У глаз много морщин. Как глубоких, так и мелких. А на вид тебе лет двадцать пять. Такие морщины бывают либо у людей в возрасте, либо от постоянного прищуривания. Зрение у тебя, похоже, хорошее, а вот щуришься ты оттого, что солнце часто тебе светило в глаза. В горах? Ну, а так же потому, что часто целился. А в кого мог чеченец целится? Правильно — в наших. Подбородок округлый. Рот маленький. Уши расположены высоко. Умный, значит. Ну-ну, посмотрим.
— Как зовут? — начал я, прихлебывая горячий, сладкий, пахнущий горячей водкой кофе.
— Лейтенант милиции Магомед Асаев. — Он выпрямил спину.
— Ты расслабься, это завтра, вернее уже сегодня, будешь перед Ханкалой напрягаться, в струнку вытягиваться перед прокуратурой. А они умеют душу мотать. Будешь им придумывать историю, почему твой подчиненный убил солдата, и сбежал вместе с заключенным. А дома хранил взрывчатку, патроны и радиостанцию. И еще много чего интересного тебя спросят. Кстати, как звали твоего мента? — я старался, чтобы собеседник расслабился, «запрессовать» его я всегда успею.
Он не успел ответить, как из соседнего кабинета раздался крик:
— В глаза смотри! — голос Володи Гаушкина.
У каждого своя метода ведения беседы. Я усмехнулся, глядя, как «мой» Асаев вздрогнул. Привыкай. Я — «добрый», а вот Гаушкин — «злой». Могу и ему тебя передать. Прихлебнул кофе — хорош, не хуже, чем с коньяком.
Вспомнилось, как перед командировкой, в нарушение всех инструкций, коллеги по отделу накрыли стол в кабинете, и пахло хорошим коньяком. Тогда Саня Иванченко мне посоветовал, чтобы я, перед тем как «давить» на собеседника, дал ему шанс выговорится. Иванченко год возглавлял пресс-группу, мы за это его звали «товарищ Геббельс»… И что такого казалось бы — вспомнил запах коньяка? А вот, что всплыло в памяти. Интересно.
— Как звали твоего подчиненного?
— Артур Хамзатов.
— Что тебе известно о нем. Расскажи, кто он такой. Как появился у вас. Может, вместе воевали?
Он бросил на меня быстрый взгляд исподлобья, и снова уставился в пол, под ноги. Так и хочется заорать, подобно Гаушкину: «В глаза смотреть, сука!»
— Родился Хамзатов… — начал он скучным голосом.
— Не то, — перебил я его. — Это все я возьму в его личном деле. У него же есть личное дело?
— Есть, — тот кивнул.
— Ты расскажи мне, откуда он пришел. Кто его привел. Вы вместе в одной банде воевали? — голос я не менял, ждал его реакцию.
— Я не воевал! — он встревожился.
— Не воевал? — переспросил я.
— Нет.
— Ну да ладно, расскажи мне о нем, о себе, что вас связывало. Вы же друзья были, — с нажимом сказал, а не спросил я.
— Мы не друзья были! — быстрый ответ, слишком быстрый.
— Ты куртку-то сними, у нас здесь не холодно, — предложил я.
— Да я так посижу.
— Да ладно, сними, — настаивал я.
Не знаю почему, но что-то меня насторожило. Он периодически дотрагивался до левой стороны. Не часто, но как будто проверял, на месте ли что-то там или нет.
— Зачем? — он снова невзначай дотронулся до кармана.
— Хочу посмотреть, что у тебя в кармане лежит. Вот там, — я показал пальцем на его левый карман.
— Ничего, — он поплотней запахнулся.
— Я ничего не буду отбирать, просто покажи.
Он встал и распахнул теплую куртку. Ничего.
— Вторую куртку, — потребовал я.
Он потоптался и с большой неохотой расстегнул ее. В левом нагрудном кармане что-то зеленело.
— Достань!
— Это не мое! Это покойного брата! — начал он оправдываться.
— Показывай.
Он достал — повязка воина Аллаха, или как она там называется. На зеленой головной повязке изображены арабские письмена. И бурые пятна. Похоже на кровь.
Не знаю, что именно там написано, но подозреваю, что что-то типа «Got mit uns». «С нами Бог» — так писали немецкие оккупанты на пряжках ремней, а тут на лбу нечто подобное.
В наших глазах эта повязка была серьезным обвинением, значит, воевал против нас. И не просто, а идейный дядя. Не просто патриот, а религиозный фанатик. Посмотрим.
Я не скрывал своих эмоций, он прочитал все на моем лице.
— Это моего брата! Его убили! — начал он оправдываться.
— А ты пошел в милицию, чтобы отомстить за него? Так? — голос мой звучал зловеще.
Тут я уже не играл. Мне было почти все ясно.
— Нет! Мой отец был в оппозиции, а после 1996 года, когда вывели войска, мы не воевали, сидели дома, скот разводили, — милиционер был испуган. — Это мой двоюродный брат пошел воевать, и его убили. Я самый старший, поэтому должен отомстить! Я ношу повязку, иначе меня тейп не поймет. Родственники не поймут, — теперь он был готов расплакаться.
Никогда не видел плачущего чеченца, интересное, наверное, зрелище!
— И дальше что? — я «давил» его.
— Ну, вот я и ношу повязку, — он смотрел преданно в глаза. — Аллахом клянусь, я не убивал никого из русских!
По прежнему опыту знаю, мусульманин клянется — обманет.
— Знаешь что, мой юный друг! Я хотел бы тебе поверить, но не могу! Сейчас приедет прокуратура, и я тебя сдам. Улик косвенных более чем достаточно! Поедешь, мил человек, на «фильтр», сначала на Ханкалу, а затем — в Чернокозово. Ты ведь многих конкурентов своего тейпа или просто личных недругов отправил по тюрьмам местным, да российским. Так что они тебе счетец выкатят. Не оплатишь. А можно проще. Сейчас вызываю бойца с автоматом, приказываю ему, чтобы он тебя стерег, и отдаю ему повязку вот эту. Дальше знаешь, что будет? — я закурил и выпустил ему струю дыма в лицо, потом перегнулся через стол, схватил за край куртки, подтянул к себе. Глаза в глаза, нос к носу. — Знаешь, что потом будет? — я кричал ему в лицо.
Он оглох от моего крика, побледнел, обмяк.
— Говори, знаешь? — снова заорал я, удерживая, не давая сползти со стула.
— Да, — пересохшими, внезапно побелевшими губами прошептал он.
— Тебя убьют при «попытке к бегству», — продолжил я.
Оттолкнул милиционера на спинку стула, сам откинулся на свой, затянулся и выпустил струю дыма в потолок. А вот теперь, господа присяжные заседатели, наступает кульминационный момент!
— В зависимости от времени, которое будет в распоряжении у солдат, они могут тебя порезать на кусочки, накрошить в соломку или распустить на лапшу. Не будет времени — просто пристрелят как собаку. Труп выбросят в реку, чтобы рыбы жрали. Ты будешь толстым, раздувшимся, зловонным, обглоданным, скользким трупом. Река вынесет тебя вниз по течению, тело твое запутается в тальнике и будет там крутится по течению еще несколько дней. И вороны будут жрать и терзать тебя. И по их кружению обнаружат труп неизвестного в милицейской форме. И найдут тебя не скоро, и не похоронят тебя по мусульманскому обычаю. И не попадешь ты в рай. Фу, мерзость! — я так живописал эту картину, что самому стало противно. — Эй, боец! Охрана! — заорал я во всю мощь своих неслабых легких.
— Послушайте! — начал лепетать мой кандидат на вербовку.
— Слушаю вас! — открылась дверь, на пороге стоял наш солдат с автоматом.
На лице было написано, что готов он выполнить любой мой приказ в отношении задержанного, видимо, мои крики он тоже слышал и догадывался, что сейчас я могу отдать этого иуду в форме ему на растерзание. А после смерти своего сослуживца, а может и друга, он сделает все. Месть, месть, месть. Ни тени страха, ни тени сомнения, никаких угрызений совести. И по ночам, если приедет домой, не будет сниться ему этот порванный на куски за своего товарища мент. Не будет.
И все это прочитал не только я, но и мой собеседник. Он смотрел на меня умоляющими глазами.
— Ладно, иди пока погуляй, — я отпустил солдата.
При этом боец кинул такой красноречивый взгляд на мента, что тот еще больше съежился на стуле.
— Что дальше? — спросил я голосом полным металла. — Ему в случае чего объявят выговор. А выговор — не триппер, повисит да отвалится. Так что? — я кивнул головой на дверь, а за ней ждал охранник, который мог через секунду стать конвоиром. А то и членом расстрельной команды.
— Что вам надо? — хриплый голос — кажется, что это сказал ветер, так тихо.
— Немного. Старые Атаги. Это первое. Второе — Новые Атаги. Третье — местные. Чечен-Аул. И какую роль ты в этом играешь. — Я был спокоен и уверен, теперь он от меня никуда не денется. Это мой агент, и псевдоним у него будет «Махмуд»! Почему именно такой? Не знаю. Сначала пришло в голову Мухтар, но слишком обидно, а поэтому будет созвучно — Махмуд. «Махмуд, поджигай!»
— Русский знаешь?
Кивок.
— Вот тебе ручка, вот бумага, пиши. Подробненько, а потом я тебе вопросы уточняющие и наводящие буду задавать.
— А может, не надо писать? — в глазах у него такая тоска смертная. — Я и так все расскажу.
— Надо, надо. Для меня это страховочка, что ты никуда не денешься. От бумаги вечностью веет! — любимая поговорка чекистов всех времен и народов. — Торг здесь не уместен!
