— Что тебе, Виктор? Кричи громче.
Белянкин прокричал ему в ухо:
— Игорь, это война! Доподлинная!
— Пошли! — приказал Скворцов и двинулся по ходу сообщения.
Они заходили к бойцам в стрелковые ячейки, в блокгаузы, Скворцов напоминал: перейдут немцы в атаку — подпускать их поближе, стрелки и пулеметчики бьют по пехоте, снайперы — по офицерам, орудийной прислуге, смотровым щелям танков, гранатометчики — связки гранат в уязвимые места танков: в моторную часть, под гусеницы. В тыльном блокгаузе Клара Белянкина и Женя перевязывали раненого, его голову поддерживала Ира. Женщины были одеты кое-как, не причесаны, туфли и тапки на босу ногу. Вовка и Гришка примостились на ящике из-под гранат, прижав к груди игрушки. Скворцов спросил:
— Куда ранен?
Клара ответила, не переставая бинтовать:
— В плечо, в шею.
Раненый жалобно застонал. Клара принялась утешать его, как маленького:
— Потерпи, ну потерпи… Сейчас станет легче… Водички попьешь…
Блокгауз встряхивало от близких разрывов, из амбразур, подле которых дежурили пулеметчики и снайперы, сквозило гарью и взрывчаткой. Сумеречно, душно, скученно. Скворцов сказал раненому:
— Крепись, Михаил. При первой возможности переправим в санчасть.
— He бросайте меня, товарищ лейтенант…
— Что ты! Успокойся…
Мимоходом взъерошив чубчики пацанам, перехватив взгляды Иры и Жени, заторопился. Подтянул ремень, поглубже надвинул фуражку, удобнее закинул за спину автомат… Скворцов оставил Белянкина в тыльном блиндаже. Он шел в свой, левофланговый, и думал: три блокгауза — фланговые и тыльный, соединенные траншеями и ходами сообщения, как углы треугольника, в центре которого застава, получился опорный пункт, круговая оборона, запросто нас не выкуришь. В каждом блокгаузе по станковому пулемету, по стрелковому отделению, плюс снайперы и гранатометчики, в траншеях — бойцы с винтовками и ручными пулеметами. Застава будет держаться, продержался бы Варанов, — захвати немцы мост — дорога в тылы им будет открыта. Снаряды и мины перелетали ход сообщения, разрывались вблизи, но уши привыкли, не глох внезапно. У изгиба, где начиналось колено траншеи, дымящаяся воронка с запекшимися краями, груды земли, пришлось выбираться наверх, по-пластунски обползать завал и снова скатываться в траншею. Прямое попадание. А ежели прямое попадание в блокгауз? Выдюжит ли? Накаты в три-четыре бревна, есть надежда. Во всяком случае, надо убрать пограничников из траншей в блокгаузы. Когда немцы пойдут в атаку, можно быстренько занять окопы. Застава горела. Горело село, по которому из-за Буга также садила артиллерия. В тылу, подале, могучие взрывы: немцы бомбят фольварк, где штаб комендатуры, и Владимир-Волынский, где штабы пограничного отряда и Пятой армии. Ее Восемьдесят седьмая и Сто двадцать четвертая стрелковые дивизии в летних лагерях, за городом, по плану обороны они должны выступить на подмогу пограничникам.
В блокгаузе сержант Лобода молодцевато отрапортовал:
— Товарищ лейтенант! Гарнизон левофлангового блокгауза готов к отражению фашистской вылазки!
Скворцов потеснил наблюдателя у центральной амбразуры, вгляделся. Из щели — чем дальше, тем шире обзор — виделось: у насыпи и на луговом склоне, вырывая и выжигая траву, падали снаряды, в кустарнике Забужья сверкали орудийные залпы. Немецких танков и пехоты не видать. Блокгауз трясло от разрывов, за шиворот сыпались комки суглинка, вонючий копотный дым засасывало в амбразуры, слезились глаза. Пограничники кашляли, надрывно, коклюшно. Сколько длится артподготовка? С полчаса. Сколько еще продлится? Как только немцы перенесут огонь в глубь нашей территории, стереги атаку.
— Фашисты, товарищ лейтенант! — прокричал Лобода.
Голос его прозвучал в блокгаузе неестественно громко: снаряды и мины не взрывались, слышна отдаленная пулеметная пальба. Скворцов приник к амбразуре. Так и есть. В кустарнике и на лугу перед железнодорожной насыпью — серо-зеленые цепи.
— По местам! — скомандовал Скворцов. — Подпустить поближе и стрелять по моей команде!
