С этого дня Дунаев стал меня сторониться. Опять я поплатился за свой язык. Да и у меня не было больше времени на общение с ним. Ненадолго, оставив заботу об отце и моем младшем брате, приехала в Тирасполь моя мать, потолковала по душам с мадам Редькиной, и благодаря этому дело с обменом сдвинулось с мертвой точки, в которую Редькин меня затянул. Теперь переезд — вопрос дней и я, фигурально, сижу на чемоданах. На самом деле в Одессу везти почти нечего. Одесситы ждут сигнала, и уже договорено, что обратным рейсом их машина подберет мои диванчик, телевизор, пару табуреток, стол и балконные рамы, которые решено снять, а не дарить редькинскому супостату. Конец уступкам, и мне не придется обращаться к громиле Сержу.
Всю последнюю неделю нам сулят скорую смену. А тут ее уже и не ждут. В самом деле, что за радость, окончательно вернуться в повседневную дуристику? Начнется спрос за плохую работу, за совершенные проступки. Мы знаем, что новым руководством Тираспольского ГОВД заявления о наведении дисциплины делаются вполне конкретные и нас рассматривают как потенциальных нарушителей. Мы же вины за собой не чувствуем. Когда выйдем из Бендер, в считанные дни почти никого в Приднестровье не останется. Серж сразу едет в Абхазию, и с ним не-разлей-вода Жорж, несмотря на эпизодические трения между компаньонами, не способный его бросить. Колобок шепнул, что они уже договорились с вербовщиком и тот ждет только определенности во времени с отъездом, чтобы выдать подъемные. Будто бы они хотели вновь соединиться с Али-Пашой, но он неизвестно где. Простофиля Жорж! Это он гурьбой ехать хотел, а Достоевский сознательно решил, что ему пора расти в военном деле самостоятельно. Вот и не проинформировал приятеля. Прошел слушок, что Али-Паша с Гриншпуном встретились с другими вербовщиками и уже отбыли в Югославию. Туда, говорят, приглашают придирчиво, без военного образования и солидной специальности не попадешь. Гриншпун — в Югославии! Вот это да! Совсем треснула его коммунистическая башня! А я увольняюсь. И увольняется из МВД ПМР, едет к матери на Украину Семзенис. Тятя и Федя пока ни о чем не думают, но они оба из села Великоплоского, которое хоть и недалеко от Тирасполя, но тоже находится в Украине. Стало быть, отходной маневр им обеспечен.
Вместе с Достоевским в один из не отличимых друг от друга осенних вечеров снимаем в моем кабинете непригодившийся фугас. С высоты стены на эту отступательную операцию по-прежнему укоризненно смотрит продырявленный гусликами и опошленный моей надписью Карл Маркс. Противотанковая мина, не причинив никому зла, убывает из объединенной комендатуры в моем дипломате. Мимо дежурки несу дипломат в охапку вместе с пишущей машинкой, для верности положив ее сверху. Тяжеленный получился сэндвич. Отойдя от комендатуры, отдаю дипломат Сержу. Машинка поедет в Тирасполь, а зеленый, набитый смертью цилиндр возвращается в заготовленный для сопротивления, но не использованный арсенал. Любопытно, как дальше распорядится им Достоевский? Оставит здесь или грузинским националистам судьба выковыривать приднестровский металл из своих продырявленных задниц? Неважно. Не мое дело.
Маяться в гостинице уже просто невыносимо. На выходные дни самовольно в одиночку еду в Кишинев. Ничем это мне не грозит. Когда в командировку ездил, то видел, что все там осталось по-прежнему. Угар национализма ушел с улиц и площадей. Кому нужен один из множества прохожих и кто будет его подноготную копать? Скоро я вовсе уеду из Молдавии, так напоследок хоть кого-то из друзей-приятелей повидаю.
Субботним утром на бендерской автостанции сажусь в обыкновенный междугородный автобус. На выезде за городом вялый контроль миротворцев и молдавской полиции. Чтобы его пройти без лишних вопросов, достаточно показать паспорт, а не служебное удостоверение. Впрочем, вытащенный из кармана паспорт тоже предъявлять не приходится. На посту больше озабочены контролем багажа, а не пассажиров. Кто-то везет для продажи в Кишиневе цветы и еще какие-то сумки. Это все необходимо досмотреть, а цветы хрупкие… Но все решаемо. Обойдя автобус с другой стороны от поста, миротворец и полицай получают от торговца цветами мзду прямо под моим окном. А я спокойно взираю на это сверху. Дальнейшая дорога совершенно свободна. Через час с четвертью выхожу на расположенном рядом с многолюдным центральным рынком кишиневском автовокзале.
