А Уиллоуби пора было подумать о собственном будущем.
С каждым днем это будущее становилось все более и более осязаемым. Условия работы заставляли его тесно соприкасаться с гражданской жизнью — пусть это была жизнь чужой, побежденной страны. Являвшиеся в качестве просителей дельцы, адвокаты, чиновники, все те, чье политическое и экономическое благополучие зависело целиком от милости Уиллоуби, вызывали в нем тревожные мысли о том, что ждет его самого через какой-нибудь год — по возвращении в Штаты. Он подумывал даже, не остаться ли навсегда с оккупационной армией — лучше быть щукой в пруду, чем карасем в океане. Но он знал, что рано или поздно пруд высохнет: оккупация Германии не будет длиться вечно. Он читал американские газеты, читал письма от Костера, старшего компаньона фирмы «Костер, Брюиль, Риган и Уиллоуби», и с ужасом убеждался, что необходимо поскорей возвратиться в Америку, поскорей ринуться в общую драку за прибыли реконверсии, за места, положение, клиентуру, за все то, от чего зависит успех в послевоенном мире. А он завяз здесь, в Креммене, скованный по рукам и ногам своей верностью и преданностью Фарришу, и пока он будет тут сидеть, другие успеют расхватать все лучшие куски — разве только он сумеет еще отсюда, из Креммена, может быть, с помощью Фарриша, обеспечить себе солидный трамплин для прыжка в самую гущу потасовки. С тоской думал он о деле Делакруа. Ах, если бы ему удалось тогда связать князя Березкина с интересами «Амальгамейтед стил»!… Но Иетс все испортил.
Уиллоуби вкладывал в работу весь опыт мелкой политической игры, все навыки в искусстве компромисса, все личное обаяние, на которое он был способен. Но этого оказывалось мало. Он совсем извелся, выходил из себя при малейшем возражении. Штаб союзного командования засыпал его противоречивыми директивами. От него требовали проведения денацификации, приказывали ему уволить из немецкого гражданского управления всех членов нацистской партии. Но от него требовали бесперебойной работы административного аппарата, а в этом ему могли помочь только те самые люди, которых он должен был выгнать. От него требовали пуска ринтеленовских заводов («Сталь!» — долбили ему в уши. — «Германии нужна сталь!»), но неизвестно было, кто хозяин этих заводов и кто должен управлять ими.
В конце концов он убрал со своего стола все инструкции, приказы и директивы и провозгласил: «Креммен — это я»! — и тут же торопливо оглянулся: не слышал ли кто? — чтобы в этом случае добавить: «По согласованию с генералом Фарришем».
После этого он окончательно выбрал себе бургомистра — четвертого по счету.
Возьмите рабочую лошадь, привыкшую пахать, и вместо плуга впрягите ее в кабриолет. Она растеряется, ей будет не по себе, и рысью она все равно не побежит.
Примерно так чувствовал себя Трой в роли начальника отдела общественной безопасности при Уиллоуби, когда это назначение утратило прелесть новизны. Иногда он задавал себе вопрос: почему, собственно, Уиллоуби выбрал именно его? Впрочем, для объяснения достаточно было взглянуть на Люмиса, которого Уиллоуби выпросил у Девитта и поставил руководить экономикой — Wirlschaft, как это называют немцы. Люмис не больше разбирался в экономике крупного центра сталелитейной промышленности, чем Трой — в организации полицейского аппарата, который он возглавлял. Руководители остальных отделов военной комендатуры были подобраны столь же удачно.
«Ну и черт с ним — я, значит, не хуже других, — решил в конце концов Трой, — и спасибо Уиллоуби, что он дал мне хоть какое-то занятие». Свою благодарность Трой проявил на деле. Он рьяно принялся за работу, произвел чистку полиции, выгнал полицейпрезидента, который был пережитком нацистского режима, и посадил на его место инспектора, ушедшего на пенсию еще в 1930 году и, следовательно, не зараженного нацизмом. Он распорядился перекрасить в синий цвет мундиры обновленного полицейского корпуса и заказал блестящие металлические бляхи, изготовленные Люмисом в точном соответствии с нью-йоркским образцом. Все эти достижения венчал, в глазах Уиллоуби, смотр полицейских сил, учиненный Фарришем.
Если бы Трой на этом успокоился, вез бы потихоньку свой кабриолетик и, как Люмис, учтиво поддакивал Уиллоуби на бесконечных совещаниях, жизнь его текла бы мирно и счастливо. Но Трою был чужд подобный вид счастья. Троя заедала совесть.
