— Акулов? Чего молчишь? Почему не отвечаешь?
— Я не Акулов.
— Кто же ты?
— Мишин я.
— Какой-такой Мишин. Дай трубку Акулову.
— Тут все убитые.
— А ты кто такой?
— Я же говорю — Мишин. Флотские артиллеристы мы. Командуйте.
— Как это командуйте?!
— С кем я говорю? — раздраженно закричал Костя.
— Командир батареи лейтенант Кубанский.
— Прекрасно, товарищ лейтенант. Командуйте. Трое нас. С гаубицей управимся, не беспокойтесь…
Он ждал, что этот неизвестный комбат сейчас дико обрадуется, — нежданно-негаданно объявился готовый расчет, — но услышал крик и ругань:
— Не смейте подходить к орудию! Ни в коем случае! Я запрещаю! Запре-ща-ю!…
В трубке звонко треснуло и затихло. Недоуменно переглядываясь, друзья выползли из полуразрушенной землянки и затоптались возле гаубицы, не зная, что теперь делать. Теперь получалось, что они во время боя удрали в тыл…
Снаряд рванул перед бруствером, заставил плюхнуться на землю. Прогремел еще один взрыв и еще. Осколки хлестали по щиту, визжали над головой, смачно врезались в рыхлый грунт. Ни у кого не было фронтового опыта, но тут они поняли: бьет танк. Заставив себя поднять головы, они и в самом деле увидели танк, идущий прямо на них. До танка было еще далеко и вполне можно было успеть развернуть гаубицу и врезать ему.
— Какой тут запрет?! — заорал Мишин. — К орудию!
И ухватил рукоятку станины. Но тут кто-то налетел на него сзади, оттолкнул. Неизвестно откуда взявшийся лейтенант с пушечками на петлицах был то ли бледен, то ли запылен. И если бы не орден Красной Звезды, блестевший новенькой эмалью на его гимнастерке, Костя, пожалуй, не поглядел бы на звание, сказал, что о нем думает.
Снова ухнул снаряд за бруствером, заставил всех пригнуться.
— Я сказал — нельзя! Какого черта! — кричал лейтенант, оказавшийся у земли почти нос к носу с Мишиным.
— Танки же! — в свою очередь закричал Мишин. — Мы же артиллеристы!…
— Ты посмотри на дульный срез, если артиллерист.
Ствол орудия был опущен, посмотреть одно мгновение. Недоверчиво оглядываясь на лейтенанта, Мишин прополз вперед, помедлив, встал в рост и похолодел от того, что увидел: на дульном срезе была глубокая вмятина, металл бугром выпятился внутри ствола. И если бы он тогда поторопился, выстрелил, снаряд тут бы, в стволе, и разорвался.
Быстро глянул на танк. Тот стоял, скособочившись, и горел: видно, кто-то достал его гранатой или бутылкой с горючкой.
— Чего ж теперь? — спросил, снова присев возле лейтенанта.
— Ночью срежем конец ствола и снова будем стрелять. Одно орудие осталось от батареи, только одно, кроме этого! — внезапно закричал он, словно Мишин был виноват в этом.
Лейтенант сиял с гаубицы панораму, уложил ее в ящик, кивнул всем троим:
— Пошли, у меня артиллеристов не хватает.
— Мы бы с удовольствием…
— Пошли, потом разберемся.
Они выбрались из окопа, внезапно услышали частый посвист пуль и припустили бегом. Метров двести виляли от куста к кусту, ухнули в глубокую воронку, огляделись. И не увидели рядом Кости Мишина. Вскинулись к краю воронки, да поди-ка разгляди что-нибудь в этом хаосе земляных бугров, ободранных взрывами кустов, вывороченных деревьев.
Лейтенант протянул руку к видной отсюда гаубице, сказал неуверенно:
— Там он… остался.
Поперек лафета, где еще несколько минут назад ничего не было, теперь что-то лежало.
— Это же Костька! — закричал Шурыгин и засучил ногами по осыпи воронки, торопясь выбраться. Лейтенант дернул его за ногу, стащил обратно.
— Гляди! — Он взял у Залетаева винтовку, бросил ее на край воронки, щелкнув прицельной планкой, поставил прицел.
На краю окопа над гаубицей вставал на одно колено немец, поднимал автомат. Лейтенант выстрелил, и немец кувырнулся в окоп.
— Костьку ранило! — заходился в крике Шурыгин и бился лбом о комковатый грунт. — А мы… а мы… удрали, бросили!…
Новый выстрел заставил его вскинуть голову. — Костя Мишин, — теперь не оставалось сомнений, что это он, — стоял, навалившись на казенник гаубицы, а в окоп один за другим прыгали через бруствер немцы.
