к ней.
— Сыновья это мои, — наконец сказала она. — Справа — старший, Илюша. Слева — Витя, а посерёдке — Миша. Все трое воюют сейчас. Илюша ранен был тяжело, у Саур-Могилы. Глаз потерял, но на фронт вернулся, санитаром. Витя в танке горел, но тоже Бог миловал — так и воюет танкистом. Мишеньку Бог бережёт, хотя он в самое пекло ходит — разведка. Пишут они мне, но редко, новости о них я через знакомых узнаю.
Стало тихо, так тихо, что было слышно, как гудит спираль лампочки накаливания и постукивают по стеклу ветки шиповника и сирени, растущих у дома.
— Сохрани их, Господь, — тихо сказал Сила, и ребята вместе с хозяйкой торопливо перекрестились на висящие в углу образа…
* * *
— Жаль, что вы уже уходите, — сказала Серафима на прощание.
Прошло три дня, часть, где служили ребята, получила пополнение. Вместе с пополнением прибыли гостинцы, которыми бойцы щедро делились со своими квартирными хозяевами. Теперь у Серафимы в буфете был годовой запас консервов, сладостей, чая…
За эти три дня Витя, Слава и Сила стали Серафиме как родные. Вернее, не так — как родные они стали сразу же по прибытии. Но в эти три дня Серафима чувствовала себя так, будто вернулись с фронта её сыновья.
«А ведь они тоже, как эти ребята, где-то останавливаются на постой, — думала она. — Дай Бог, чтобы их тоже принимали, как родных».
Ребята молчали. Было видно, что им тоже грустно.
— Вот уйдёте, а у меня и памяти не останется?
— Почему не останется, тёть Сима? — спросила из-за забора Машенька, которая тоже забежала попрощаться. На следующий день по прибытии бойцов «в распоряжение Серафимы Ильиничны» Маша зашла к тёте Симе, вернувшись из города, — и познакомилась с морпехами. А ещё точнее… в общем, так как-то получилось, что между ней и Силой возникла, как говорит молодёжь, химия. Друзья по этому поводу подтрунивали над поповичем; тот смущался. — Давайте я вас на телефон щёлкну? А потом ребятам вышлю фото, а вам, тётя Сима, в городе распечатаю и привезу.
— Мне вышли, хорошо? — тихо сказал Сила. — Только я не сразу отвечу. Мы мобильниками не пользуемся, когда на передке. Враг по ним арту наводит.
— Конечно, вышлю, — тихо сказала Маша. — И… я подожду, пока ты ответишь.
Она вздохнула, а потом решительно сказала:
— Становитесь-ка у вербы, вы, тёть Сима, у вербы, а ребята — кружком…
* * *
Теперь у Серафимы Ильиничны в доме на стене висит новая фотография. Она очень похожа на фото, где она с сыновьями. Вот только вместо Ильи, Вити и Миши — другой Витя, а ещё Слава и Сила. И Серафима Ильинична знает, что они все вернутся к ней. Её сыновья познакомятся между собой. А Сила сделает предложение соседке Машеньке — если ещё не сделал. Хотя Маша, наверное, сказала бы.
— Уходи, Отец, а мы прикроем!
Короткая передышка. Минометный обстрел бывшей трактороремонтной мастерской, взятой взводом, продолжался, но нашим удалось откинуть бандеровцев.
Ребята у него — просто орлы, даром, что половина с гражданки и до спецоперации пороху не нюхала. Все быстро влились в боевую семью, каждый стал настоящим воином. Отец считал это чудом — сторонний наблюдатель, конечно же, увидел бы, что это чудо произошло только потому, что взводом командовал опытный офицер.
От боли всё плыло перед глазами, но он силой воли «навёл резкость», сосредоточился на Володе Сивцеве.
— Отставить разговоры! Ты же видишь, сам я уйти не могу. Придётся нести. Это минимум два бойца, а у нас каждый человек на счету!
Володя нахмурился:
— Отец, тебе в тыл надо. Ты же кровью истечёшь! Там тебя подлатают, в строй вернёшься. Да отобьём мы бандеру! Что ты, нас не знаешь?
Он знал. Не сомневался, что отобьют. Позади было уже две атаки; по покрытому тонким слоем снега полю были разбросаны трупы нацистов. Те шли в бой, не прячась от пуль, и после попадания умирали не сразу, проходя несколько шагов. У многих это вызывало панику, но только не у его ребят. Во-первых, они у него были бесстрашные, а во-вторых, встречались уже с «украинскими боевыми зомби».
Секрет прост: в еду или в воду солдатам ВСУ подмешивали психотропные вещества в таких дозах, которые напрочь вырубали инстинкт самосохранения. Его группа брала таких живьём. Долго те, правда, не протягивали — химия в крови убивала не хуже пули. То есть победят «наркоманы» или проиграют, конец всё равно один — смерть. Страшная война.
Он видел и другие. Был в Афгане, ещё срочником. Был в Чечне, оба раза. Прошел Югославию, Карабах, Сирию. Встречались ему и моджахеды под гашишем, и обдолбанные «чехи», и албанские головорезы на героине. Но там всё-таки было не так цинично.
Один из захваченных вуек [5], умирая в нашем лагере, плакал. Так посмотришь — нормальный пятидесятилетний мужик, всю жизнь проработал на земле. Трое детей, внуки уже пошли. Был в райцентре — у вокзала «приняла» военная прокуратура. Зашвырнули в товарняк — и на юг.
На нем, на мужике этом, ни одной раны даже не было, ребята и не приложили его ничем — подставили подножку, он свалился, как куль, тут его и скрутили. Ничего не умел, ничему не обучили, только дали в руки автомат, накормили «наркотой» — и в бой. Ни одной раны, ни одной царапинки — он умирал от «таблетки храбрости», превращавшей людей в боевых зомби.
Почему перед смертью вспоминается такое? Разве это логично? Правильно вспомнить свой дом, семью. Любящую жену Машеньку, которая двадцать пять лет назад ухаживала за ним в госпитале Ростова, детей и внуков, родителей, друзей…
Мысли путались, боль мешала думать связно — крупный осколок ударил в бок, кто знает, что он там натворил, но рёбра сломал точно. Как минимум одно легкое пробило: отсюда была и красная пена на губах, и противный солёно-стальной привкус во рту.
Раздалось несколько выстрелов — наверно, бандеры опять поднялись в атаку.
— Уходи, Володя, к своим ребятам, — сказал он. — Отобьёте атаку — поговорим. Может, и соглашусь на госпиталь.
Володя шел, сжав кулаки, вогнав ногти в ладони. Оба они знали — ни на что Отец не согласится, хотя жизнь уходила из его тела вместе с вытекавшей из раны кровью. Но с командиром не спорят.
Он сам воспитал своих ребят. И уж кто-кто, а Отец точно знал, что его ребята с этим справятся, но… Чужих у него здесь не было. Отец вспомнил, как принял взвод. Комиссованный
