И ты не просто кивнешь, а такой: «Здоров, мужики», и они тебя тоже так взглядом обегут, горка в пыли, кепка выгоревшая, пистолет в покоцанной кобуре, такие:
— Здоров. Ну шо у вас?
— Та нормально, а вы шо?
— Та тоже нормально. Ну, давай.
— Давай.
И разошлись, они на новую почту, а ты в магаз за пельменями и соком.
А потом ранним хмурым утром ты слышишь их в радиостанции. Хриплые голоса. Короткие фразы.
И ты сидишь такой в дверях кунга, куришь, кофеем с сахаром запиваешь, размышляешь о том, как наряды переписать и позиции доделать, обсуждаешь с коммандером планы по использованию рабочей силы величиной в группу військовослужбовців служби за контрактом та призваних за мобілізацією для облагораживания ландшафтного дизайна на одном отдельно взятом ВОПе.
Выход. Все поднимают голову.
Разрыв. Выход. Разрыв. Выход, выход, выход, сливаются звуки пусков и разрывов.
Кладут по соседям.
Аккуратно ставишь кружку на землю, поднимаешься, машинально отряхиваешься. Не, не по нам работают. По соседям. Но только тут, понимаете, какая штука, тут соседи — тоже наши.
— Коммандер, соседей кроют. Вписываемся?
— Ветер?
— Ветер норм. Еб@шим?
— Еб@шим. Подымай пацанов.
Выстрел. Разрыв. Корректировка. Выстрел. Разрыв. Корректировка. Выстрел. Разрыв…
А через несколько дней ты опять в городе встречаешь каких-то парней с передка. И неважно, на самом деле, сидят ли они на терриконе слева или на терриконе справа. Все равно. Все мы тут друг другу соседи.
— Здоров, мужики.
— Здоров. Ну шо у вас?
— Та нормально. А вы шо?
— Та тоже нормально.
— Ну, давай.
— Давай.
И разошлись — кто на новую почту, а кто в магаз за сигаретами и колбасой.
… Костя Викинг был как раз такой «наш», только знакомы были лично. Виделись целый один раз даже, пожрали в «Марго» да и разбежались по позициям. Росту в этой дюймовочке было два метра, плечи — во, борода — во, вечная улыбка и неимоверный объем ежедневно выпиваемого кофе. Костя писал стихи. Лирику. Ночами, на своем «Эвересте».
— Я защищаю страну за деньги, — говорил он мне, улыбаясь.
— Ты убиваешь людей за деньги, — отвечал я ему.
— Убиваю, — кивал бородой он. — Но ведь это и есть защищать страну.
Мы смеялись и пили кофе из его огромной и неиссякаемой термокружки.
… Так, мой роутер работает? Работает. Норм.
— Кобра, я Танцор, даю первый, как понял? — шипит моторола.
— Танцор, я Мартин, давай.
— Мартин, где Кобра?
— Танцор, Танцор, все нормально, я дублирую, работай по моим словам.
Пауза. Тремястами метрами ниже меня Вася стоит на бэхе. Он не понимает, почему в эфире я, а не Викинг… но вот что интересно: он и не думает об этом сейчас. Он это воспринял, как данность, и всё, перескочил эти мысли. Сейчас Вася вызывающе вытянул бэху на открытый склон, стал бортом к Докучаевску и будет разносить наблюдательный пункт сепаров, а на «Шине» Прапор на птуре будет пасти дачный пригород, откуда по Васе должны втулить. Птур сепарский почти бесполезен, бэха по башню скрыта за каменной насыпью, но втулить должны, бо выкатить на площадку бэху белым днем — это лютый укропский нагляк, который нам спустить с рук не должны. И мы на это крепко надеемся.
2А42 делает первую пару. Я потом, когда увижу, как с воздуха выглядят выстрелы бэхи-двоечки, поражусь тому, как они похожи на стрельбу из бластеров в «Звездных войнах».
«Лево сто ближе двести» — всплывает окошко мессенджера в фейсбуке.
— Лево сто ближе двести! — говорю я в рацию.
— Принял, — откликается ротный. — Смотри дальше.
Бах-бах. «Лево еще пятьдесят ближе сто» — опять мигает иконка. Война через фейсбук.
— Лево еще пятьдесят, ближе сто!
— Принял!
На камне возле дверей кунга сидит Президент, курит свои красные «Прилуки» и наблюдает за этими нанотехнологиями. Стреляет пушка. Мигает иконка. Шипит рация. Через десять минут Викинг находит аккум и связывается напрямую с Танцором. Я вдруг понимаю, что выпал из процесса, вздыхаю, открываю валяющуюся на полке «відомість видачі боєприпасів» и начинаю ее заполнять. Президент докуривает вторую и залезает в кунг, мы начинаем расписывать виды боеприпасов и выдачу их військовослужбовцям. А что? Когда-то же надо и этим заниматься.
