно проговорил барон.
— Ладно, давайте трубку, — пробурчал Шелленберг, а затем уже довольно громко (все равно Мюллер не мог догадаться, о чем идет речь) напомнил барону: — И хорошенько подумайте над тем, что я вам посоветовал.
Некстати оживший телефон с трудом вырвал его из состояния «служебной нирваны», но и после этого Канарис дотягивался до трубки, словно новобранец — до раскаленного снарядного осколка.
В последнее время, после всех тех арестов, которые последовали в связи с июльским покушением на фюрера, он возненавидел телефон, воспринимая его чуть ли не как самое подлое изобретение человечества. Все то, самое страшное, что ему в ближайшее время надлежало услышать, неминуемо должно было прийти из телефона. Вот почему по-настоящему защищенным шеф военной разведки и контрразведки чувствовал себя, только когда оказывался недосягаемым для его погребального звона.
Ознакомительная версия.
