на землю и застыла широкой темной кляксой.
Наступила ночь. Запах сгоревшего жилья удушливо-кисло царапал в горле, язычки пламени лениво долизывали бревна. Немцы на опушке перекликались между собой. Весь — внимание, Крылов сидел у орудия, Гришкин лежал на кучке ботвы у плетня, Ушкин и Вилов не спали в погребе. Прикованность к месту, известному гитлеровцам, делала ощущение опасности острым и тягостным.
Гришкин заворочался, закашлял — запахло махарочным дымком. От этого неторопливого покашливания опасность будто уменьшилась. Такое с Крыловым уже было — в погребе на Тертовском. Охваченный предчувствием несчастья, Крылов смотрел на кромку леса, из которого ожидался враг, а Марзя невозмутимо сушил у костра портянки. Теперь Крылов сидел у орудия и напряженно вслушивался в ночь, а Гришкин покуривал, лежа на картофельной ботве. Люди нередко дублируют друг друга. Крылов подумал, что знает, о чем сейчас заговорит Гришкин.
— Дай курнуть, — он прилег рядом с Гришкиным. — Как бы опять не пошли. — сказал, чтобы убедиться в своем предположении.
— Чему быть, тому быть. Мой дед говорил, раньше срока не помрешь.
Все так! Марзя тогда ответил: «Всему своя пора».
— Раз мы зимой втроем — я, Мисюра и Селиванюк — всю ночь в одном доме сидели, а через дорогу они в доме. Обошлось.
Крылов представил себе, как это было, — как три пехотинца много часов с небрежной удалью стояли перед немцами, а Мисюра, наверное, еще и вздремнул. Он-то теперь где? Жив ли? А еще есть Райков, Петряев, Багаров. Попробуй измерь их мужество — не сразу удастся. Окажись они в партизанском отряде, где удаль принимает эффектные формы, — они мчались бы на конях с пулеметом в руках. Здесь же высшей степенью удали была вот эта небрежная невозмутимость, малозамечаемая и плохо вознаграждаемая, между тем как они-то — Гришкин, Райков или Мисюра — были достойны самых высоких наград.
— Жрать охота. Интересно, кто теперь поваром? — рассуждал Гришкин. — Земченко чуть не накрылся, сапер вытащил.
Что Земченко тяжело ранен, Крылов знал, но что из воды раненого Земченко вытащил Саша Лагин, ему и в голову не приходило.
От дороги к огневой спешил Сафин.
— Сюда давай, ужин есть!
Все пятеро уселись вокруг ведра, заработали ложками, и по мере того как они утоляли аппетит, ослабевало нервное напряжение. Собственно ничего особенного не случилось, все шло своим чередом, армейский быт оставался нерушим.
Подошел комбат:
— Крылов, поужинаете — орудие на дорогу, поддержим пехоту.
— Так ее нет.
— Сейчас подойдет.
Сафин подогнал лошадей. Орудие прицепили к передку, погрузили снаряды, подобрали стреляные гильзы и тоже положили на передок. Новые снаряды получали в обмен на гильзы, и комбат точно знал, кому сколько надо.
На дороге показалось десятка два пехотинцев.
— Ну, артиллерия, помогай! — Крылов узнал командира батальона капитана Колесова. Там подвальчик есть, кирпичный, ковырнуть надо. Кто тут командует?
— Посмотреть надо.
— Во-во! Якушкин, покажи! Как кончите, батальон атаковать будет, все тридцать пять человек! Пойду поскребу в тылах, нечего там дармоедам околачиваться.
Подъехал старшина батареи. Сорокапятчики сдали стреляные гильзы, пополнили боезапас и двинулись за Якушкиным. Тот шел сначала по дороге, потом свернул в сторону, повел лугом. Как он ориентировался в темноте, было загадкой. Под ногами хлюпало, лошади вязли, но не застревали.
