Двадцать шагов налево, двадцать шагов направо. Два часа тянутся ужасно долго. Ночь холодна. Когда меня сменили, автомат был покрыт инеем.
Моим товарищам повезло. В субботу они получили увольнительные до полуночи, а унтершарфюреры — до подъема. Сегодня ночью покоя в Фюрстенберге не будет. Но меня с ними не будет. Унтершарфюрер Пандрик сегодня дежурный, и я сегодня в 19.00 должен представиться ему в полной выкладке для проведения штрафных занятий.
Тем временем мои товарищи с трудом справляются со стоячими воротничками белых рубашек выходной формы. Черный галстук никак не хочет занять то место, которое ему положено. Когда они нарядились, то выглядят чертовски хорошо в своей черной, пошитой за собственные средства выходной форме: черная фуражка, белая рубашка, черный галстук, одного цвета с форменным кителем брюки навыпуск модного покроя, и черные штиблеты. Единственное, что нарушало общий вид, — бесформенная повязка с огромной свастикой на левом рукаве. И без этого лишнего украшения можно определить нашу принадлежность.
Если в Фюрстенберге окажутся летчики, то до последнего часа увольнения будут драки, как это традиционно происходило в Берлине. Тогда «галстучные солдаты» часто враждовали друг с другом. Каждый, словно разукрашенный фазан, хотел покрасоваться перед девушками.
А теперь молодые люди должны пройти осмотр у дежурного унтерфюрера. Нелегкая это задача, если дежурный Пандрик. Его служебная комната находится в бараке напротив. Когда они отправились, длинный Шимпфёзль дружески-фамильярно попрощался со мной:
— Все желай, как тебе говорят, мальчик, желаю тебе приятного становления!
Термины, относящиеся к воспитанию «новой личности», уже прочно вошли в его речь.
Через пару минут он уже возвратился обратно, закипая от бешенства. Он сорвал с себя парадно-выходную форму и швырнул ее в шкаф. Через три минуты вместо парадной формы он стоял в скромном тиковом рабочем костюме для мытья коридора, умывальника и туалета. Причина такой перемены в настроении заключалась в том, что подъем подошвы его штиблет не был как следует вычищен. Это было еще одно прусское изобретение, как будто кто-то будет рассматривать степень чистоты наших подметок.
Шимпфёзль был расстроен. Он взял себе из каптерки метлу, щетку, тряпку и ведро, с размаху пнул ведро так, что оно с грохотом пролетело по всему коридору, а потом запустил ему вслед весь уборочный инвентарь. Потом он ударил в дверь ногой, так, что едва не выбил косяк, и, отдыхая от такой «психологической разрядки» сел за стол есть сало на тирольский полдник. Прикончив пять булочек с салом, он сквозь зубы пробормотал тихое ругательство и пообещал разбить Пандрику башку. После этого он наконец взялся за мытье постоянно засыпанного песком пола, вытирание пыли, чистку умывальника и туалета. Когда он возвратился со своих работ, заменивших увольнение, я с полной выкладкой — вооружением и пятнадцатикилограммовым ранцем на спине — направился к двери дежурного унтерфюрера.
— Отрядник Мёльцер по Вашему приказанию прибыл! (Мёльцер — девичья фамилия моей матери.)
— Для начала сто приседаний, винтовка — перед собой, на вытянутых руках. И коленки сгибать медленно, чтобы сердечко не перенапрячь!
Это «сердечко» взялось из лагерного приказа в Ора-ниенбурге, запрещавшего большие физические нагрузки во время утренней зарядки сразу после подъема.
Сегодня я решил утром проспать зарядку в теплом местечке. Когда рота бегала по пустоши, внезапно в помещение вошел Пандрик и вытащил меня из постели. За это я и получил вечернюю компенсацию.
Рассчитывая на невнимательность Пандрика, я скостил почти половину приседаний и доложил:
— Ваше приказание выполнено, сто приседаний сделано.
— Да? Тогда сделайте спокойно еще сто, и на этот раз выполните мой приказ как следует! Приседайте в замедленном темпе и не перенапрягайтесь!
То, что дело не ограничится сотней приседаний, мне было ясно с самого начала. Каждый раз, когда Пандрик поворачивался ко мне спиной, вместо приседания я только слегка наклонялся и стучал голенищем о голенище, чтобы придать моим упражнениям надлежащее звуковое оформление. Посмотрим, как я из этого выберусь. До вечера еще далеко. Я уже жадно хватал воздух, а мои руки, нагруженные карабином, все больше клонились вниз. Пандрик подложил еще пару брикетов в железную печку рядом со мной и удобно устроился за столом, наблюдая за моей гимнастикой. С раскаленной печью в помещении было жарко и без моих упражнений, поэтому я потел все сильнее и сильнее. Пот заливал мне глаза, тек по губам и заливался за ворот полевого мундира. Длинная шинель забирала силы, путаясь в мокрых от пота коленях. Груз в ранце толкал меня то вперед, то назад. Колени уже дрожали, и мне стоило большой энергии не подавать никакого вида этому профессиональному мучителю.
