Владимир Першанин - Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом

Слава Февралев разбил удачным выстрелом колеса «веспе». Гаубичный ствол смотрел прямо на нас. Легостаев бестолково строчил из курсового пулемета, Гусейнов рывками сдавал машину назад, мешая мне целиться. Все же я просадил массивную рубку «веспе», а ответный снаряд самоходки прошел мимо. Гаубица еще шевелилась, но перезарядка массивного орудия требовала времени. Кибалка кидал в казенник бронебойные снаряды, как жонглер, а я выпускал их один за другим.

Взрыв вынес крышу и боковину рубки «веспе», отбросив в сторону два мертвых тела. После боя мы рассмотрели новую немецкую штуковину. Броня оказалась так себе, зато калибр ствола представлял серьезную опасность. Бронебойными снарядами «веспе» были уничтожены две «тридцатьчетверки», экипажи погибли почти целиком.

Бригаду отвели на переформировку. В сосновом лесу выкопали землянки, капониры для техники, щели для укрытия людей. Мою машину сразу отправили на ремонт. Кроме разбитой командирской башенки и перископа, у нас вышла из строя от сильных толчков рация, подтекали соединения. Если Кибалка и Легостаев отдыхали, точили лясы и выжаривали вшей, то механику-водителю приходилось каждое утро вставать затемно и шагать за три километра в ремонтную бригаду.

Офицеров в покое не оставляли. Сначала я подробным донесением доложил об обстоятельствах потери на Букринском плацдарме двух своих «тридцатьчетверок» и гибели шести человек из экипажей. Сомневаюсь, что кто-то всерьез был озабочен потерями, штабам требовалась бумажная пища. Кроме того, раза два в день нас собирали на различные совещания.

Всех наконец помыли в баньке, сменили белье, обработали в вошебойке одежду. Я получил новенькую шинель из английского сукна, красивую, дымчато-голубого цвета, но тонкую. В танке я бы ее извозил до неузнаваемости за несколько часов. Да и вообще, не носили мы шинелей, хотя всегда хранили штук пять-шесть, чтобы накрываться ночью.

Кормежка на формировании сразу изменилась, полагалась тыловая норма, соответственно, отменили «наркомовские» сто граммов. С выпивкой и харчами ребята проблему решили. Накопились трофеи: одежда, лишние наручные часы и всякая мелочевка. Кибалка и стрелок-радист из экипажа Февралева вернулись после самовольного похода в деревню удрученные. Правда, оба хорошо выпили, но обмен состоялся скудный. Из харчей принесли ведра полтора картошки, тощий кусок застарелого сала, свеклы и осклизлой квашеной, почти без соли, капусты. Немного разжились самогоном.

– Ребята, – рассказывал Кибалка. – Фрицев гусеницами через задницу давить надо. Деревни пожгли, все пограбили. Людям на сборы час давали. Они из тайников харчи на телеги перенесут, а фрицы их тут же обшаривали. Что получше и теплую одежду подчистую отбирали. Так что народ обозленный, волками смотрит.

– Мы их от фашистов освободили, – возмутился Вася Легостаев, – а они куски для нас жалеют.

– Освободитель! – усмехнулся Кибалка. – Ты бы глянул, как люди ютятся. По три семьи в одной хате, да и то за счастье. Землянки без окон, как крысиные ямы. Спасибо, хоть картохой поделились.

Половину добычи смахнули с голодухи за один раз, остальное я приказал оставить, понемногу добавляя к жидкой тыловой каше. Пришло пополнение. Я отправился к Хлынову просить механика-водителя. Невольно вспоминались два опытных механика, с кем я вместе воевал: Прокофий Шпень, убитый при выходе из окружения растерявшимся красноармейцем, Иван Федотович Иванов, погибший два месяца назад под хутором Мариновским на Днепре. Оба хорошо знали свое дело и не раз спасали экипаж, выводя машины из-под огня.

Хлынов меня понял. Покивал, когда я объяснил, что Гусейнова надо отправить в запасной полк и учить. Парень не прошел нормальной подготовки, в бою теряется, не может преодолеть страх. Ротный пообещал сходить к комбату, так как пополнение получал непосредственно он. Но черт дернул меня за язык обронить фразу, которую Степа Хлынов воспринял не так. Я сказал, что только хорошая подготовка и опыт дают водителю чутье. Так же как и командиру. Я совсем не имел в виду старшего лейтенанта Хлынова, однако тот сразу покрылся пятнами.

