Прикрываясь сожженными на предполье танками, мы рвёмся к пушкам, но в этот момент перед нами вырастает сплошная стена разрывов. Барабанят по броне осколки, хлёсткий удар сотрясает меня так, что лязгают, едва не откусив язык, зубы. Во рту мгновенно становится солоно, я сплёвываю… удар!!! Гулко лопаются оба башенных плафона. Краем глаза успеваю заметить в перископ огненный росчерк рикошета. Не выдала, родимая, прикрыла! Толстая восьмисантиметровая башенная броня выдержала попадание слабой пушечки немецкой тройки.
И вдруг нас закручивает вправо. Мехвод истошным голосом вопит:
— Гусеница! Гусеница!
Его голос перекрывает тяжёлый удар, и мне в лицо плещет огонь. Голос механика-водителя замолкает, мгновенно наступает невыносимая тишина, тут же нарушаемая каким-то сырым и жутковатым на слух хлюпаньем.
Лишь мгновением спустя я понимаю, что означают эти звуки кому-то перерубило осколком горло… Это доходит до меня, когда я уже снаружи и, прикрываясь горящим танком, бегу назад. Что же я делаю! Останавливаюсь на месте — из моей машины никто больше не выскочил, а у меня мучительно начинают гореть обожженные руки. Короткий взгляд — да ерунда, ничего страшного, такие ожоги заживают за пару суток, главное, маслица найти. У поваров разживусь. Да что же это такое! Я только что потерял свою машину и экипаж! О чём я думаю! Какое масло!! Земля с размаха бьёт меня по лицу. Темнота…
Слышится треск мотоциклетного мотора и из дыма выскакивает забрызганный грязью М-72 с коляской. За рулём — старшина с петлицами связиста, на рукаве гимнастёрки набухает кровавое пятно, в коляске — труп. При виде нашей группы он резко тормозит и выкрикивает:
— Уходите! Танки! Немцы прорвались!
Забивалов немедленно вскидывается:
— Ты что несёшь, боец! Какие немцы!
— Товарищ… товарищ старший лейтенант НКВД, мы в километре отсюда были обстреляны из леса. Делегата связи убило, меня ранило. Я думаю, танки!
— Ты их видел? Своими глазами?!
— Никак нет, слышал!
— Паникёр! Трус! Это наши танки!..
Я тем временем вытаскиваю из сумки убитого пакет, протягиваю Забивалову. Старшина пытается возразить — этот приказ предназначен командиру полка, но я успокаиваю его тем, что старший лейтенант НКВД сейчас исполняет обязанности убитого полковника Усольцева. Особист читает бумагу, затем рвёт её на мелкие кусочки и подзывает мотоциклиста:
— Слушай сюда, товарищ младший командир. Передай большому начальству, что полка больше нет. Осталось два самолёта. Всё командование части, за исключением меня и вот, старшего лейтенанта погибло. Склады боеприпасов и горючего уничтожены. Принял решение — уцелевшие самолёты сжечь, выходить в тыл с оставшимся личным составом…
Я смотрю на него широко раскрытыми глазами как это, сжечь самолёты! Потом соображаю — топлива нет, патронов тоже. Где искать? И не бросать же здесь оставшихся молодых, неопытных пилотов — погибнут ведь ни за грош… Тяжёлый, но единственно верный выход. Тем временем Забивалов что-то пишет карандашом в записной книжке, потом протягивает листок старшине. Из коляски вынимаем убитого офицера и относим к нашим мёртвым товарищам. Мотоциклист козыряет на прощание, даёт газ и, выбрасывая из-под колес фонтаны обгорелой земли, уносится в низко стелящийся над землёй дым.
— Товарищи командиры! Всем проверить личное оружие. У кого нет — взять у погибших. Сбор через пять минут…
Он хочет по привычке добавить у здания штаба, но его больше нет. Вместо новенького, недавно отстроенного здания, груда обугленного кирпича. Явно фугаска килограмм на сто…
Мой именной ТТ, зависть половины полка — на месте, как и запасная обойма, поэтому я спокойно шагаю к развалинам. Новоиспеченный командир следом. К назначенному сроку собираются пилоты. На лицах многих растерянность, все напуганы. Минут через десять приходят бойцы БАО оружейники, мотористы, прибористы и прочие спецы, без которых не может существовать ни одна лётная часть. Строим всех и начинаем выдвигаться в сторону Августова, однако едва высовываемся из леса, как приходится бегом возвращаться назад — там действительно немцы. Бесконечные колонны пехоты, танков, артиллерии.
— В лес, бегом в лес!
Наша колонна распадается, бежит под прикрытие могучих деревьев, стараясь уйти как можно дальше от дороги… Останавливаемся только через полчаса, сверяемся по карте. На весь полк — две карты, одна у меня, вторая — у особиста. Уцелели, поскольку мы были на дежурстве. Ну и полётные документы в планшете, как и положено.