Вдруг Мишин откинулся всем телом. В то же мгновение на стволе гаубицы ослепительно блеснуло, и тяжелый удар взрыва скакнул через головы затаившихся в воронке людей.
— Костька-а! — тонко закричал Шурыгин. Он выскочил из воронки и побежал к окопу.
Если бы он обернулся, то увидел бы, что и лейтенант и Заметалин бегут следом. И еще бегут невесть откуда взявшиеся бойцы, бегут прямо на белые вспышки немецких автоматов…
Этой ночью начальник штаба армии генерал Крылов сам сделал в журнале боевых действий очередную запись: «Линия фронта на 15 июня не изменилась. Наши части прочно удерживают прежние позиции». Первую такую запись за все дни июньских боев.
Первую и последнюю.
Очередной минометный налет застал санинструктора старшего сержанта Абросимову на открытой местности. Ей показалось, что не сама прыгнула в окоп, а кинуло ее взрывом. Камнем рухнула вниз, сильно ушиблась и заплакала. Но тут же умолкла, увидев перед собой трупы связистов. Из четырех жив был только один, белый, как мел, с черным от крови плечом он одной рукой переключал связь.
Торопливо она разрезала гимнастерку, и сама побелела: в раздувшемся плече торчал большой осколок.
— В санчасть, в санчасть! — захлопотала Абросимова.
— Куда?! — заорал связист.
— У тебя же осколок, большой осколок, его надо удалить.
— Удаляй! — снова в голос закричал связист. Видимо ему трудно было говорить, легче кричать. — Тащи, тебе говорят!
Она попыталась удалить осколок пинцетом, но ткань оплыла и осколок, застрявший в кости, не поддавался. Тогда связист протянул ей плоскогубцы.
Вырвав осколок, она чуть не упала в обморок. — Всего навидалась, но такое даже ей было непереносимо. Быстро перевязала плечо, машинально все твердя свое: «В санчасть, в санчасть!…»
— Привяжи руку, чтоб не мешала, — потребовал связист, кусая совсем обескровившиеся губы.
Бинтом прикрутила его руку к груди и, непрерывно оглядываясь, выползла из окопа. И все звучал в ее ушах утихающий голос:
— «Чайка» «Чайка», я «Коршун»… На «Фиалке» обрыв, пошлите…
…Кровавые зори стлались над Балаклавскими высотами, переходили в черные грохочущие дни. О наступлении вечера можно было судить лишь по тому, что ослабевали бомбежки и обстрелы.
Этой ночью Абросимова добралась до расположения пулеметной роты, сняв надоевшую за день каску, спустилась в подвал бывшей совхозной постройки. На патронном ящике сидел над стеариновой плошкой пожилой боец, шевеля губами, писал письмо. Другой брился, разглядывая себя в осколке зеркала. Слой табачного дыма плавал под потолком, заставлял пригибаться.
— Товарищ политрук, к нам гости! — крикнул кто-то.
— Откуда? — послышалось из темноты.
К ней вышел грузноватый человек, которого она считала хорошим своим знакомым: знала его еще по довоенным временам.
— Почему ходите без каски, товарищ старший сержант? — строго спросил политрук.
Она не ждала такой встречи, растерялась.
— Так ночью же… не опасно.
— На войне в любое время опасно.
— Особенно здесь, в подвале, — ехидно ответила она, вспомнив связиста, которого перевязывала днем.
— Попрошу без каски в расположении моей роты больше не появляться.
— Пожалуйста, — обиделась она и повернулась, чтобы уйти? Понимала: политрук не в духе, — да и можно ли быть в духе при таких боях, при таких потерях? — но все не могла успокоиться. Ладно бы кто другой.
Из темноты крикнули дурашливо:
— Ой, сестричка, плохо себя чувствую.
— Нездоровится? — резко спросила она.
— Мне всегда нездоровится, когда вижу сестричку.
— Это пройдет. Вот начнется обстрел и сразу пройдет.
Вышла на воздух и сразу услышала вкрадчивый шелест шального снаряда, машинально присела. Взрыв огненно блеснул в темноте, и когда глаза снова пригляделись, увидела распростертое на земле тело. Подбежав, сразу поняла: боец мертв. Искала рану и не могла найти. Наконец, разглядела на виске черную точку: разорвавшийся вдалеке снаряд догнал бойца крохотным осколком.
Подошли несколько человек. По голосу она узнала командира полка подполковника Рубцова.
— Я им все время говорю: не снимайте каску, не снимайте каску, — оправдывался политрук.
Абросимова думала, что Рубцов сейчас начнет выговаривать ей, поскольку она тоже была без каски, но Рубцов только вздохнул. Наклонился, посмотрел в лицо убитого и встал, заговорил о пулеметных точках — главной опоре всей обороны полка.
— Пулеметчики не подведут, — самодовольно сказал политрук.
Рубцов покосился на него и сказал:
