Поздней ночью вызывает Петерс.
— Ребята, я думаю, мы можем упаковываться! Только что я узнал, что армия еще несколько дней назад, 24-го, доложила в Ставку, — он внятно читает по бумажке: — «Войска без боеприпасов и продовольствия! Можно связаться только с частями шести дивизий. Единое командование невозможно. На Южном, Северном и Западном фронтах обнаружены явления разложения. 18000 раненых не имеют элементарной помощи, перевязочного материала и медикаментов. 44-я, 76-я, 100-я, 305-я и 384-я пехотные дивизии уничтожены! Поскольку крах неизбежен, генерал-полковник Паулюс просит разрешения на немедленную капитуляцию, чтобы спасти оставшихся людей. И… — Петерс тяжело переводит дух, в голосе волнение, — сегодня генерал фон Хартман, командир 71-й пехотной дивизий погиб смертью героя. На железнодорожной ветке между Ельшанкой и Воропоновом, которую он оборонял с последними остатками своей дивизии, он показал перед своими солдатами высокий пример военного командира и погиб на глазах у них. Для него было долгом чести погибнуть вместе со своей дивизией».
Вот наступил и долгожданный конец, и к нему прибавляется несмелое ожидание ужасного врага, на милость которого остается полагаться. И это хуже, чем даже бессмысленная борьба Русские приближаются, они как привидения, которые вырастают во много раз и под сапогами которых сокрушено все.
На следующее утро Петерс передает: «Ставка фюрера не дала разрешения на капитуляцию. Борьба продолжается до последнего человека».
— Я большевикам не сдамся! — заявляет Рашке с облегчением.
— Может быть, среди них тоже попадаются люди? — спрашивает Кремер.
— Лучше на это не полагаться. — Рашке кладет на край блиндажа ручные гранаты и бутылки с зажигательной смесью так, чтобы они были готовы к броску.
Наступило утро. От отряда осталось всего лишь двое: унтер-офицер Кёфлер и ефрейтор, наводчик полевой гаубицы на валу, которые еще могут подниматься на ноги. В другом бункере — офицер и ефрейтор ждут приказа.
— Если придут русские, господин капитан, мы будем обороняться до последнего! — говорит ефрейтор. А унтер-офицер просит:
— Если мне будет позволено попросить у господина капитана еще одного человека, то можно было бы поддержать орудие в боевом состоянии! Есть единственный выстрел. Больше боеприпасов не будет.
Трассирующие снаряды летят, словно кометы, из мрачного серого тумана и сгорают, словно молнии. Лязг танковых гусениц становится все громче. Ничего не видно, лишь отдельные голоса слышны в тумане, вскрики и чьи-то протяжные жалобы.
Как в котел, ровная возвышенность сходит в овраг Таловой, из которого раздается шум боя. Овраг сильно разветвляется, и в его балках лежит глубокий и густой туман.
— Господин вахмистр! Вас требует господин майор!
— Скажите-ка, что это за треск за Татарским валом? — спрашивает Петерс своего передового наблюдателя-вахмистра Рашке, по телефону. — Узнайте и, когда увидите их, — огонь! Но будьте осторожны, Рашке: полковой командир утверждает, что речь идет уже о немецких танках, которые ведут бой с русскими танками.
Куновски, который стоит перед бункером, кричит:
— Танки противника, господин капитан! Сначала это два, а потом семь очертаний танков, которые выплывают из тумана и ползут к блиндажу.
— Разве это не немецкие танки? — спрашивает Петерс по радио. — Ведь они не похожи на русские Т-34.
Танки идут один за другим. Они не стреляют. На улицах все еще группы раненых и больных. Они, словно привидения, шатаясь, идут дальше, и ни звука не вырывается из их уст. Их совершенно не волнуют танки. Что значит Т-34 по сравнению с холодом, голодом, болью! Танки подминают под себя машины, которые остались лежать на дороге и мешают им проехать, и переворачивают их в кювет, а также грузовики с ранеными. Т-34 прокладывают себе путь выстрелами: сначала над головами, и поскольку это не помогает, они бьют в толпы солдат. Ни вскрика от тех, в кого попали, ни шагу побыстрее, ни признака ужаса на равнодушных лицах. Они непрестанно ковыляют дальше. Грузовик с ранеными загорается.
В башне первого танка стоит комиссар. Он направляет огонь. Держа автомат в руках, он кричит на немцев. Они не обращают на него никакого внимания. Тут он дает приказ замедлить движение танка, перевести мотор на малые обороты и вправо, и влево кричит, перекрывая голосом шум мотора:
— Давай, давай, идите сюда, камрады, налево, назад марш!
