— Почему же они не сделали по транспорту ни одного выстрела?
— Чего же по нему стрелять-то, когда он вот-вот затонет.
— Опознавательные знаки какие были? — спросил Ломов у вахтенного.
— Шли без опознавательных. Но я же знаю типы транспортов союзников, — обиженно ответил Громов.
— Катерники небось «языков» подбирают, — пошутил Борисов.
Снег таял. Со стороны «большой земли» поднималось багровое зарево. Оно будто принесло с собой оттепель, окутав туманом лощины. Оживали застывшие листья. Они искрились капельками воды, желтели. Стаей пролетели синицы.
— Да, скучный у них там разговор, — сказал Ерошин, присаживаясь около Чистякова и Ломова. — Вам, товарищ мичман, не приходилось тонуть в море, вот так? — он показал рукой в сторону горящего корабля.
— Не привелось.
— А я дважды испытал, весёлый разговор получился. И, знаете, второй раз, как-то не страшно было… Да-а… Вот смотрю на них и представляю, вроде я там. Даже вкус воды ощущаю.
Чаще загрохотали немецкие батареи. Катера, маневрируя, шли к полуострову под прикрытие отвесных скал, выступающих в море.
— Недолёт!
— Эх! Смотрите, куда бьёт!
— По треске целит. Там много её. Давай, давай, не промахнешься! — восклицали матросы.
Из штаба бригады вышли пять человек; среди них Ломов узнал Антушенко. Они скрылись в сопках, направляясь к заливу. Ломов и находящиеся с ним матросы тоже быстрым шагом пошли к заливу.
…С торпедных катеров первыми сошли двое в гражданском платье, за ними пять матросов, среди которых было два негра. Они улыбались, довольные тем, что спасены и снова на земле.
Антушенко вышел навстречу. Морские пехотинцы полукольцом стояли у берега, смотрели на спасённых. Первым шёл высокий и худой мужчина в светлом костюме, испачканном в мазуте. Розовый шрам пересекал его правую щеку и верхнюю губу, придавая лицу озлобленное выражение. Подняв руку над головой, мужчина приветствовал собравшихся на берегу.
— Дорогим нашим спасителям большая благодарность, — сказал он по-русски, опустив голову.
— Здравствуйте. С кем имею честь говорить? — спросил Антушенко.
— Мы… Я коммерсант — Ланге. А это корреспондент газеты «Утренняя звезда» — Стемсон.
Солидный, с болезненно жёлтым лицом, корреспондент улыбнулся и поднял руку.
— А эти, — Ланге кивнул головой, — оставшийся экипаж американского судна «Т. А.» Я и Стемсон были пассажирами. И надо случиться такому несчастью: заблудились, испугались русских торпедных катеров, думали — преследуют немцы. Да тут ещё на транспорте возник пожар… Трудно простить капитану, но Бог судья ему на том свете, — Ланге, скрестив руки на груди, уставился на небо, потом достал носовой платок, провёл по глазам, хотя слёз не было. К нему подошёл раненый негр и по-английски пробасил:
— Прошу, передайте нашу благодарность русским…
— Ол-райт, — не дослушал его Ланге и, обращаясь к Антушенко, сказал: — Негр не говорит по-русски. Он просит передать благодарность…
Антушенко остановил жестом Ланге, подал негру руку и спросил по-английски:
— За что вы благодарите?
— За спасение… — ответил негр. В больших глазах его блеснули слёзы. Две струйки побежали но тёмно-коричневому лицу.
— Товарищи матросы, помогите спасённым добраться до штаба бригады, — распорядился Антушенко, а сам направился к катерам.
С этими словами как бы окончилась официальная часть. Спасённые жали руки защитникам Рыбачьего и уходили с ними по тропе в сопки.
— Товарищ капитан второго ранга! Давайте сядем к этому валуну, — предложил командир торпедного катера, моложавый старший лейтенант.
— Расшиби меня громом, товарищ капитан второго ранга, но здесь что-то нечистое, — начал старший лейтенант. — Воздушная разведка донесла, что к Печенге идут два немецких транспорта. Мы всю ночь караулили. Перед рассветом смотрим — идут. Мы атаковали, один удрал в залив, а второй выкинул американский флаг и просемафорил: «Терплю бедствие!», а сам вовсю драпает. Мы хотели сопровождать его конвоем в базу, там, мол, разберутся, вдруг транспорт ни с того, ни с сего загорелся. А этот длинный, хитрый чёрт, хотел уйти на шлюпке с тем корреспондентом. Когда мы перехватили шлюпку, длинный сказал: «Мы думали, нас немецкие катера преследуют…» Думали, а сами американский флаг подняли? Ей-ей, что-то нечистое. Расшиби меня…
— Ты подожди, это «расшиби, расшиби». Напиши подробный рапорт. И немедленно доложи. Я сейчас же сообщу командующему, — Антушенко распрощался с катерниками и, озабоченный, направился по тропе к штабу бригады.
Ланге шёл, держа правую руку с потухшей трубкой у сердца, а левой опираясь на палку. Рядом по обочине тропы семенил Стемсон.
— Если бы не этот трус капитан, мы бы ушли, — недовольно прошептал Ланге, смотря по ту сторону залива.
— Боже мой! — тяжело вздохнул Стемсон. — Сообщат в посольство, дойдёт… Прощай служба.
— Перестаньте хныкать, — не грубо, а скорее участливо посоветовал Ланге. — Давайте лучше подумаем, как выпутаться из этого дурацкого положения.
— Не много ли на сегодня?… Быть в пекле и не сгореть, тонуть в море и спастись…
— О-о! Это так мало. Вернуться домой нищим — это не спасение, а самоубийство. Мы должны быть на Никеле. Вы забыли?
— Вы ещё надеетесь попасть туда? — ничего не понимая, спросил Стемсон.
— Я удивлён вашим малодушием, мой друг.
— Здесь же фронт. Вы не перейдёте…
— Для коммерции не существует ни фронтов, ни границ. Я не политик и не военный; я делаю деньги, а не пушки.
— Но наша экспедиция в Заполярье похожа на контрабанду.
— По-вашему, мы совершили преступление?… Нет, — Ланге усмехнулся. — Если я и виноват в чём, то, в худшем случае, в неосмотрительности.
Глаза Стемсона округлились, он повысил голос:
— Ваша неосмотрительность стоит не одной жизни!
— Тихо, вы! — выпалил Ланге и длинными костлявыми пальцами сдавил плечо Стемсона. — Не советую ссориться со мной. Если вы дрожите за жизнь и карьеру, то молчите и слушайтесь.
— Я не дрожу, а ценю…
— Не будем говорить о деталях, тем более о тех, которых я не различаю, — Ланге взял Стемсона под руку и, продолжая идти по тропе, с минуту подумал, после чего тихо сказал: — Сегодня же ночью мы перейдём линию фронта, найдём Уайта — и наши дела пойдут, как надо.
В первый момент Стемсона привлекла было затея Уайта, но в его душу вдруг вкралась тревожная догадка. Корреспондент покосился на Ланге и по выражению сурового, настороженного лица его окончательно убедился, что соотечественник задумал недоброе. На русской земле Стемсон впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности. Он насторожился и ответил уклончиво:
— Надо подумать. Пожалуй, вы нашли выход…
— Со мной не пропадёте, — подбодрил Ланге и, задумавшись, отстал, пошёл дальше один.
Над горизонтом таяло тёмное облако, оставшееся от сгоревшего транспорта. Торфянистая почва хлюпала под ногами. Было тепло, тихо.
Проводником шёл Шубный. Прыгая с камня на камень, он забегал вперёд, останавливался. Увидев Чистякова, идущего с раненым негром, Шубный довольно улыбнулся. Негр держал сильную руку на плече мичмана, обхватив его шею. Можно было подумать: идут лучшие друзья.
— Сфотографировать вас, товарищ мичман, и подписать: «Союзники в африканских сопках», — засмеялся Шубный.
Чистяков улыбался. Не понимая сказанных слов, смеялся негр.
Остановились около штаба бригады. Подошли Ланге со Стемсоном. Они сели, тихо разговаривая. Ланге всё ещё держал на сердце руку, лицо его было болезненно бледным.
Стемсон без умолку болтал. Ланге думал о своём, не слушая соотечественника.
— Помолчите, Стемсон! У меня без вас голова болит, — оборвал его Ланге.
Матросы принесли спасённым телогрейки, брюки, бельё. Не стали переодеваться только Ланге и Стемсон, но от предложенных телогреек и шапок ни тот, ни другой не отказались.
Раненому негру телогрейку и брюки дал «по знакомству» Чистяков, иначе бы ему не подобрать по себе. Другому принёс Борисов.
— Бери! В коленках не жмёт? — пошутил он.
— Ноу, — качал головой улыбающийся негр, поняв, о чём идёт речь.
Матросы из фляг наливали в кружки водку, предлагая выпить. Ломов вдруг заговорил с американцами на английском языке, и разведчики засыпали его вопросами. Просили узнать, как живётся в Америке, сколько американцы получают хлеба по карточкам, что говорят о наступлении Красной армии, почему плохо воюют союзники.
— Расскажите им, как жили мы до войны, — просил один.
— О трудовом фронте, тыловиках наших, как они для фронта… просили другие.
И Ломов рассказывал.
Хитро улыбаясь, Ланге громко обратился к Ломову:
— Вы хотите сказать, у вас лучше живётся?
— Конечно!
— О-о! Вот как?! — Ланге, помолчав, добавил: — Помогаем-то всё-таки мы вам, — он будто от солнца прищурил глаза, вопросительно смотря на Ломова.