Рваный дым от горящей сосны прикрыл амбразуру, когда же дымовая кисея приподнялась, раздернулась, немцы будто выросли, укрупнились. Идут убыстренным шагом, кое-кто и бежит…
Зубы стиснул так, что ныли желваки. Рукоятки «максима» стиснул так, что суставы пальцев немели: сам встал к пулемету, командир-станкач обиженно сопел над ухом. И вдруг, ни с того ни с сего, Скворцов подумал о том глупом, маленьком, живом мышонке, что глазел на него сегодня ночью, — что с мышонком, видать, погиб, маленький и глупый. А немцев отсюда, с бугра, сверху вниз, резануть очень сподручно, устроим огневой мешок: подпустим поближе и ударим из блокгаузов слева и справа. Выдержали бы нервишки у Брегвадзе, не открыл бы огонь раньше срока. Скворцов решил: открою огонь, когда немецкие цепи достигнут рубежа, — три пенька в линию, метрах в ста. Но Брегвадзе упредил-таки, не хватило выдержки: из амбразур правофлангового блокгауза, из соседних окопов вырвались вспышки выстрелов, передняя цепь остановилась — кто упал, кто, стоя, стрелял из автомата. И Скворцов скомандовал:
— По захватчикам — огонь!
И выпустил длинную очередь, поведя пулеметным рыльцем справа налево, выкашивая цепь. Повел слева направо. Лента ползла, гильзы сыпались под ноги. Пулемет выплевывал очередь за очередью, заставляя Скворцова трястись вместе с собой. Первая цепь — валились замертво, залегли за пеньками, отползли назад. Вторая цепь — бежали к траншее, к траншее, — Скворцов взял их на мушку. Немцы будто непроизвольно пробежали еще сколько-то и повернули вспять. Скворцов проводил их веерной очередью до кустарника и прекратил огонь. «Максим» уже не трясся, а Скворцова продолжало трясти, как в ознобе. Он приказал себе: не психуй. В блокгаузе и траншее стреляли, Скворцов крикнул:
— Товарищи, прекратить огонь из автоматов! Не достигает цели! Экономить боеприпасы!
Он выбрался в траншею. Сквозь клубы дыма пробивалось солнце, освещало горевшую заставу и село, взрытый воронками луг, на котором бугорки — трупы немцев. Их немало: вон труп, вон, вон. Скворцов убил, по его приказу убили. Он отвечает за это. А кто ответит за убитых пограничников? Скворцов вспомнил, как сперва спокойно, а затем обрадованно отнесся он к сообщению Варанова; охрана моста уничтожила до тридцати автоматчиков. Тридцать человек из живых стали мертвыми, и еще сколько потом стало? И сколько станет? Й кто ответит за все — если это не война, а провокация? Да нет же, Игорь Скворцов, это война, так что не волнуйся, не ты будешь отвечать за убитых немцев.
Высунувшись из траншеи, Скворцов смотрел туда, куда отошли фашисты. В кустарнике — автоматчики, автомашины и пушки. На понтонах технику переправили? Или по мосту? Там еще стрельба; видимо, мост в наших руках. Стреляют и у правофлангового блокгауза и у тыльного. Значит, немцы окружают заставу. Что ж, будем драться и окруженные. Ему на мгновение увиделось: по коридору перекатываются валы чадного, едкого дыма, в дежурке обнимает аппарат связист с залитым кровью лбом, дежурный по заставе ничком на полу, тоже весь в крови, оба мертвые. На мгновение услышалось, как раненый стонал тогда в блокгаузе: «Не бросайте меня…» Вот о ком и о чем надо думать лейтенанту Скворцову. О своих людях, об их жизнях и смертях.
— Товарищ лейтенант! Возьмите, пожалуйста, бинокль!
Ефрейтор Макашин. Вежливый, как всегда, на щеке ссадина. За бинокль — спасибо, пригодится. В перекрестии делений Скворцов увидел: в кустах немцы роют окопы, разворачивают пушки, устанавливают минометы. На железнодорожной насыпи безлюдно, через нее ползет дым от моста, дымом — вперемешку с туманом — затянут и берег. За Бугом, не смолкая, гудят танки. А в небе гудят самолеты: звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей на восток проходят «юнкерсы», в нашем тылу — далекие взрывы.
— Бомбят Владимир-Волынский? — спросил Макашин.
— Похоже, — сказал Скворцов и опустил бинокль. Что будут делать фашисты, получив по морде? Пока окапываются, а дальше? Как там с соседними заставами, с комендатурой, с отрядом? Никакой связи, отрезаны.
Снаряд прошуршал над головой, рванул за блокгаузом. И следом снаряды начали густо падать вблизи. Грохот, удары воздушных волн, свист осколков, вонь взрывчатки и гари. Скворцов пригнулся. В блокгауз не пошел, отсюда наблюдать за полем боя лучше. А если прямое попадание? Ячейку то мелко трясло, то грубо толкало. С бруствера, со стенок осыпалась земля. Пыль скрипела на зубах, от дыма щипало глаза и першило в горле. Скворцов откашливался, отхаркивался, но першило еще больше. Вежливый, воспитанный Макашин стоял рядом с ним в ячейке, вжимался в стену, чтобы не стеснить начальника заставы. Скворцов прокричал ему:
— Пойду по окопам, проведаю ребят!
Макашин сделал движение, чтобы идти за ним. Скворцов отрицательно помахал рукой:
