Хоть майор ничего конкретного не пообещал и не посоветовал, разговор с ним оказался на удивление доброжелательным.
На несколько дней Миша приободрился, повеселел. Часто, не зная как поступить, он размышлял: «А что бы в данной ситуации сделал Васятка? Наверное, он и на Мишином месте нашел бы себе дело. Пошел бы в городскую больницу, оперировал, дежурил». Выбрав день, он тоже отправился в больницу. Больничка была маленькой. Нервного отделения в ней не оказалось. Больных отправляли в Новороссийск. Нет, обстановка явно была против него. Он пробовал думать, что при всех недостатках нынешнего бытия он живет на курорте, на берегу Черного моря, что служит в госпитале, и товарищи, разбросанные по всем отдаленным точкам Дальнего Востока за десять тысяч километров от Москвы, наверняка завидуют ему и считают счастливчиком. Но эта мысль лишь ненадолго успокаивала его. Ведь, кажется, еще Чехов говорил Горькому: «Чтобы хорошо жить, по-человечески, надо работать. Работать с любовью». Душа требовала интересного дела, а его не было.
Однажды, когда Миша ночью стоял на крыльце и курил, послышался скрип двери, он повернулся и увидел Тосю. В одной рубашке, босиком, она зябко ежилась от ночной прохлады.
— Что с тобой? — спросила она, подходя ближе и встревоженно глядя на Мишу. — Не могу видеть, как ты мучаешься. Может, тебе следует поехать в Севастополь.
— Не беспокойся, — Миша обнял жену за плечи, понимая, что в ее нынешнем положении ей нельзя волноваться.
— Просто я стал плохо спать. А в Севастополь я не поеду.
— Почему?
— Скажут, что я максималист и хочу слишком многого… — Миша помолчал, чувствуя, как вздрагивают плечи Тоси, набросил на нее платок, заговорил снова:
— Когда я был мальчиком, тетя Женя однажды предложила: «Выбирай, куда хочешь идти — в театр на утренник, в цирк или зоологический сад?» Я ответил, что хотел бы побывать всюду. «Нет, — возразила тетя Женя. — Нельзя быть таким жадным. Везде побывать сразу невозможно». А стоявший рядом отец сказал: «Пусть будет максималистом. Человек должен ставить перед собой большие задачи. Они трудны, требуют колоссальных усилий, зато, решив их, становишься по-настоящему счастлив…»
— Чувствуешь, как потянуло туманом? Пошли в дом. — В голове ее уже созрело смелое решение.
В роду Диваковых все женщины были людьми действия. В ближайший вторник Тося сказала мужу, что едет к тетке в Краснодар за покупками для будущего новорожденного, а сама тайком взяла билет на рейсовый теплоход и на следующий день была в Севастополе.
Начальника санитарного отдела флота на месте не оказалось. Он проводил семинар в Доме офицеров. Семинар окончился поздно и на службе полковник не появился. Ночь Тося скоротала в зале ожидания на вокзале, а утром, наскоро приведя себя в порядок и умыв лицо газированной водой, снова пошла в медико-санитарный отдел.
Давно замечено — каждый уважающий себя начальник обычно спешит. Полковник из санотдела не был исключением. С самого начала он предупредил, что может уделить посетительнице только пять минут.
— Что у вас? — спросил он.
— Я приехала поговорить о своем муже лейтенанте Зайцеве.
— У него самого языка нет? Пусть приедет, я приму его.
— Вы не знаете моего мужа, товарищ полковник. Он очень способный, все говорят, даже талантливый… — Совсем некстати перехватило дыхание и несколько мгновений Тося сидела неподвижно, пытаясь успокоиться.
— Смолоду все мы собираемся стать академиками и спасти человечество от болезней, но проходит время и с удивлением обнаруживаем, что болезни по-прежнему существуют, а академиками мы так и не стали, — проговорил полковник, вставая и делая несколько шагов вдоль просторного кабинета. Затем он налил в стакан воды, протянул Тосе. — Выпейте и не волнуйтесь. Рассказывайте, я слушаю вас.
