Рубцов покосился на него и сказал:
— Хочу посмотреть сам.
Они долго шли по траншеям. Политрук, давно уж остававшийся за командира роты, показывал, где надо перебежать, выждав темную минуту меж двумя ракетами, а где ползти. Потом они снова спустились в отрезок траншеи и оказались у черного входа в бетонный колпак, похожий на большой перевернутый ящик, вбитый в землю. Навстречу выдвинулась крупная фигура, загородила проход.
— Пулеметный расчет отдыхает и готовится к бою! — басом доложила фшура, и Рубцов узнал одного из лучших бойцов полка сержанта Богатыря. И имя у него было соответствующее Иван. Иван Богатырь! И обличьем, и делами своими он полностью соответствовал своей былинной фамилии. Сын матроса с броненосца «Потемкин», он шел от самой границы, героически воевал под Одессой, за что бы удостоен ордена Красного Знамени. Знал политрук куда вести командира полка, знал!
— Патронами обеспечены? — спросил Рубцов.
— Хватит на всех фрицев.
— Как с питанием?
— Не жалуемся, товарищ подполковник.
Рубцов поспрашивал еще о разном, осмотрел через амбразуру подвижный, шевелящийся в свете ракет черный хаос нейтралки и ушел, крепко пожав сержанту руку. Уже отойдя, сказал из темноты:
— Смотрите, немца не прозевайте. Теперь он, не как прежде, и ночью научился воевать.
Рассвет был уже близок, и Иван не смыкал глаз. Утром увидел на искромсанной, черной от взрывов земле перед амбразурой алое пятнышко, пылающее ярко, как свежая кровь. Присмотревшись, нашел еще несколько таких же пятен — маки. Они были неожиданны на этом поле смерти. Словно севастопольская земля уже не могла впитывать кровь. Так окаменевшая от жары дорога долго кажется сухой под дождем. И вдруг в какой-то миг сразу во многих местах покрывается пятнами лужиц.
— Петренко, понаблюдай малость, я подремлю, — сказал Иван своему помощнику. И привалился к стене, закрыл глаза.
Много перепробовал Иван воинских профессий. Был и разведчиком, и снайпером. И сейчас, став пулеметчиком, он расстался со своей хорошо пристрелянной винтовкой с оптическим прицелом. Не открывая глаз, Иван протянул руку, достал винтовку, пододвинул ближе к себе.
Огневая точка Богатыря была лучшей в роте. Сколько бомбежек и артобстрелов выдержала, сколько атак, а все жила, не пускала немцев на высоту, прикрывавшую левый фланг полка. Да что полка, весь фронт на этом участке прикрывала высотка. За ней была дорога с Балаклавы на Севастополь…
— Иван, глянь-ка!…
Он подскочил к амбразуре, в недоумении оглянулся на помощника, протер глаза. Видение не пропадало: по склону карабкались совершенно голые солдаты, только что в сапогах и касках. Поднял винтовку, поймал в прицел рыжие волосы на груди, перечеркнутой автоматным ремнем, нажал на спусковой крючок.
— Давай из пулемета! — закричал Петренко.
— Не спеши. Не спеши, — повторял Иван, стреляя раз за разом. Еще вчера он засек пушку, которую немцы установили против высоты, и теперь боялся, что первой же очередью вызовет ее огонь. Стрелять из пулемета надо было только, когда немцы подойдут совсем близко.
Голые солдаты близко не подошли, их отогнали минометчики, стоявшие за высоткой. Иван стрелял, разглядывая солдат в оптический прицел, и хохотал: сзади они выглядели не так браво.
Потом стало не до смеха: навалились самолеты. Они заходили раз за разом, и бетонный колпак гудел от ударов осколков. И снова наступила тишина, такая глухая после грохота бомб, что заложило уши. Из-за излома высоты, находившегося всего в трехстах метрах, саранчой высыпали какие-то холеные солдаты — в портупеях, с пистолетами на поясе и железными крестами на мундирах. Сколько Иван ни ловил их оптическим прицелом, все были с крестами. И вспомнил, как политрук говорил вчера, будто узнали от пленных, что прибыл на их участок специальный ефрейторский полк, и будто немецкое командование пообещало первому, кто ворвется на эту высоту, высшую награду Германии — рыцарский крест.
— За крестами явились! — зло сказал Иван, меняя обойму в винтовке. — Будут им кресты!
— Давай из пулемета! — снова кричал Петренко.
— Погоди, еще одному крест подарю. И еще одному…
Когда до немцев оставалось не больше сотни метров, Иван отложил винтовку и ухватил рукоятки пулемета. Немцы заметались, залегли. Многие кинулись к подножью соседней высоты и оказались в створе с ротой пограничников, оборонявших склон. Стрелять было нельзя: под огонь попадали свои.
«Ну, ничего, — подумал Иван, — куда-нибудь да денетесь, или вперед, или назад».
И тут рвануло перед амбразурой. Оправдались опасения, что немецкая пушка начнет пристреливаться по пулеметным очередям. И еще вскинулось пламя. Острой болью полоснуло по правой руке. Пулемет сорвало с места, кинуло вправо по земляному столу.
Очнулся Иван тут же, с трудом встал. В голове кружилось и гудело от удара о стенку. Петренко лежал навзничь, на его груди все увеличивалось темное пятно. Иван подался к пулемету, но правая рука висела плетью, не слушалась. Тогда он подтянул пулемет левой рукой, осмотрел его. Осколки перебили спицы колес, исцарапали затворную коробку. Но пулемет мог стрелять, в этом Иван убедился, передернув рукоятку затвора. Он провернул колеса, чтобы пулемет не перекашивался, и нажал на гашетку, ловя длинной очередью близкую цепь врагов.
Взрыва он не слышал. Вдруг накрыло чем-то беззвучным и темным, и все исчезло.
Очнулся от яркого света. Перед самыми глазами на смятом кожухе пулемета, валявшегося на дне окопа, кроваво алело пятно. Иван вздохнул, и пятно передвинулось, — это был маковый лепесток. Над головой в дымных просветах голубело небо.
«Почему так тихо? Где бетонный колпак?» подумал он. И догадался: тихо потому, что оглушило, колпака нет потому, что его сорвало взрывом. Это было невероятно, чтобы тяжелый бетонный колпак унесло, как маковый лепесток, а человек под ним остался жив. Но приходилось верить. Иван приподнялся, чувствуя дрожь во всем теле, цепляясь левой рукой за какие-то обломки, вылез наверх. И вдруг увидел немца. Он лежал не дальше, чем в двух метрах и чуть пониже, всматривался куда-то. И еще увидел Иван желтую костяную рукоятку офицерского кортика на поясе немца. Стараясь не отрывать взгляда от этой рукоятки, Иван бросил себя вперед, левой рукой выдернул кортик, ударил раз, другой, третий и… потерял сознание.
Сержанта Ивана Богатыря нашли только следующей ночью, вцепившегося в убитого им немецкого офицера, сжимавшего в окостенелом кулаке рукоятку кортика. Сутки медсестра Абросимова выхаживала его, пока он не очнулся. Через три дня Ивана отправили на Большую землю, еще через день его представили к званию Героя Советского Союза, а еще через двое суток он стал им. В этом факте беспрецедентно быстрого отклика Москвы на просьбу командования СОРа ярко выразилась боль народа за Севастополь, внимание к его легендарной страде.
— …Очнулась днем, солнце высоко. Во рту солоно от крови. Правой рукой двинуть не могу. С трудом подняла левую руку, ощупала себя. От лица к плечу — сплошная опухоль. Надавливаю под ключицей — скрипит. Ну, думаю, пневмоторакс, подкожная энфизема. Закашлялась, захлебнулась кровью и опять потеряла сознание…
Военврач Цвангер слушала тихий, плавный, похожий на мычание рассказ девушки и удивлялась себе: столько дел, а она сидит, будто это так важно узнать, что чувствовала раненая после того, как немецкий автоматчик в упор выпустил в нее очередь. Медсанбат, располагавшийся теперь в штольнях бывшего завода шампанских вин, был переполнен, но для этой девчушки наши тихий уголок за перегородкой. Пигалица, а так мужественно вела себя на операционном столе, что хотелось сделать для нее что-то особенное.
— …Видно решили, что я убитая, накрыли плащ-палаткой. А я, когда пришла в себя, испугалась, попыталась пошевелиться и чувствую — не мету, мешают огнестрельные переломы ребер. А голова работает четко и тяжелых мыслей нет. Вы мне верите?
— Верю, верю, спи, деточка, тебе нельзя разговаривать. — Она погладила раненую по голове, и вдруг поняла, что та не может не говорить. Простого бойца спасает незнание. А каково медсестре, все понимающей, лишенной возможности даже обмануть себя?
В сущности, все раненые, как дети. Когда отпускает боль и приходит понимание, что самое страшное позади, они оживляются, говорят и говорят; Обсуждают последние свои бои, положение на фронтах вообще. Любимая тема — второй фронт. Тут уж честят союзников, не выбирая слов. А сегодня по всему медсанбату только и разговоров, что о последнем сообщении из Африки, о капитуляции Тобрука. Английский гарнизон в 33 тысячи человек, оружия, боеприпасов, снаряжения — всего вдоволь, одних автомобилей до полутора тысяч и бензина — залейся, а капитулировал перед немцами через три дня.
