— Да одному как-то не пьется, — произнес вслух солдат. Он посмотрел по сторонам и увидел спешащую Березкину.
— Эй, «Пипетка», на секундочку.
Девушка подошла, из-подо лба, насупившись посмотрела обиженным взглядом и со злостью выдавила из себя:
— Меня Юля зовут.
— Ну извини. Я думал ты на это не обижаешься.
— На стариков нет, а от тебя не ожидала.
— Все, забыли. Я этого слова больше не знаю. Составь компанию, а то, под тушеночку что-то одному не пьется.
— Давай. Меня этим не удивишь. Повоюешь, привыкнешь пить один.
— Не знаю, может быть.
— Может, может. Пьют-то, чтоб страх приглушить, а не в компании повеселиться.
— Ну сейчас-то, вроде нечего бояться.
— Боятся всегда есть чего. Просто сейчас тихо.
Девушка скинула сумку, села на нее и, достав свой котелок, разлила Гришин спирт на две почти одинаковые части. Ему оставила побольше. Они молча выпили, закусили тушенкой. Сам собой начался разговор.
Григорий смотрел на проступившие в небе звезды и смеялся. Уставшее тело, получив дозу алкоголя, сразу расслабилось. Рядом сидела Юля и, подбрасывая дрова, о чем-то рассказывала. Юноша внимательно смотрел на нее, сидя по-турецки, скрестив ноги, и упираясь в подбородок рукой, но ничего не слышал. Перед ним стояло видение: лейтенант Титова в тот момент, когда она козыряла и ее грудь вздрагивала под гимнастеркой. А еще коленки и ровненькие бархатные ножки.
Юля тоже опьянела, она размахивала руками, вставала, ходила вокруг костра, делая огромные шаги, что-то показывала в небе, но Григорий так и не сумел ничего разобрать.
Потом она куда-то убежала и, вернувшись, принесла два котелка горячей каши. Почувствовав вкусный запах, Гриша немного пришел в себя, достал ложку и с наслаждением принялся за эту волшебную еду. А такой сказочной и вкусной она была не только потому, что повар приготовил ее с душою, а потому, что она была горячей. Горячая каша вернула молодого бойца в более-менее нормальное состояние и он, включив рацию, доложил дежурной связистке из штаба дивизии о том, что у них все спокойно.
Ночь продолжала плыть, словно река. Ее темное течение посветлело, стало прозрачным. Наступало утро. Григорий спал в наушниках, но рация при этом была отключена. Юля натаскала откуда-то соломы, разложила ее, и на ней, укрывшись шинелью, уместилась как дюймовочка в цветке. Из-под грубой, огромной шинели торчал и сопел лишь ее курносый нос.
Ночная река утекала, и ее плавно и незаметно сменяло чистое голубое море-небо. На рассвете Гриша увидел сон: дед-связист с суровым лицом смотрел на него из этого светлеющего неба. Он требовал что-то сделать, но при этом молчал. Его глаза кричали — проснись! Гриша дернулся во сне и проснулся, чувствуя на спине холодный пот.
Осеннее утро пробирало зябкостью. Он быстро набросал веток в тлеющие угли и вскоре согрелся у разгоревшегося огня. Вспомнился сон — и ему стало плохо, даже замутило:
— Неужели этот дед так и будет преследовать меня? — подумал он. Но потом успокоился, решив, что эти кошмары от непривычно большой дозы спиртного, принятой накануне. Старшина не пожалел, плеснул полкотелка, да и у Юльки, как у сансестры, что-то было в заначке.
Он накинул на плечи шинель, и пытался вспомнить, что происходило вчера, у костра.
— Вроде бы ничего особенного, — решил он. И вновь вернулось лицо Петровича. Гриша опять почувствовал тяжесть в душе. — Чего хотел этот дед, зачем снился? — ругал он погибшего старика, но, увидев рацию, тут же вспомнил, что не докладывал всю ночь — проспал. А комбат приказал через каждые два часа выходить на связь.
Схватив наушники, он тут же включил рацию и стал вызывать штаб.
— Орел! Орел! Я Седьмой! Ответь!
В наушниках послышался треск, и сонный голос девушки ответил:
— Орел слушает.
— Я Седьмой, у нас все спокойно! — отрапортовал он.
— Что ж ты так кричишь? Проспал? — спросил голос в наушниках.
Григорий замолчал. Он не знал, стоит ли отвечать простой радистке, или может, он попал на офицера связи?
— Да, ладно успокойся. Я тоже вздремнула, — смеясь, произнесла девушка.
Ее голос проснулся и она, уже не зевая, спросила:
— У вас как там, холодно?
— Да, но я у костра сижу, согрелся.
— Молодец. Ну что, до связи — или поболтаем? Все равно ведь проснулись?
— А нас не накажут?
— А кто услышит-то? Или узнает?
— Да некому, если только фрицы, — пошутил солдат.
— Они пусть слушают.
Услышав знакомые интонации голоса, Григорий понял, что на том конце их невидимой связи лейтенант Титова. Он даже приосанился, расправив плечи. В голове слегка зашумело и напомнило то, что было ночью.
— Тебя как звать? — спросила радистка.
— Григорий. А вас Лена? Лена Титова? Извините, лейтенант Титова?
Минуту рация молчала, Григорий лишь слышал ее дыхание, но ответ все же последовал:
— Нет, я Таня.
— Таня? А я вас видел?
— А ты когда прибыл?
— Три дня назад.
— Вряд ли. А что, тебе Титова понравилась?
Григорий решил, что это она сама его разыгрывает от скуки, но, услышав последующие слова, решил, что ошибается.
— Ты не думай, я тебя не разыгрываю. А голоса у многих женщин похожи, особенно в наших рациях. На немецкой, трофейной, работал?
— Нет.
— Вот на ней за сто километров чистота, кажется, будто рядом сидишь и разговариваешь. Все ловит.
— Да наши тоже вроде ничего.
— Нормальные, и починить их можно, не то, что эти — немецкие.
— Ага, — согласился Григорий и, привстав, подбросил в огонь последние две, найденные с вечера, сухие доски.
— А что Титова, я, между прочим, не хуже. И рост такой же и волосы и все остальное, — решительно произнесла девушка.
— Значит, вы красивая. А я обыкновенный, только с учебки из Ташкента.
— Сколько тебе лет?
— В феврале восемнадцать исполнилось.
— Ну, ты уже взрослый, значит и о любви поговорить можно?
— Можно, только что о ней говорить?
— Как что? Тебе Титова понравилась? Признайся честно?
— Конечно. Она всем нравится.
— А не так как всем, по особенному, понравилась?
Гриша тяжело вздохнул, и это было услышано на другом конце связи.
— Можешь не отвечать, — произнесла девушка, и в ее голосе Гриша услышал смех.
— А что вы смеетесь? Где я мог такую увидеть или встретить? В Ташкенте? Там все или под паранджой, или старые да больные.
— Так ты что — еще ни разу, ни с кем, — девушка на мгновение замолчала, — не встречался?
— Нет. И если вам интересно, даже не дотрагивался.
— А где ж ты жил?
— Сначала в степи, среди казахов, под Павлодаром, потом в интернате, там все девочки отдельно от нас были. Мы их только издалека видели.
— А когда ты говоришь, прибыл?
— Три дня назад.
— Уже воевал?
— Да. Сначала высоту брали, потом сутки ее удерживали, — с гордостью ответил солдат, — А что вы думали, я сопляк?
— Да ты не злись. Я тебя понимаю. Я тоже одна.
— Если вы такая красивая, как Титова, и если вы мне не врете об этом, то я вам не верю. Не может такая девушка быть одна.
— Эх, солдатик, мне двадцать два. Я уже год на фронте. Поверь — может, — с грустью ответила Таня. Григорий даже почувствовал, что она заплакала.
— Успокойтесь, пожалуйста. Я не хотел вас обидеть.
— Да что ты все «Вас», да «Вас». Просто Таня и все!
— Хорошо.
Несколько минут они сидели и слушали в наушниках дыхание друг друга. Рядом с Григорием потрескивал костер и сопела Юлька. Она наполовину скинула с себя шинель, согревшись от теплоты костра. А там, в штабе, за столом сидела Таня. Рядом на буржуйке дымился чайник. Он давно закипел, но она никак не могла встать и снять его.
— Я сейчас, не отключайся, — произнесла Таня. Она все же сняла наушники, взяла тряпку и сняла с печки чайник. Хотела заварить чаю, но передумала. Поставила чайник на пол и вернулась к рации.
— Ты где?
— Я здесь, — ответил Гриша.
— Значит, повоевать успел?
— Ага.
— Послушай, «Ага», хочешь встретиться?
— С вами, то есть с тобой?
— Нет с лейтенантом Титовой, — съязвила девушка и добавила, — конечно со мной.
— Спрашиваете!
— А ты смелый? Тайну хранить умеешь?
— Не волнуйтесь, ся, извини. Я никак на «Ты» перейти не могу. Знай, я в интернате жил. И за болтовню сам многих наказывал. А знаете, что такое интернат, где все как волки, все голодные.
— Представляю.
— Вряд ли. Не дай Бог кому такое пережить, особенно в детстве.
— Хорошо, значит, тебе можно доверять. Только ты не подумай ничего. Да, конечно, многие девчонки на фронте хороших ребят жалеют и встречаются с ними, потому, что понимают, что этот день может быть последним у них. Я не такая. Но у меня тоже и тайна, и проблема есть.
— Это еще что?
— Да не что, а кто? Увязался один полковник, ухаживает, а я от него бегаю. Если он кого со мной увидит, может запросто в штрафбат отправить. Придумает за что, у него это хорошо получается.