— О, — говорю я, — в январе пятнадцатого года вторая рота получила пятьсот ОФЗ (осколочно-фугасных) и пятьсот БТ (бронебойно-трассирующих) патронов. Их же надо списать.
— Снарядів, — поправляет Серёга, — два-а-сорок-два, це ніх.я собі пушка, а не кулемет. Недолік, вчи матчасть.
— Поговори мне еще тут. Если ты такой умный — на, сам веди всю документацию в роте.
— Нє, нє, я мобілізований довбойоб, шо ви от мене хочете, — привычно съезжает Серега. — Так, а куда ми їх?
— Так вот на сегодня и спишем. Давай по двести пятьдесят того и того.
— Норм. А чого ты карандашом вписуєш?
— Учетные ведомости, о мой недалекий соратник, всегда заполняются карандашом, пока месяц не закончился, — делаю я умное лицо, — учись, пока я жив.
— Це ненадовго, — парирует Серега.
Опять грохочут выстрелы бэхи. Я стираю с грязноватого листика цифру «250» и, немного поразмыслив, вместо нее вписываю в клеточку одной из бесчисленных ведомостей «350». Гулять так гулять.
… Спустя пять минут.
Мы с Серегой пешком спускаемся ниже по дороге. Бэха перестала стрелять, бледный, надышавшийся газов наводчик, хватает ртом перемешанный с пороховыми газами воздух.
— Танцоооор! — кричу я снизу. — Чуешь… Ты на штаб долаживал… докладАл?
— Еще нет, — отвечает Вася с бэхи.
— Треба доложить, бо будут бурчать! — опять кричу я. Вася машет рукой, оборачивается к Юре Музыканту и что-то говорит. Юра кивает, Вася спрыгивает с брони, и «двести шестьдесят первая», лихо развернувшись, летит обратно в капонир.
— Николаиииич… Ты эта… Эспешку-то разобрал? — мы идем втроем по дороге. Идиоты, конечно, но по нам не стреляют.
— Разобрал. На шмаття. Все хорошо получилось, Викинг — красава.
— Ну, тогда в этом месяце больше не воюем.
— Схера ли, мой друг? Может, и войну приостановим?
— Потому что гладиолус, — я останавливаюсь и внимательно смотрю на Васю. — Командир, ты по нашим документам раздачи бэка сегодня так настрелял, что мы по ОФЗ в минус ушли.
Вася с Серегой пару секунд молчат, и потом всех прорывает на смех. Даже на ржач. Мы бредем по дороге вверх, в сизом дизельном выхлопе, три темные фигурки на терриконе, дорога поднимается в закат, следы гусениц заполняются талой водой и валится за флаг блеклое весеннее солнце.
Вечер.
— Интересно, а сегодня Нона приедет?
— А хер его знааает…
«Хер его знает» — универсальный военный ответ на абсолютно все вопросы. Даже на самые риторические.
Закаты безумно красивы, да еще и весной — ах и ох, чахлые растения террикона насквозь пронизаны бледными, слабыми лучами. Все-таки весна на Донбассе — безумное время, и если сесть на камень, сметя с него мокрый снег, то на верхушке одного из каменистых ярусов ты увидишь дерево-без-листьев на фоне гаснущего неглубокого неба. Загораются застывшие капли звезд, как будто даже видно это — темнеет, теряется цвет неба, оно все глубже и глубже, и в конце остаются только эти звезды и огонек сигареты. Свет сразу становится чемто специально-ценным, и ты промаргиваешься постоянно и сидишь, не желая двинуться, пока яркий, почти белый цветок выстрела не сорвет эту глубину с перекрестка под Докучаевском.
Это начинает работать «Нона». И такой привычный свист. И ты думаешь — можно ли сейчас попытаться хоть попугать их корректировщиков, мы не можем ничем ее достать, или уже слишком темно, и пока ты думаешь, что делать, держа в руках две радиостанции, покоцанный баофенг и садящуюся моторолу, ты слышишь гром.
И умом-то ты сейчас все понимаешь, но все равно, такое чувство странно-сумасшедшее, и даже орать хочется, и коммандер улыбается, и… это трудно рассказать. Это как будто ты вот маленький пришел в магазин за хлебом, но не видно же ни фига из-за дспшного прилавка, и тут огромный дядька берет и подсаживает тебя прямо к витрине. Это будто та самая «кавалерия из-за холмов», когда главному герою уже, кажись, п.здец, и тут… такое чувство, когда ты уже — не один.