Отсюда не так уж далеко пешком до студгородка, но туда мне надо в последнюю очередь. Поднявшись к центральной улице, можно сесть на двадцать второй троллейбус, идущий на Боюканы, в надежде застать дома Витьку или наших общих друзей — Олега с Лилькой. Двадцать второй ходит реже других маршрутов. Чтобы не стоять на месте, можно и пройтись. Как часто мы гуляли здесь раньше! Вот впереди магазин конфетной фабрики «Букурия», которая славилась своей продукцией на весь Союз, а вот уже «Фэт-Фрумос», в котором я частенько покупал книги. Позади, на противоположной стороне проспекта, осталось крупное, серое здание Министерства внутренних дел. Еще несколько минут — и становится виден органный зал, построенный, если верить сплетням, персонально для занимавшейся музыкой дочери секретаря ЦК КПМ Бодюла. Будто бы она была незаконнорожденной дочерью Брежнева и очень похожа лицом на покойного генсека. Далее чуть ли не единственное на весь город приличное строение девятнадцатого века — бывшая городская дума, а напротив нее — «Детский мир». Сбоку и повыше за думой магазин политической книги «Аврора», где я тоже был частым гостем, даже подбивал клинья к одной из практиканток-продавщиц. За всеми этими зданиями — центральная площадь, с одной стороны которой находится увенчанная триколором длинная коробка Совмина, а с другой — арка Победы и одноименный парк.
Посередине площади под зданием Совмина — обязательные трибуны для почетных гостей и памятник Ленину, который националисты пока не тронули. Нападок на памятник было предостаточно, но все же не решились. Ведь Ленин — идол партии, которая только в прошлом ассоциируется с оплевываемой ныне революцией. При жизни моего поколения эта партия незаметно превратилась в националистические ясли-сад. Почти все лидеры румынско-молдавских националистов еще недавно занимали в ней разные должности и посты. Негоже так стремительно и открыто вредить своему дошкольному учреждению. Там еще остались ценные кадры.
Арке Победы повезло меньше. Мраморные доски с приказами Верховного главнокомандующего и именами героев-освободителей давно сорваны. Современной Молдове нужны другие герои. За аркой в середине парка — собор. Много лет назад его купол был взорван в борьбе с религией. Потом, правда, опомнились и собор дешево отреставрировали. Арка и собор вместе разве что не кричат, что методы партийных руководителей, в отличие от распространяемых ими идей и лозунгов, абсолютно не изменились.
А слева уже раздражает глаз белесое пятно, над которым, как на облаке, парит увенчанная короной фигура господаря древней Молдовы Штефана Великого. Не так давно у памятника был приличный, потемневший от времени известняковый постамент, совсем не нуждавшийся в реставрации. Но националисты все равно ее затеяли, дабы показать свою приверженность национальной истории. Постамент оттерли добела — и тень времен ушла. Мелкая ноздреватость лишенного «кожи», ярко-белого камня придала памятнику вульгарный вид, словно бедняга Штефан стартует в космос на струе пены для ванн. Новый вариант крыловской басни про надраенный сверх всякой меры червонец. Вокруг памятника, под которым постоянно дежурили защитники румынства и который русскоязычные приучились обходить стороной, теперь пустынно.
За памятником Штефану начинается парк имени Пушкина. Вихрастая голова поэта на небольшом темном постаменте по-прежнему насмешливо взирает на прохожих. Вокруг те же лавочки и подстриженные кусты живых изгородей. Не видать за ними силуэтов боевиков, отошедших от памятника Штефану, чтобы справить малую нужду и втихаря поднять собственный дух, «залив сливу». Мусорные урны на положенных им местах. От Пушкина по направлению к проспекту идет аллея классиков молдавской литературы. Вдоль аллеи стоит множество бюстов. Большинство из этих писателей и поэтов ни мне, ни большинству людей неизвестны. Их наследие — удел знатоков литературы и языковедов. Но если творчество поэта или писателя хоть кому-то, пусть небольшой части народа, близко, почему не поставить ему бюст? Однако то, что я вижу сейчас, утратило связь с реальностью. Это больше не аллея классиков, а разобранный стоунхендж. Как на кладбищенской аллее, новые бюсты теснят старые, загромождая выход на проспект. Молдавских (или румынских?) классиков теперь вдвое больше, чем классиков русской и английской литературы, вместе взятых!
Пока я пробираюсь между бюстами, впереди показывается долгожданный троллейбус, и я галопом несусь через центральную улицу к остановке. Догнал! Запрыгиваю на заднюю площадку. Звенящий электромотор, сработанный на московском заводе имени Урицкого и в числе сотен других моторов подаренный столице южной республики, несет меня мимо кинотеатра «Патрия», потом вниз мимо мединститута, за пределы центра города, туда, где начинаются спальные и рабочие районы. Не доезжая до обувной фабрики «Зориле», троллейбус поворачивает по кольцу, где я прошлый раз подскочил от бэтээра, и устремляется на новый подъем, на Боюканы.
