— Ладно, будет тебе кровь, — сказал Фархад. Он понял, что иначе Хакима ничем не успокоить. Пусть это будет лишь видимость выстрела, пусть он промахнется, только это единственный способ отвлечь внимание командира.
Фархад попросил у одного из моджахедов снайперскую винтовку. Он хотел, чтобы Хакима увели, — тогда в любом случае он мог бы сказать, что пристрелил неверного, даже если бы промахнулся. Однако Хаким заупрямился. Встав на ноги, он отказался от помощи, сказав, что хочет наблюдать, как стреляет Фархад. Тому ничего не оставалось делать, как пристроиться с винтовкой за камнем. Он посмотрел вниз: в окуляре оптического прицела замелькала серо-зеленая мешанина из ветвей и листьев. Пограничников практически не видно. О точном выстреле говорить не приходится. Фархад посмотрел на противоположную сторону. Раньше там, на верхней тропе, располагалась группа прикрытия из трех человек. Кажется, они и сейчас там. То место просматривается гораздо лучше, чем ущелье. Похоже, пограничники спрятались, однако не могут же они век сидеть неподвижно. Нужно набраться терпения и ждать, что Фархад и сделал. И стоило одному из солдат только приподнять над камнем голову, как последовал выстрел, и этот выстрел был на редкость точным.
Дернувшись на отзвук выстрела, Мансур оглянулся по сторонам. Пограничники укрывались за каменным выступом, и огонь противника не должен был причинить им особого вреда. Однако капитан явственно слышал выстрел снайпера. Он стал выяснять, не ранило ли кого-либо. Он окинул взглядом свое воинство. Клейменов внимательно осматривал задетый осколком локоть. Это случилось раньше, во время первого залпа. Потом оглушило рядового Хафизова. Он с трудом встал на ноги и до сих пор стоял, время от времени потряхивая головой, словно в недоумении: что же это с ним произошло? Еще один боец был ранен в ногу, и сейчас два товарища корпели над перевязкой.
— Все? Остальные в порядке? — спросил Мансур, и вдруг сверху раздался крик — крик не физической боли, а крайнего отчаяния, потери, несчастья, когда уже ничего изменить нельзя.
Аскеров ринулся наверх и уже сам потом не смог бы объяснить, как ему удалось так лихо подняться по отвесному склону, где в любой момент под ногами или руками могут сорваться камни, да и ты вместе с ними полетишь вниз. Однако он поднялся, причем очень быстро.
Первое, что увидел Мансур, — это Исмаилов, держащий на коленях безжизненную голову Саидова. Его немигающие глаза выражали последнюю степень отчаяния. Такое наступает в момент, когда рушится последняя надежда, когда ничего нельзя поправить. Он прижимал друга к груди и, казалось, сам был готов умереть вместе с Мустафой.
— А ты куда смотрел?! — набросился капитан на стоявшего рядом Рахимова. Тот был донельзя растерян, у него дрожал голос. Чувствовалось, того и гляди разревется.
— Товарищ капитан, я говорил, говорил я ему — пригнись, мол. Мустафа все правильно делал. Потом догадался, что моджахеды уходят, и на секунду, буквально на секунду приподнял голову. Тут это и случилось.
Мансур хорошо знал, как это бывает. Секундная неосторожность — и нет человека. Кого винить? Да уж теперь некого. Тем более что обвинениями ничему не поможешь.
Вскоре на тропу поднялись Клейменов и остальные пограничники. Мансур приказал отнести погибшего в машину, успокоить Исмаилова и Рахимова. Он говорил зло и отрывисто, настроение было хуже не придумаешь. Наконец услышал по рации долгожданный голос пилота:
— Иртыш-два! Я — Валдай! Подходим, направляйте нас.
— Валдай, я — Иртыш-два! От нас на юго-запад до речки смотрите. У нас один двухсотый, один. Ответьте пожестче. Это моя личная просьба.
— Понял тебя, Иртыш.
Капитан шел по тропе впереди отряда. Он был здесь единственным человеком, которому нельзя сомневаться в правильности своих решений. Над головой пронеслись два вертолета «МИ-8». Аскеров, остановившись, проводил их сожалеющим взглядом. Эх, если бы они прибыли чуть пораньше!
Клейменова всегда удивляло, каким образом дурные вести доходят до людей раньше времени. Они еще ни о чем не сообщили на заставу, однако по тому количеству народа, который встречал машину, было ясно — всем уже известно о случившейся беде. Бойцы высаживались из «ЗИЛа» с мрачными лицами, и такие же горестные лица были у встречающих. Встревоженная Катерина бросилась к Клейменову, осмотрела его повязку на руке:
— Костя, что стряслось?