Наконец, несколько человек прислушиваются к нему, поворачивают назад, и, как овцы, рысцой за ними трогаются и другие, туда, откуда пришли, и уже теперь русские оказываются в плену. Некоторые сходят с дороги, большинство же тупо идет дальше. Комиссар заметно старается спасти как можно больше пленных.
Виссе, который тоже наблюдает за всем спектаклем, не чувствует ни малейшего страха. Ведь русских ожидали. И вот теперь они здесь. Все чувства притупились. Слева от высот, на артиллерийских позициях, все спокойно. Они все еще считают Т-34 немецкими танками и ожидают вызова от Рашке.
Виссе смотрит на Рашке, как раз когда тот берет наизготовку свой карабин, целится и стреляет. Раздается выстрел, и примерно в пятидесяти метрах от него, на первом танке, комиссар вскидывает голову, поворачивается и падает грудью на стенку башни, ноги скользят, и он падает на снег у правой гусеницы. Танк движется дальше, на насыпь, прямо на гнездо Рашке. Рашке, наверное, сошел с ума. Он остался лежать, готовый к прыжку. За десять метров перед позицией, танк останавливается. Рашке подпрыгивает, пригибаясь, мчится к танку, около гусеницы выпрямляется и бросает в люк башни бутылку с керосином. Ручная граната, которую он бросает, летит следом. С глухим звуком вырывается пламя.
Проходит несколько секунд, прежде чем водители других Т-34 замечают, что один из них горит. Тогда они начинают стрелять, прямо в толпу людей, давят всех и устраивают ужасное побоище.
— Зачем все это было нужно? — спрашивает Куновски. — Этот Рашке — герой-машина без мозгов и без сердца! Проклятый идиот!
Они не поднимаются из своего укрытия, потому что танки направляют свой огонь на позицию Рашке, и над тем гнездом, где залегли Виссе и Куновски, свистят пулеметные выстрелы, и гранаты рвутся совсем рядом.
— Они нас обнаружили! — кряхтит Куновски. — Они принимают нас за героев!
— Благодарю за честь! — отвечает Виссе.
А Т-34 приближается. Грохочет одиночный выстрел. Прямое попадание.
Наша полевая гаубица — единственный выстрел! Виссе даже не нужно оборачиваться, чтобы определить это. Он слышал. Унтер-офицер и ефрейтор стреляли на расстоянии даже меньше ста метров. Виссе и Куновски вскакивают и мчатся вдоль вала. Рашке за ними.
Когда русские обнаруживают орудие, они накрывают его огнем. Унтер-офицер и ефрейтор укрылись за щитом и больше не выходят. Русские двумя танками наезжают на них. У этих двоих больше не осталось снарядов, и танки вдавливают их в снег вместе с гаубицей. На все это ушло не более двух минут, но ровно столько, чтобы с артиллерийских позиций заметили, что это не немецкие танки, и начали стрельбу.
Виден короткий выброс огня из орудий всех калибров, и семь танков превращаются в руины. Три из них горят.
Сразу же после этого начинается артобстрел русских орудий. Виссе, Куновски, Кремер, Рашке и два радиста мчатся, спасая свою жизнь, пока не добегают до балки, которая ведет к огневым позициям минометной батареи. Проходит час, и тогда появляются танки.
Линии связи все в порядке. Гольц звонит и сразу приказывает Виссе явиться на командный пункт. Петерс приказывает капитану остаться у минометов. Звонки не прекращаются. С высоты 102 командный пункт докладывает: «Тридцать танков прорываются в направлении Городище! Просим сообщить, не является ли этот танк новой моделью танка «тигр», потому что не слышно никакого шума боя. Русские танки из оврага Таловой атакуют. Но с противоположного направления прорываются немецкие танки. Огонь открывать только против бронетранспортеров, которые легко определить как вражеские!»
Потом звонит полковник. По его голосу ясно, что он плачет от радости.
— Они идут! Они опаздывают, но они идут! Огромные штуки, такие аппараты, новые немецкие «тигры»!
Я вижу через подзорную трубу, это может быть только крест, Петере!
— Говорит капитан Виссе, господин полковник! Может быть, это снег, который их запорошил, господин полковник?
— Нет, парень, это может быть только крест! — Он все-таки говорит неуверенно. — Скажите передовому наблюдателю Петерса, Рашке, чтобы он определил, что это за штуки!
— Передового наблюдательного поста больше нет, господин полковник!
— Мне очень жаль, капитан! Но нам следует больше пожалеть самих себя! Взрослые люди, и вдруг так по-детски! И такие командуют полками, дивизиями и армиями, а мы им подчиняемся! — говорит Куновски. — Когда они думают о Германии, они словно загипнотизированные и не видят, что происходит на свете. Они в своей жизни не занимались ничем, кроме парадов со знаменами!
