— В чем дело? — спросил офицер, глядя снизу вверх на ефрейтора.
Анерт вообще не любил стоять рядом с высокими людьми. Это лишало его уверенности. Но Айснер раздражал его не своим ростом, а тем, что вел себя как-то сдержанно, осторожно, даже недоверчиво, хотя всегда очень решительно.
— Нам надо позаботиться о Фихтнере, товарищ лейтенант.
— Нам? Вы его командир отделения, так что и заботьтесь.
Светло-голубые глаза Айснера с серо-коричневыми крапинками в радужной оболочке, похожими на искорки, немного сузились.
— Под словом «нам», — пояснил он, — я подразумеваю всех солдат взвода.
— Собраниями у нас, как вы знаете, занимается секретарь комсомольской организации. Пойдите к Литошу…
Айснер, нисколько не смутившись, продолжал:
— С Фихтнером происходит что-то неладное. Когда у нас, в мартеновском, у печи появлялся кто-либо подобный, мы его обычно отсылали вниз. А здесь это не менее опасно…
— Вы слишком все преувеличиваете.
— Нисколько не преувеличиваю, товарищ лейтенант. Анерт глубоко вздохнул.
— Позаботьтесь сами о солдатах своего отделения! — приказным тоном сказал он, показывая тем самым ефрейтору, что разговор окончен, и, повернувшись, направился к палатке командира роты.
Он был уверен, что Айснер еще стоит на месте и смотрит ему вслед. Сам лейтенант боролся с желанием обернуться, и ему удалось пересилить себя только после того, как он представил глаза ефрейтора, светло-голубые недоверчивые глаза, которые не оставляли его в покое. Ефрейтор был одним из тех, кто не хотел приспосабливаться. Он всегда опирался на свой жизненный и трудовой опыт, как будто здесь была не армия, а какой-нибудь завод. Правда, через несколько недель Айснеру предстояло уволиться в запас.
* * *
Майор Пульмейер сидел с командирами взводов и своим заместителем по политчасти неподалеку от походной кухни. На коленях у него лежали карта и блокнот — он знакомил офицеров с конкретной обстановкой. Сколько раз ему приходилось заниматься этим за двадцать лет службы, он уже и не помнил. Обстановка в основном была похожа на сегодняшнюю, и, видимо, так будет всегда. Простым людям, жаждущим счастья, веками приходилось бороться за него, защищая себя от притеснений со стороны тех, в чьих руках было все. Предстояли решительные бои, но бедняки были слишком слабы для того, чтобы одержать победу. Однако немногим более шестидесяти лет назад первый такой удар по капитализму был нанесен в России и увенчался успехом, как и каждый последующий. И так будет до тех пор, пока на земном шаре не останется больше людей, которые притесняют других.
Пульмейер мог думать обо всем этом и одновременно говорить о конкретной тактической обстановке, поскольку одно было связано с другим, и майор непроизвольно придавал своему голосу особую проникновенность, а его богатый офицерский опыт и внутренняя убежденность подчеркивали серьезность его слов. При этом он наблюдал за подчиненными ему офицерами, которые сидели рядом. По выражению их лиц, и особенно по их глазам, он узнавал, насколько внимательно они следят за его мыслями и как понимают тактическую задачу, которую он перед ними ставил.
Сегодня майор то и дело посматривал на нового командира взвода лейтенанта Анерта, который слушал его, как и другие, но в отличие от остальных почти не делал никаких заметок. Правда, само по себе это еще ничего не значило. Для Пульмейера достаточно было и того, что у человека хорошая память, но про себя майор решил сегодня же это проверить. Лейтенант уже более пяти месяцев находился в роте, а Пульмейер знал о нем не больше того, что написано в его личном деле. Ни на одного из командиров взводов, которые служили в его роте, а их за все годы службы майора было около тридцати, ему не потребовалось столько времени, чтобы разобраться в их личных качествах, способностях или слабостях. Возможно, скрытность Анерта объяснялась прежде всего его невысоким ростом. Но уже сам факт, что Пульмейер не знал этого точно, раздражал его. Новичок пока еще не установил тесного контакта с другими командирами взводов, что обычно сделать совсем не трудно ввиду равного служебного положения. Узкие голубые глаза Анерта смотрели внимательно, лейтенант всегда находился как бы настороже. Но, как говорится, в душу к себе он пока не пускал.
До сих пор каждый взводный через пять месяцев службы в роте уже либо добивался первых успехов, либо терпел первые неудачи, а у Анерта не было ни того, ни другого. Его взвод был нелучшим, но и нехудшим. Все пока шло нормально, дисциплина у солдат была хорошая. Может быть, на учениях лейтенант собирался показать себя, свои способности? Как бы там ни было, а майор решил больше не ждать и в ближайшее же время, как только появится возможность, послать Анерта «под огонь». Он хотел понять лейтенанта, узнать об интересах солдат его взвода, которым отнюдь не безразлично (даже если они иногда и делали такой вид), каков их командир: живой, хороший человек или сухарь-службист.
