Разве без сапог уж проходить лето и оставить полтинник себе на ярмарку?
— Ну, там виднее будет, — решил Петя.
Когда мальчик, вбежав в избу, бросился целовать близких, мать его зарыдала вдруг, причитая:
— Жив, сынок, жив, ну слава Тебе, Матерь Пресвятая Богородица, истосковалась я, чего, чего не передумала! И от тятьки вестей нет, и про тебя не слышно!
Посмотрел Петя на заплаканное и похудевшее лицо матери и вдруг, вспомнив деньги, выхватил из-за валеного сапога тряпку, в которую увязал свое богатство, и протянул ее матери.
— Мам, а мам, не плачь! Смотри, заработал я сколько!
* * *
Прошла весна, кончается лето. Уж и сено убрали, и хлеб свезли — остаются только в поле картофель да гречиха. С этим нетрудно уже управиться.
Работал Петя все лето весело, хотя и трудновато приходилось. В поле управлялись вдвоем с матерью, а с косьбой одному пришлось воевать. Да всё бы ничего, вот только от тятьки всё писем нет как нет. Уж жив ли? Господи, помилуй! Подумает об этом Петя, и жутко так станет, что старается и не вспоминать.
И еще есть одна вещь, о которой Петя старается не думать. Ходит он иногда в школу к своей бывшей учительнице поговорить о войне и домой с собой газету от нее приносит. Не видно, когда кончится война! Давала ему учительница и книжки, где написано про разоренные страны, как привольно там прежде жили и как теперь там с голоду помирают. Им-то здесь жаловаться стыдно!
И все же, как подумает Петя, что вот и осень на дворе, а там близко и зима…
Нет, об этом-то лучше пока не думать, все равно не придумаешь, как быть, чтобы в город больше не ездить!
Тоскливо сжимается сердце у Пети, но он глотает слезы и, почесав в затылке, решает:
— Ничего, может, еще как-нибудь пронесет, а теперь пахать под озиму надо, не до того!
Вовка делает страшные глаза, берет в руки палку и говорит:
— Няня, я иду на войну! Няня ворчит:
— На войну ему надо! Думаешь, так сладко на войне, весело? Не дай Бог! Кажется, большей страсти в мире и нет. Дай тебе Господи никогда этой войны не видеть.
У Вовки опускается рука с палкой.
— Отчего, няня?
— Вот оттого! По людям, по живым, из пушек палят, кому ногу бомба отрывает, кому — руку. Раненые так на земле и лежат! Сколько слепых, калек с войны приходит. А убивают-то сколько! Помилуй Бог от такого страха!
— Няня, а папа как же?
— Да вот так и папа. Что ж, думаешь, если он твой папа, так ему и лучше, чем всем?
— Значит, и его могут убить?
Няня вздохнула, молчит. Потом говорит:
— Конечно, и его могут. Только помилуй Бог от этого!
Но Вовка не понимает, что значит «убить». Убить можно комара, букашку какую-нибудь, таракана — это значит, взять да и раздавить. А папу кто ж давить станет? Вовка даже усмехнулся. Кладет палку на плечо, поворачивается к няне спиной и, скомандовав:
— Ась-два! Ась-два! — пристукивая по-солдатски ногами, уходит из детской.
Идет в столовую, гостиную. Пусто всюду и тихо. Дверь в спальню закрыта. Вовка подходит к ней и стучит кулаком.
— Мама, открой! К тебе солдат пришел!
Молчание, тишина, Вовка оглядывается: как пусто в доме, скучно, и в кабинете нет папы.
— Мама, к тебе солдат пришел! — повторяет Вовка, но голос его уже тише, не так настойчив, и слышится уже в нем робость.
Мама опять молчит. Потом Вовка слышит ее голос, какой-то новый, не такой, как всегда.
— Иди, детка, играй! Я скоро выйду!
Вовке кажется, что мама плачет. Он беспокойно бегает глазами по двери. Но стучаться еще раз не решается. Подходит к белому мраморному медведю, что стоит на столике, и молчаливо показывает кулак. Это означает: подожди, еще посчитаюсь с тобой, чтоб ты так зубы не скалил! Думаешь, в самом деле боюсь?
Медведь стоит по-прежнему тихо и продолжает скалить зубы. Вовка вдруг пугается его, но не хочет показать этого. Не поворачиваясь, отступает назад и шепчет:
— Дурак!
Потом думает: «Как только стану солдатом, сейчас же убью!» В детской няня разбирает белье. Невеселая такая.
— Няня, а когда папа на войне обедает? Няня усмехнулась.
— Глупыш ты! Когда придется! Когда пообедает, а когда и совсем не обедает. Думаешь, ему там как дома? Думаешь, обеды горячие? Дал бы Бог, чтоб холодное-то всегда было!
Вовка озадачен.