В землю врезалась россыпь пуль, с тягучим пришлепыванием ушла вглубь. Якушкин не обратил на нее ни малейшего внимания.
— Сейчас будет суше, — предупредил, беря вправо.
Лошади пошли легче. Из темноты выступили ветлы, потом куча бревен, изгородь и темная масса дома.
— Приехали, — Якушкин исчез за углом и так же неожиданно появился снова. Расчет уже развернул орудие, а Сафин увел лошадей за избу.
— Пехота в порядке. У вас готово?
— Что готово? В белый свет, что ли?
— Какой в белый! Темно, как у негра в брюхе. Кравчук, шевельни-ка его!
Невидимый Кравчук отозвался очередью из «максима» — в ответ хлестнули трассирующие пули.
— Засек, командир?
— Ни черта. Еще темнее стало.
— Да вот же, впереди. Дом, что ли, зажечь?
— Давай ракету, лейтенант, — подсказал Гришкин.
— Какую тебе ракету — ни одной не осталось, и у фрица кончились. Хоть бы он засветил.
— Лейтенант, жги копну. Взяли!
— Черт, — выругался Якушкин. — Я и не додул!
Орудие прокатили еще метров пятьдесят вперед.
— Сколько бронебойных?
— Два ящика.
— Несите еще осколочные.
Зажечь сено под носом у немцев было не просто: потребовался весь опыт лейтенанта Якушкина и пулеметчика Кравчука, чтобы отважный пехотинец остался в живых. Немецкий пулемет огрызался совсем близко, но копна уже горела.
— Бронебойным — заряжай!
— Готово!
Орудие отпрыгнуло назад, уперлось сошниками в грунт, пламя на мгновенье ослепило Крылова. Он переждал несколько секунд, сделал поправку и уже без пауз слал снаряд за снарядом в этот чертов подвал, не завидуя тому, кто в нем. Вряд ли кирпичная кладка выдержит такие таранные удары.
Двадцать снарядов — это всего минута стрельбы. Сквозь звон в ушах донеслось чаханье батальонного миномета, затем протяжное пехотное «ура».
Батальон сбил гитлеровцев и к концу следующего дня неожиданно вышел к Днепру.
17
НА ДНЕПРЕ НИЧЕГО ОСОБЕННОГО
Днепр — это событие, за которым следила вся страна. С Днепром связывали надежды на уже недалекий конец войны. Эти надежды заставляли солдат забывать об усталости, наполняли радостью сердца.
К Днепру катились танки, орудия, грузовики, шла пехота, небо над Днепром было полно самолетного гула.
Вдали глухо рокотала немецкая артиллерия — тогда на левом берегу громоподобно разрывались тяжелые снаряды. Нелегок был путь к Днепру — каков будет через Днепр?
С наступлением сумерек правый берег разукрасился гирляндами ракет. Днепр был уже не тихий и уютный, как год тому назад, когда Крылов и Бурлак шли в брянские леса. Река стала передним краем. Солдатская работа принесла свои плоды: на огромных пространствах до Днепра больше не было оккупантов.
В вечерних сумерках полк повернул вправо по берегу, потом вовсе отдалился от реки. Люди и лошади дремали на ходу. Когда в ночи разрывался снаряд, лошади испуганно фыркали, а Крылов замечал впередиидущих и потом снова погружался в дремоту, положив руку на орудие.
НаБраввшая)а. повеяло свежестью — колонна опять вышла к Днепру. Было тихо, небо на востоке алело, вдоль реки плыл туман. От усталости Крылов еле передвигал ноги, а в груди у него было легко, а сердце пело: Днепр!
Пехота сползала к воде, к нити моста, перекинутого с одного берега на другой.
— Шире шаг! — торопили командиры.
Когда же навели мост? Нигде ни одной воронки, никаких следов войны! Вот это удача! Копыта лошадей и солдатские сапоги застучали по мостовому настилу, и