Майор стремился получше узнать Анерта еще и по другой причине. На новый учебный год третья рота вызвала другие роты дивизии на социалистическое соревнование. Рота майора Пульмейера четко сформулировала свои обязательства. На этих учениях, которые по-настоящему еще и не начались, всем сидящим сейчас перед командиром роты придется много потрудиться, чтобы доказать, что им по плечу любые задачи.
Но сейчас Пульмейер не собирался проверять память Анерта. Он ожидал гостя — полковника Шанца, который уже подошел к походной кухне. Командир роты спокойно закончил совещание, напомнил командирам взводов, чтобы они основательно поговорили со своими солдатами о задачах, стоящих перед ними. Каждый солдат должен понять, с какой целью он делает то или другое и как его действия связаны с действиями всей дивизии. Порой солдат целый день едет куда-то, сидя в кузове машины или бронетранспортера, затем долго окапывается в исходном районе, а через несколько часов оставляет свой окопчик, чтобы с ходу форсировать реку, и так далее… И если он не поймет конечной цели и смысла этих действий, то все будет казаться ему пустой тратой времени и игрой в кошки-мышки, которая к тому же и очень дорого обходится. Солдаты неплохо умеют считать. И хотя они многого не видят и многое принимают на веру, ценить время они умеют.
Майор знал все это по опыту общения с солдатами самых различных возрастов. И какая тогда польза от того, что после окончания учений солдата в чем-то упрекают или за что-то хвалят, он все равно не знает точно, за что именно.
Вопросов у командиров взводов не оказалось, и майор Пульмейер отпустил их. Старший лейтенант Фрейер, заместитель командира роты по политчасти, ушел вместе с лейтенантом Анертом. Пульмейера радовало молчаливое понимание, установившееся между ним и Фрейером. Его радовала и работа этого молодого офицера, который до учебы в военном училище был секретарем районного комитета Союза свободной немецкой молодежи.
Теперь майор мысленно обратился к Шанцу, которого он знал уже много лет. Когда Шанц стал заместителем командира полка по политчасти, Пульмейер был командиром роты. На это же время пришлось и годичное пребывание Пульмейера в должности командира батальона. В частности, благодаря Шанцу он без осложнений вернулся в свою роту после неудачи батальона на инспекторской проверке, хотя кое-кто хотел вообще избавиться от Пульмейера.
Шанц взял на кухне две чашки кофе и направился к курилке. Тяжеловесный полковник казался несколько нерасторопным, когда медленно семенил, как сейчас, вытянув вперед руки с чашками. Кофе Шанц любил больше всего. На учениях он иногда мог целый день ничего не есть, лишь бы был кофе. Он не проходил мимо ни одной кухни, не спросив о кофе. Но к майору Пульмейеру полковник пришел не только ради этого. От майора он ждал большего, и тем более сейчас, когда после его повышения дистанция от роты до штаба увеличилась. Но для Шанца это ничего не значило. Время от времени он появлялся в третьей роте, иногда предупредив о своем приходе по телефону, иногда неожиданно. И Пульмейер всегда был рад видеть его.
Пульмейер никак не мог понять, почему Шанц ушел с командной должности, растворился, так сказать, в безликости крупного штаба. Одно он знал твердо: полковник при этом не преследовал никаких личных целей в отличие от тех, кто искал покоя за штабной дверью.
Пока Шанц шел, балансируя кофейными чашками, Пульмейеру вспомнился приезд в полк большой группы офицеров-инспекторов. Они прибыли в конце февраля, и часть группы во главе с начальником занялась проверкой третьей роты.
Начальником был стройный подполковник в очках с квадратными стеклами, которые придавали его мягкому лицу с округлым подбородком более строгий вид. Разговаривая, подполковник не мог сидеть спокойно, а ходил взад и вперед по кабинету Пульмейера и каждый вопрос сопровождал щелчком пальцев, как будто выстреливал в своих слушателей. Подполковник говорил много, и Пульмейер с удовольствием слушал его, потому что тот интересно и убедительно облекал свои мысли в длинные фразы, в которых ни разу не запутался, будто следовал по нити Ариадны. Он умел говорить так зажигательно, что одно его волнение привлекало к нему всеобщее внимание. Но когда подполковник, закончив говорить, выходил из комнаты, майор, как и старший лейтенант Фрейер, с трудом мог вспомнить, что, собственно, он сказал, что посоветовал. Два дня этот подполковник по многу часов держал офицеров в кабинете или клубе, отрывая их от занятий с солдатами. Он говорил об основах политической подготовки и воинского воспитания, а затем опрашивал всех по очереди. На второй день проверки он изложил на заседании партийной группы содержание последней речи Эриха Хонеккера, а затем сделал двухчасовой обзор по истории СЕПГ, постоянно подчеркивая при этом значение откровенного разговора с солдатами.
