— В приличном обществе, Киса, за такие дела бьют канделябрами. А поскольку мы — общество приличное, но канделябров у нас нет, заменим их кое-чем другим… Вальтер, вы всё записали?
— Да, командир.
— Всё видно?
— Как на портрете, командир…
— Великолепно. Так кто из нас ВЫИГРАЛ, Гурвич? Вскроемся?
Он щёлкнул пальцами, чья-то рука протянулась из-за спины БЫВШЕГО владельца казино и перевернула карты рубашкой вниз — глаза тщедушного типа вылезли из орбит, он не мог поверить в то, ЧТО он увидел, ПЯТНАДЦАТЬ очков! Это НЕВОЗМОЖНО! Тасуя колоду, он ногтем пометил карты! Откуда пятнадцать?! Почему?!
— Ты проиграл, Гурвич. Подписывай бумаги.
Поверх карт легла стопка бланков и документов. На затылок бывшему владельцу надавили чуть сильнее… Он нехотя взял протянутую ему ручку, не глядя, подписал один лист, второй, третий…
— Не слишком ли много бумаг?
Ответом был сухой треск удара и мельтешение искр из глаз, когда он немного пришёл в себя, то вновь увидел заполненный бланк и послушно подписал. И ещё, и ещё… Он не видел букв, не сознавал, что подписывает, главное, чтобы они поскорей ушли, и он сможет достать ту плёнку из скрытой камеры, где будет запись происходящего. А затем через знакомых судей опротестует сделку… Ему помогут… Только это и успокаивало его… Наконец жуткий посетитель поднялся со стула.
— Вышвырните это дерьмо прочь из МОЕГО казино.
— Но… Я бы хотел забрать свои вещи!
Новый хозяин вдруг бросил короткую фразу на смутно знакомом языке одному их охранников…
— Тодт… Тодт… Тодт… Что же это значит?
Вспомнить Гурвич не успел. Лифт остановился в ТОМ САМОМ подвале, и пуля в мозжечок навеки успокоила жулика. Охранник извлёк из кармана небольшой баллончик, взболтал… нажал на кнопку, быстро опрыскав из него мёртвое тело… Через несколько мгновений только чёрные потёки да горстка пепла говорила о том, что ЭТО некогда было человеком…
Ичкерия.
…Островский был в полном шоке от формы, от летающей тарелки, словом — от всего. Автомат у него забрали. На всякий случай. И никаким пояснениям своих спасителей он теперь не верил, не хотел. Майор сделал ещё одну попытку что-то объяснить, но капитан просто пропустил всё мимо ушей и теперь сидел в углу КШМки, тупо уставясь в пол. Внезапно машина качнулась и остановилась.
— Прибыли, командир. Давай, пройдёмся, разомнём ноги…
Эту фразу он понял. Послушно поднялся, вылез в овальный люк наружу и открыл рот от изумления: небольшая долина между горными вершинами была превращена в настоящий воинский лагерь. Большие палатки непривычного шатрового вида, полукруглые перекрытия выкопанных в земле складов, как он понял, и самое главное — те самые громадины, так легко порхающие в небе.
— Идём, капитан, познакомлю тебя с нашим командиром.
Майор потянул его за рукав.
— Что с моими людьми?
— Раненых отправим на Большую Землю, в госпиталь. Через пару дней их увидишь, остальные — в столовой. Может, тоже сначала перекусишь?
Островский насупился.
— Идём к твоему командиру.
И про себя добавил: «Эсэсовская морда»…
Штабом оказалась самая большая палатка в центре лагеря. Даже не палатка, а настоящий шатёр, охраняемый двумя забронированными наглухо часовыми. При виде майора они чётко взяли на караул. Тот отмахнул ответное приветствие, и шагнул за полог. Капитан последовал за ним и опять остолбенел — в центре штаба светилось изображение. Даже, не изображение, а подробнейший рельеф местности со всеми высотами, дорогами, лесами. Почти каждый миг вспыхивали условные обозначения. Одни — алые, другие — жёлтые и чёрные. Несколько голубых значков, по-видимому, обозначали авиацию. Перед голограммой, а ничем другим ЭТО быть не могло, стола небольшая группа военных в уже знакомых ему мундирах и двое в другой форме.
— Господин генерал, майор Кемпке прибыл. Со мной — капитан Островский из Россиянской армии.
Пронзительные серые глаза неизвестного казалось просветили того насквозь.
— В шоке, капитан? Генерал Рокоссовский, командир особого корпуса специальных операций.
— Ро-Ро-Рокоссовский? Тот САМЫЙ?!
— Нет. Не тот. Это мой отец.
— Но… как же?!
Генерал на мгновение задумался, потом внезапно улыбнулся:
— Да… Шок, пожалуй, слишком силён… Что с его людьми?
— Девять очень тяжёлых. Состояние стабилизировано, но нужно стационарное лечение. Четверо — лёгкие. Полевой госпиталь. Остальные — отдохнут, и в бой.
— Ясно. Короче, майор, пусть фройлян Анна отправит их к нам. Немного отойдут, подлечатся, а там решат.
— Есть, господин генерал!
Отдал честь, капитан машинально повторил, и почувствовал, как его снова потянули за рукав, послушно повернулся и последовал за майором…
Фройлян Анна оказалась крепко сбитой девушкой лет двадцати пяти в зелёной форме с совершенно уже непонятными знаками различия. Но потому, как уважительно майор отдал ей честь, чин у неё был явно не маленький…
— Что у вас, майор?
Бесцеремонно, не обращая внимания на отданное приветствие, осведомилась она.
— Генерал приказал переправить капитана и его людей к нам.
— Яволь. Десять минут.
Майор поднёс ко рту запястье и быстро заговорил по-немецки. Между тем Анна села за стул, который стоял перед высоченной стеной аппаратуры и дисплеев, на которых мелькали непонятные знаки. Послышался нарастающий гул, между двумя металлическими фермами в углу замелькали сиреневые искры. В это время в огромную, не меньше штабной, палатку вошли новые посетители. При виде их Островский обрадовался — его пацаны, немного напуганные, немного ошарашенные, но целые и живые. Следом вкатили несколько непонятных агрегатов, представляющих собой полупрозрачные саркофаги, в которых лежали раненые солдаты.
— Что с ними?!
— Они в тяжёлом состоянии, но выкарабкаются, сейчас просто спят. А это — для того, чтобы им не стало хуже…
Любезно ответил Кемпке. Между тем сверкание стало громче, и вдруг пространство между стойками засветилось и появилась дыра.
— Вперёд!
Капитан почувствовал дружеский толчок и шагнул в никуда…
Земля-1.
Серёга Фёдоров вытер полотенцем выступивший пот и опустился на скамейку. Он выиграл схватку, и теперь надо ждать следующего поединка. А пока — отдых… Не зря, ой не зря переживал он, волновался. После трёх месяцев такой привольно-вольготной жизни настала другая. Настоящая каторга. Всё началось после того, как всех перемещённых собрали в помещении большого зала, где проходил показ кино и чтение лекций по истории, а по выходным — танцы. Прежде всего, проверили наличие, и недостающих буквально приволокли за воротник. Это, в основном были «обнаглевшие», как их называл про себя Серёга. Когда все собрались, внесли четыре стола и разбили сельчан на четыре колонны. Вежливо, но настойчиво. Каждый подходил к своему столу и получал карточку определённого цвета, затем возвращался назад. Когда все получили бумаги, выяснилось, что они в основном четырёх цветов: белые, зелёные, красные и чёрные. Фёдорову досталась чёрная. Ивану — тоже. Такую же в руках вертела Наташка Восьмиламповая. Впрочем, её уже никто так не называл… У части сельчан были красные, у многих — зелёные, ну и белых хватало. Но только у взрослых. Детям всем выдали карточки тоже разного цвета. Чтобы это значило? Но ломать голову пришлось недолго — загрохотал динамик:
— Всем, у кого документ белый, направиться к выходу.
Небольшая кучка сельчан, недоумённо озираясь, послушно двинулась в указанном направлении.
— Зелёные документы, направиться к выходу.
Это, в основном был народ в возрасте. Но и несколько молодых, о ком Серёга знал, что ребята больные были среди них… Его осенило:
— Это же сортировка! Значит, карантин кончился! Но почему у детей и родителей РАЗНЫЕ цвета?! Неужели…
Догадка была такой страшной, что ему стало не по себе… тем более, что цвет такой страшный…
— Красный цвет! К выходу!
Пошли остальные… Но, как Серёга видел, и у детей, и у родителей документы ОДНОГО цвета. Семьи не разлучали…
— Чёрный цвет — на выход!
… Обладателей чёрных аусвайсов оказалось больше всего. Почти вся молодёжь, дети, словом, большинство. На сердце стало полегче, всё таки не один… Их посадили в огромные мягкие автобусы, и куда то повезли… Не выдержав, Серёга спросил сопровождающего их громилу:
— Куда нас?
Тот в ответ улыбнулся, наморщив веснушчатую физиономию:
— Вам, ребята, повезло! Вы прошли отбор, и теперь будете работать и учиться. Дети — кто в интернат, кто — в школу.
— А как же…
— Ну, парень, белые — это заражённые. Ты думаешь, вы тут сами по себе? Нет, шалишь! За всеми смотрели. Кто, что, как…
— Как это, заражённые?
— Либерастическим дерьмократизмом. Их уже не перевоспитать… А жаль. Людей теряем. Они становятся жидами…