— Уже год мы живем в гарнизоне. Мой муж служит невропатологом. Работы почти нет. В адъюнктуре вы ему отказали. Он в полной растерянности…
— Помню, — перебил Тосю полковник. — И правильно сделал, что отказал. Пусть послужит пару лет. Ему это пойдет только на пользу. А то в Академии много развелось ученых, которые видели корабль последний раз лет пять назад и то в кино… — Он подошел к Тосе, забрал из ее рук наполовину пустой стакан, поставил его на стол, отметил про себя: «Красивая женщина». — Появится вакансия в Севастопольском госпитале — переведем. И в адъюнктуру пусть поступает потом, препятствовать не буду. — И, заметив, как просветлело лицо Тоси, как появилась на ее губах улыбка, добавил: — Только такое право заслужить нужно не пятерками. А службой. Так и передайте ему. Но, учтите, с квартирами в Севастополе очень худо.
— Знаю, — сказала Тося, вставая. — Спасибо. Я так рада. Словно камень сняли с моей души. — И вдруг добавила озабоченно: — Я прошу вас еще об одном — чтоб муж никогда не узнал о нашем разговоре.
— Договорились, — кивнул полковник и вдруг совсем по-молодому озорно подмигнул.
…Идти рожать в роддом Тося наотрез отказалась. Наслушалась в женской консультации всяких страхов. «У моей дочки до сих пор пупок гниет, — рассказывала одна. — Там акушерки руки не моют». Другая, блондиночка, жившая неподалеку, уверяла: «Врачи там скверные. Те, которых из больниц уволили». Поэтому еще за месяц до родов Тося твердо сказала мужу:
— В роддом ни за что не пойду. Даже не вздумай везти туда.
Схватки у Тоси начались ночью. Миша дал ей яблоко, чтоб не стонала, оделся, затопил плиту, бросил в чугунок ножницы. Был он молодой, непуганый, ничего не боялся. Лет пять спустя он уже ни за что бы не решился принимать роды у собственной жены. К утру Тося родила. Спросила:
— Кто родился?
И, узнав, что мальчик, заплакала. Так мечтала, столько раз видела во сне дочку Машеньку — белоголовую, светлоглазую. Потом попросила есть. Съела целую сковородку картошки с яйцами, сказала:
— Еще хочу.
Сына назвали в честь деда Антоном. Мальчик оказался болезненным, слабеньким. У него были частые поносы, он плохо ел, капризничал и получилось само собой, что Миша и Тося подчинили свою жизнь, свои интересы жизни этого маленького существа. Несмотря на обилие южного солнца, даже летом он был бледненьким, и, часто стоя около его кроватки и глядя на легкие темные волосики сына, на его чистые глаза, Тося плакала от жалости к нему.
О переводе в Севастополь они с Мишей больше не говорили. Севастополь строится. Там пыль, грохот. Квартир нет. А здесь уютная комнатка на берегу моря, добрая старушка-хозяйка, привязавшаяся к ним и даже отказывавшая из-за них курортникам. Правда, в глубине души Миша не был уверен, что правильно поступает. Ведь время уходит. Мысли об этом постоянно тревожили, разъедали душу. Они могли бы неплохо жить и в Ленинграде у тети Жени. Напиши он только генералу Иванову и его почти наверняка бы вызвали в Академию. Но Тосе так здесь нравится, и Антону в тепле лучше. Почему он должен думать только о себе? Почему должен ставить свои интересы выше интересов семьи? Пусть мальчишка подрастет, окрепнет, там видно будет…
О том, что начальник медико-санитарного отдела флота, обещавший перевести Мишу в Севастополь, уехал служить в Ленинград, Тося даже не знала.
ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ
Тося лежала в «реанимации» — уставленной приборами просторной трехместной палате, отделенной от сестры прозрачной стеклянной стенкой. Теперь не над ее вытянутой рукой, а почти рядом с изголовьем, как странная птица — одноногая, с маленькой надменно вздернутой головой, — нависла капельница. Из нее в яремную вену вводились кровь, антикоагулянты, многочисленные лекарства.
Это тоже было новшеством их института — так называемая кава-катетеризация. Зонд в яремной вене можно было держать до восьми суток, не боясь тромбоза. Впервые такая идея пришла в голову Феде Котяну, Василий Прокофьевич сразу оценил все преимущества нового способа, поддержал Федю и сам сделал первую катетеризацию.