Креммен, с его полуразрушенными домами, разбитыми дверьми и окнами, был сущим раем для воров. Война и нацистские нравы подорвали общепринятую мораль; разруха, голод, безработица приучили рядового обывателя хватать, что плохо лежит. Кроме того, в городе было много уголовников, бывших заключенных концлагерей; все они имели зуб против тех, кто наживался при нацизме. Правила военного положения никого не смущали. Попробуй-ка среди развалин поймать нарушителя! Ночью к кражам прибавлялись и убийства.
Трою было ясно одно: тут задача, которой не разрешить полицейскими мерами, будь то американская полиция или немецкая. Он пошел к Уиллоуби.
— Ладно, — сказал Уиллоуби, — попрошу генерала, чтоб вам дали батальон. Ловите мерзавцев. Выкуривайте, чтоб духу их не было!
Трой беспомощно развел своими ручищами:
— Неужели вы не понимаете, сэр? Этим людям нужно дать работу! Их надо разместить где-нибудь, устроить для них общежития, организовать питание. — Ему это казалось так логично, так просто. Почему это не делается?
Уиллоуби сразу помрачнел. Он оттянул пальцами второй подбородок и закрыл свои маленькие, тревожно бегающие глазки.
— Занимайтесь своим делом, Трой, — сказал он.
Трой читал в мыслях Уиллоуби: «Смутьян! Сам лишился командования, теперь меня хочет подвести!»
Он отступил. В этот же вечер он написал Карен. Ему хотелось написать от всего сердца; десять раз он начинал писать и рвал, все выходило глупо, плаксиво, навязчиво. Письмо, которое он отправил, представляло юмористический рассказ о мундирах, бляхах и мелких незначительных происшествиях. В конце стояло: «Отчего бы Вам не приехать сюда? Вы бы не пожалели. Наверно, тут найдется для вас материал».
Это было две недели назад. Ответа он не получил.
Трой брел на очередное совещание у Уиллоуби. Бессмысленная, утомительная трата времени. Уиллоуби не ждал ни от кого предложений, не интересовался ничьим мнением. Ему просто нужно было послушать самого себя и нужны были поддакивания его помощников — людей, каких Трой у себя в роте никогда не потерпел бы. Казалось, он все время ищет подтверждений тому, что говорит. Трой не понимал Уиллоуби, и это тревожило его. Это тревожило его так же, как вид бывших заключенных концлагерей, которые беспокойно бродили по городским улицам в своей полосатой лагерной одежде. Трой чувствовал себя как-то связанным с этими людьми и ответственным за их судьбу. Он не забыл лагеря «Паула». Но ему не с кем было поделиться своими мыслями.
В зале заседаний, убранном с суровой простотой, — Уиллоуби умел создавать себе обстановку! — Трой занял место рядом с Люмисом. Темная шевелюра Люмиса заметно поредела, и лоб казался больше, но выражение лица от этого не стало умнее. Люмис завел разговор о том, как прекрасно все складывается. Трой не знал, что отвечать, но, по счастью, Уиллоуби начал говорить и тем вывел его из затруднения.
Не без язвительности Уиллоуби сказал:
— Мы не можем управлять городом по директивам союзного командования, нам нужен мэр. За три недели у нас сменилось три мэра: профессор, врач и бывший журналист.
Трою это было известно, и он даже удивлялся, как это Фарриш не устраивает Уиллоуби скандала по поводу столь частой смены должностных лиц; по-видимому, генерал просто не отличает одного немца от другого.
Уиллоуби продолжал мрачным тоном:
— Нам что-то не везет. Не успеем мы посадить человека на этот пост, сейчас же появляется какой-нибудь умник из контрразведки и объявляет, что наш мэр — бывший нацист. Так вот я сейчас назначаю нового мэра, и никто меня не заставит его снять. Пусть это окажется хоть переодетый Гитлер — я с ним управлюсь!
Люмис наклонился к Трою и шепнул, что ему известно, кто этот новый мэр, и что это он, Люмис, предложил Уиллоуби его кандидатуру. Трой неопределенно кивнул; рекомендация Люмиса, на его взгляд, не делала кандидату чести.
Уиллоуби объявил:
— Мой кандидат — герр Лемлейн, Generaldirektor, или главноуправляющий заводов Ринтелен. Деловой человек и, насколько мне известно, никогда не состоял в нацистской партии. Креммен — заводской город, заводам Ринтелен здесь подчинена была вся жизнь, от них каждый кремменец получал свой кусок хлеба с маслом…
Он прервал себя и кисло улыбнулся.
— Ну, может быть, и без масла, но все-таки кусок хлеба. Положение, которое наш мэр занимает в фирме Ринтелен, укрепит доверие жителей к своей администрации. Кроме того, он говорит по-английски. Я лично симпатизирую дельцам. У них есть трезвость, инициатива и организаторский опыт. Конечно, мы проверим его на работе, прежде чем утверждать в должности.