– Ну, не воевал я с сорок первого, что теперь? Ты свой опыт постоянно выпячиваешь, где надо и не надо.

– Ладно, Степан. Дуришь ты, и сказать больше нечего.

Я повернулся и ушел, уже не рассчитывая на помощь Хлынова. Зима, увидев, что я расстроен, заставил меня рассказать о случившемся.

– Из-за ерунды цапаемся. Нервы выход дают, – про говорил Февралев. – Хлын до ротного быстро доскакал, а опыта действительно маловато. Вот и чует подвохи со всех сторон. Мужик он нормальный, все уладится.

Слава Февралев погасил в зародыше снова начавшуюся ссору. Притащил от ремонтников бутылку мутного технического спирта, и мы в тот вечер усидели ее втроем, вместе со Степаном Хлыновым. Засиделись в землянке ротного до ночи, поговорили откровенно обо всем.

Степан Хлынов, родом из села Богдановка Куйбышевской области, после шести классов работал в мастерской, затем трактористом. Закончил танковое училище, перегонял машины из Нижнего Тагила и Челябинска, а в июле сорок третьего принял первый бой под городом Сумы. Армия наступала, младший лейтенант Хлынов получил медаль, орден Красной Звезды, а в сентябре сорок третьего стал командовать танковой ротой.

Сыграли свою роль не только боевые качества молодого танкиста, но и покровительство комбата Плотника, куйбышевского земляка. Ничего в этом плохого нет. Выдвинули Хлынова за смелость, инициативность. Ну а земляков и знакомых в первую очередь стараются двигать. Взводом в боях он командовал всего два месяца. Для мирного времени совсем не срок, но в боях, бывало, за месяц офицерский состав в ротах полностью выбивало.

Посплетничали насчет начальства. Комбат Плотник, мужик понимающий, в армии с тридцатых годов, командир полка Третьяков, хоть и жесткий дядька, но тоже справедливый и дело свое знает. Насчет замполита бригады Гаценко мнения разделились. Хлынов его хвалил, а Февралев считал перестраховщиком и болтуном. В общем, выяснили отношения и перемололи кости, как кумушки на посиделках.

Вскоре я получил нового механика-водителя. Старший сержант Иванов Виктор Захарович – так доложился мне рыжий круглолицый мужичок лет двадцати восьми, с медалью «За боевые заслуги» и нашивкой за ранение. На фронте с января сорок третьего года, закончил курсы при Рыбинском автотехническом училище. До войны работал шофером, трактористом, имеет семью и двоих детей. Сразу поинтересовался, где танк. Я ответил, что в ремонте, куда и отправил его, напоив чаем с сухарями.

Расставание с Рафаилом Гусейновым оказалось не таким тягостным, как можно было ожидать. Он хорошо понял, чего стоит жизнь танкиста в бою. Официально я отправлял его в резерв бригады, как слабо подготовленного специалиста для дополнительной учебы. Формулировка невнятная, учитывая, что младший сержант Гусейнов отвоевал на двух плацдармах, освобождал Киев. Но не напишешь же в рапорте, что Рафаил Гусейнов просто трус. К чему позорить экипаж и роту?

Справедливости ради скажу, что Гусейнов пытался сломить свою трусость, но страх и желание выжить перетягивали остальное. Чего удивительного. Мало ли таких, кто не приживался в танковых частях? Под разными предлогами уходили после контузий и легких ранений, когда видели, как горят в подбитых машинах их товарищи, с которыми полчаса назад вместе курили.

– Подучиться тебе надо, – солидно напутствовал младшего сержанта Вася Легостаев, тоже, по существу, еще зеленый танкист.

Леня Кибалка в выражениях не стеснялся:

– Переводят? Нормально. Ты под Фастовом нас всех чуть не угробил. И раньше такие случаи были. Воняешь от страха в бою и пересилить себя не можешь. Рычагов не видишь. А в резерве земляки, глядишь, пристроят тебя в теплое место.

Гусейнов растерянно улыбался. Я читал в его глазах едва прикрытую радость. Он наконец покидает громыхающую, закопченную машину, весьма уязвимую для немецких снарядов, жизнь в которой совсем не похожа на победные киношные ролики, где «танки мчатся, ветер рассекая». Болванка шарахнула под брюхо, две другие отрикошетили от брони. Рано или поздно найдется четвертая-пятая, которая проломит броню и разорвет всех нас.

– Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

– Иди, Рафаил. Счастливо.

– Я трофейный «парабеллум» себе оставлю? – попросил он.