— Да ерунда, осколком царапнуло.
С подъехавшей БМП спрыгнул Жердев, следом за ним — еще несколько бойцов. Катерина бегло оглядывала всех прибывающих, как будто ждала кого-то определенного, уточняла, кого ранило. Клейменов, посмотрев на жену, с сожалением догадался, что тревожится она уже не о нем, обиделся — на него взглянула вроде как мельком, словно на постороннего. Константин ожидал иной, более пылкой реакции. Вот когда из машины выгружали тело Саидова, Катерина, увидев неприкрытое лицо убитого пограничника, тихо вскрикнула и прикусила губу, чтобы не заголосить.
За телом Мустафы медленно шел Исмаилов, который нес вещи и оружие убитого друга. До него донеслась обрывочная реплика прапорщика Белкина, переговаривавшегося с Жердевым: «Неужели опять мне ехать?» Это было сказано таким будничным тоном, что Рустаму сделалось не по себе, к горлу подступил комок.
Капитан Аскеров отправил группу в казарму сдавать оружие, а сам пошел на командный пункт, в свой кабинет. Чувствуя себя совершенно разбитым, он снял подсумки и кобуру, после чего тяжело опустился на стул, который скрипнул под ним. Опустив голову, Мансур прикоснулся лбом к прохладной поверхности стола. Ему требовалась передышка, какое-то время, чтобы унять стрессовое состояние, проскочить эту черную полосу, а уж потом снова броситься в очередной бой.
Кто-то дважды осторожно постучал в дверь. Первый раз Аскеров стука не слышал, да и на второй прореагировал не сразу. Поднял голову, чтобы ответить, но не успел: дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула Катерина. На ней была длинная кофта без рукавов и платье с черно-белыми узорами. Раньше Мансур ее в этом наряде не видел.
— Тебе чего, Кать?
— Извини, ты отдыхаешь? Может, я не вовремя…
— Да какой там отдых, пора ехать в отряд. Ты что-то хотела узнать? Садись.
Капитан говорил доброжелательно и в то же время устало, словно продолжая думать о чем-то своем. Не было в его словах привычного радушия, которое так располагало людей. Обычно шла от Мансура такая теплота, что люди были готовы за него в огонь и в воду. Сейчас ее не было, напротив, холодок в голосе. Поэтому Катерина передумала было говорить, однако внутренняя взвинченность оказалась все-таки сильнее ее.
Катерина подошла к стулу, но не села, а оперлась вытянутыми руками о спинку.
— Мансур, мы же друзья, да?
— Ты меня просто удивляешь. Какие тут могут быть сомнения.
— Я как друг спрашиваю, ты только, пожалуйста, не сердись.
— Спрашивай, конечно, зачем такие долгие предисловия, — сказал Мансур, хотя уже догадался, о чем пойдет разговор, и с удовольствием сделал бы так, чтобы он не состоялся. Тема для него неприятная.
— Мне все рассказали, как это было, — тихо произнесла Катерина. — Он же мальчик совсем. Самый тихий и безобидный на заставе.
— Мне это известно больше, чем кому-либо. Что ты спросить хочешь?
— Если тебе неприятно, прогони меня сразу, и я исчезну. Только, может, надо было отдать моджахедам этот порошок проклятый, и ушли бы они восвояси.
Аскеров пожал плечами.
— В принципе наркотики отдать можно. Это самое легкое. Можно вообще свалить с этой границы, с другой, с третьей! Оставим им жен, детей. Все отдадим, не жалко, подавитесь! Один раз! Один раз отдашь — и все! — Мансур вскочил со своего места и так близко подошел к Катерине, что та отшатнулась. — Только учти — после первого раза эти гады будут знать, что тебя можно взять за горло голыми руками и выжать все, что им нужно! Расползлись они по всему миру, и постепенно все их начинают бояться. Вот до чего доводит эта чертова политкорректность! — Он с трудом перевел дыхание. — А теперь уходи. Я не должен кричать на тебя, ты женщина. Только мне уже трудно сдерживаться. Ты с Константином поговори, он знает, он больше меня видел в этой жизни.
— Да что ты знаешь про Константина?! Это ты такой правильный, а он обыкновенный и… слабый. Как все люди.
— Ну, как хочешь. Я на твои вопросы ответил?
— Нет. Ты можешь сказать, баба дура, лезет куда не надо, но я вижу то, что другие не видят…
— Например?
— Например, ты хотел поймать какого-то подонка. Отрицать не станешь. Хотел и поймал. А для чего, спрашивается? Чтобы обменять его на Назара — ради дочки его, ради зазнобы своей. Она же просила тебя, да? Ты из-за ее прекрасных глаз мальчишек подставил. Успел все? Получилось?..