— Что делать будем, Александр Николаевич?
— Выходить к своим.
— Это-то понятно. А как?
— Народу почти сто человек, все с оружием. Прорвёмся.
— А сколько нас прорвётся? Сам же видел…
Да, он прав. Если и выйдут, то может, от силы человек пять, самое большее — десять… Надо что-то придумать. Но что? Вновь склоняемся над картой. Впереди большое болото — если бы найти проводника…
Решаем рискнуть и идти туда в надежде найти кого-нибудь из местных, знающих проход. Мы оба понимаем, что негоже идти на авось, но и другого выхода нет… Посылаем вперёд разведчиков, выделяем арьергард, основная колонна следует на расстоянии трёхсот метров от них. В воздух черно от дыма и немецких самолётов. Кажется, что горит всё вокруг. Вражеские самолёты, натужно ревя моторами, стройными рядами плывут на восток, возвращаясь назад уже пустыми. Словно гигантский конвейер уничтожения…
Люди посматривают в небеса с опаской, но вековые деревья надёжно укрывают нас от недобрых взглядов. Километров через десять устраиваем привал, тут как раз и разведчики возвращаются, докладывая, что впереди никого не обнаружено. Через тридцать минут опять начинаем движение. По лесу шагать тяжело, донимают комары. Это, конечно, не карельские звери, но тоже немногим им уступают…
Бойцы устали, потихоньку матерятся, невзирая на строгий приказ не шуметь… так продолжается до самого вечера. Судя по карте, одолеть удалось почти двадцати пять километров — совсем неплохо, утром должны увидеть болото. Назначаем часовых, из собранных по вещмешкам продуктов готовим в котелках скромный ужин… Отбой…
Утром неожиданно выясняется, что нашего полка прибыло. Ночью приблудилось почти тридцать человек. Половина — пехота, остальные — с бору по сосенке водители, связисты, экипаж танка, два чудом уцелевших лётчика со сбитого ТБ-3. Оружие есть, но не у всех. Завтракаем, разбираемся с новичками и продолжаем движение, менее чем через час выйдя к болоту.
Честно говоря, зрелище не слишком оптимистичное сплошная поверхность ржавой воды с торчащими кое-где корявыми ветками. Пытаемся прощупать дорогу, но на первом же шаге разведчик проваливается в трясину, и мы едва успеваем его вытащить.
Плохо… это если даже не учитывать, что если выйдем на открытую местность, то проживём ровно столько времени, сколько требуется вражескому самолёту для снижения с высоты и открытия огня по беспомощным, барахтающимся в болоте людям. Значит, всё-таки в обход…
Вновь разведка и замыкающие, народ измучен, но пока держится — понимает, что альтернативы нет. Попутно выясняем у летунов с бомбардировщика, где они последний раз видели наши части, и отмечаем это место на карте.
И вдруг появляется запыхавшийся сержант из личного состава, прибившегося к нам ночью:
— Товарищ командир, свои!
— Где?
— Да здесь, метрах в ста впереди, на дороге, в грузовиках едут. Мы колонну остановили!
Переглянувшись с Забиваловым, устремляемся вперёд. Какое-то неясное предчувствие сжимает грудь, становится трудно дышать и отчего-то просто нечеловечески не хочется идти дальше… Что за чушь! Я спотыкаюсь и падаю — не специально, случайно, однако спустя секунду это спасает мне жизнь…
— Ты чего, Столяров?
— Вы идите, товарищ командир, я сейчас.
— Ну, догоняй…
В этот момент раздаются очереди из автоматов и одиночные винтовочные выстрелы, и я с ужасом вижу, как сидящие в новеньких ЗИС-5 бойцы в таких же новеньких, как и их машины, гимнастёрках хладнокровно расстреливают наших вышедших из леса бойцов. Диверсанты! Назад!!!
Мы что есть духу бежим обратно в лес. Мы? Ну да, именно мы… Все… четверо. Я первый, потому мои действия становятся неожиданными для бегущих позади немного углубившись, сворачиваю влево и захожу в тыл колонне…
Укрывшись в придорожных зарослях, смотрим, как немцы в нашей форме сгоняют уцелевших, хладнокровно добивают раненых. Хорошо слышны гортанные команды. Неожиданно немцы выводят четверых солдат, по виду явно евреев, обливают их бензином из канистр… Вспыхивает спичка, и дикий вой в котором нет ничего человеческого, раздаётся над притихшим лесом. Люди — живые советские люди — корчатся в огне, а я… я впиваюсь зубами в руку, чтобы не закричать от бессилия. Острая боль приводит меня в себя. Довольные зрелищем немцы смеются, и я вдруг понимаю, что еще никогда не слышал ничего страшнее этого смеха…