— А отсюда нельзя ему горячие обеды посылать?
Узнав, что нельзя, Вовка задумывается. Потом идет к своим солдатам и говорит:
— Думаете, горячий обед вам будет? Нет, скажите спасибо, если холодный дам!
Потом берет солдата, отламывает ногу; берет другого — сломал ружье и оторвал голову.
— Няня, вот раненые!
Бросил их в повозку, возит по комнатам. Подвез к маминой спальне.
— Мама, раненые приехали, отворяй!
Опять молчание. Вовка стоит и ковыряет пальцем в замочной скважине. Дверь открывается. У мамы глаза красные и в руках носовой платок. Сажает Вовку на колени, целует стриженую белую голову. А сказки говорить не хочет.
Вечером приходят бабушка и тетя. Мама плачет, а они ее утешают. Вовка слышит, как бабушка говорит, что не всех ведь убивают и что она вот чувствует, знает, что папа вернется скоро совсем здоровый. А тетя смотрит на папин портрет на стене и молчит. Потом говорят о войне долго, громко, а когда бабушка сердито говорит:
— Да разве есть хоть один человек, который был бы за Австрию?
Вовка заявляет:
— Конечно, есть!
Заявление его так серьезно, что бабушка, совсем не усмехаясь, спрашивает:
— Да кто же?
— А Витька! Он говорит, что он за Австрию, и когда ему будет семь лет, пойдет воевать!
Все начинают смеяться, и Вовка обижается. Он вспоминает слова извозчика на улице и нарочно грубо, басом говорит:
— Военное время, а смеются. Когда военное время, смеяться нельзя, плакать надо!
И у мамы краснеет нос. А Вовка, надув губы, идет в кабинет. Там он садится в широкое кожаное кресло и с выражением мести на лице начинает расстегивать пуговицы на манжетах своего «рабочего» передника. Вдруг слышит, что в гостиной собираются писать папе письмо и телеграмму. Вовка берет красно-синий карандаш и на белой бумаге рисует палочки и точки. Потом приносит маме и говорит:
— Вот телеграмма. Это я писал!
Опять все улыбаются, но громко уже не смеются. Бабушка берет Вовку на колени и говорит:
— Ты диктуй, а мама будет папе писать! Ну, говори, что писать?
Вовка сопит носом и дует губу, будто хочет сказать: «Я вам все равно обиды не простил!» Потом шепчет:
— Пиши: «Дорогой папа! Приезжай скорей! Ты будешь лошадь, а я — солдат. Я дам тебе в зубы веревку, и мы поедем!»
Остановился, подумал: «У нас новый столик в детской. А мама плакала!»
Опять думает: «Бабушка мне вожжи подарит, так ты приезжай, потому что, если ты не приедешь, у меня не будет настоящей лошади!»
Все заливаются громким смехом. Вовка, отбиваясь от бабушки локтями, спрыгивает с колен и, плаксиво опустив уголки рта, спешит в детскую. Но там ворчит уже няня:
— Вот бесчувственное, вот бесчувственное! Отец на войне, а ему и горя мало! И не подумает… Лошадь, вишь, ему нужна.
Вовка не понимает, чего от него хотят, и решает заплакать. Но вдруг видит за няниным сундуком паука, приседает на корточки и начинает дуть. Паук качается.
Вечером Вовка спрашивает:
— А на чьей кровати папа спит на войне? Няня вздыхает:
— На кровати… На соломе, а не на кровати! Это хорошо, если палатки разобьют. А то и прямо на земле. Шинель положит и спит.
Вовка думает, — значит, если б всегда разбивали, ломали на части эти палатки противные, папе не пришлось бы на земле спать.
— Няня, а палатки часто разбиваются?
— Да как придется! Вовка хмурит брови.
— Вырасту, всегда на войне палатки буду разбивать! Когда Вовку укладывают спать и оставляют ему на ночь два печеных яблока, он вдруг вспоминает:
— А папа, как теперь? Кто ему теперь на ночь яблоки приготовит?
Мама усмехается одним уголком рта.
— Он теперь печеных яблок долго не увидит. Не до них! Вовка озадачен:
— Так без них и ляжет спать? А вдруг ему ночью яблок захочется?
— Что ж, захочет, а их нет!
Вовка затихает. И кажется, только теперь начинает понимать, что значит «война». Задумывается и широко раскрывает глаза:
— Мама, что ж он, на земле, прямо на шинели? И яблок не дадут?!
Мама отворачивается и медленно, медленно идет из детской. И няня, прикрыв Вовку одеяльцем, идет за ней. В столовой она долго говорит что-то маме, а мама всхлипывает.
Когда няня приходит опять в детскую, то видит: на полу, на своей синей матросской тужурке, свернувшись в клубочек, спит Вовка, а плетеный стул отставлен далеко в угол, и на нем тарелка с нетронутыми яблоками.