— Ну, отдохните теперь немного. — Когда он заметил мое удивление, то продолжил: — Работайте теперь одной ногой, чтобы другая пока могла отдохнуть.
Надо ли говорить, что даже если бы я хотел, то с такой нагрузкой на одной ноге присесть уже не мог.
— Значит, невыполнение приказа?
Ты, проклятая свинья, конечно же, хочешь вынудить меня доложить: «Я не могу выполнить приказ». Вопреки приказу я решил пользоваться двумя ногами. Мне было тяжело, кирпичи в моем ранце тянули назад, а трясущиеся колени едва позволяли держать равновесие. При каждом выдохе капли пота слетали с губ. Снова введенный галстук дополнительно лишал меня воздуха. Когда Пандрик на мгновение снова отвернулся, я одним движением сорвал самую дурацкую принадлежность униформы и бросил ее в стоявшее рядом со мной угольное ведро. Пандрик услышал звук сорванного галстука и с бешенством набросился на меня:
— Кто вам позволил? Как вы дошли до того, что стали портить предметы обмундирования?
Я молчал. Говорить мне было нечего.
— Конечно же, ранец стал тяжелым для вас. Тогда спокойненько снимите его, карабин возьмите за спину, а ранец — на грудь. Смотрите, осторожно, чтобы не обрушился потолок. А теперь мы покинем это гостеприимное помещение и немножко охладимся. Итак, положение для прыжков принять! И прыыыыгаем!
Когда я присаживался, ударился лицом. Уже конец? Но это был не пол, а ранец, на который налетела моя голова в шлеме. Когда я попытался продолжить выполнение приказа, мне удалось сделать лишь смешное движение вперед. Это был не прыжок, а попытка бросить себя в пыль. Он своего добился! Я уже больше не человек, а лишь потешный крот, мокрый и вонючий, и при этом готовый выть от бессильной злобы. Сквозь слезы я увидел неподвижно стоящий перед моим лицом блестящий сапог Пандрика. Когда я пытался подняться, тяжелый ранец снова валил меня на пол. Так я и оставался в таком унизительном положении, поедаемый за мое бессилие злобой на себя настолько глубокой, какая может быть только у существа, утратившего вчерашнюю личность, а ту, которая будет завтра, еще не получившего.
— Если вы больше не можете, тогда спокойно снимите ранец, — сказал он мягко. Безмолвно я снял ремни ранца с плеч и встал, покачиваясь.
— А теперь наденьте противогаз.
Я выполнил его приказ, зная, что одним только унижением он не удовлетворится. На следующий раз оно будет еще более основательным, хотя и не таким болезненным. Пот еще сильнее устремился по моему лицу, дыхание превратилось в прерывистый хрип под маской противогаза, но слезы — мои первые за восемь лет — уже не придут. Я это воспринял почти как триумф. Да, палку он уже перегнул!
— Ложись! На получетвереньках, марш!
Я лежал на грязном полу коридора в бараке. Он был покрыт миллионами кристалликов песка, блестевших на свету. Упираясь локтями, я пополз по полу. Пандрик широко открывал передо мной двери и элегантным движением давал мне понять, чтобы я полз за порог наружу. Дорожка на улице была очень твердой и покрытой камнями с острыми краями. Я замечаю, что когда ползу по ней, они засыпаются за голенища. Дыхание становится все более прерывистым, а жажда вдохнуть полной грудью свежий воздух — все больше. Пандрик приказал мне ползти на четвереньках дальше. Что ему надо? Он приказал мне взять карабин за спину. Он что, хочет довести меня до того, что я в бессильной злобе разобью карабин о его башку? Нет, без меня, мой дорогой. Без меня. Из-за тебя я в концлагерь не пойду. Из-за тебя — нет!
— По-пластунски! — Выполняя приказ, я стал извиваться червем по земле. Держу карабин двумя руками, все тело прижато к земле, пытаюсь снова поставить дыхание под контроль. И это мне удается. Теперь ты можешь заставлять меня ползать, пока тебе не надоест, ты, проклятая свинья, будь ты проклят!
Когда он заметил, что так доконать меня не удастся, он приказал мне снова надеть ранец. Выполняя его задание, я не упустил возможности вдохнуть пару глотков свежего воздуха.
