— Молчи! — прервал его Аким. Он сказал это очень тихо, но так властно, что Володин сейчас же умолк. — Молчи! — машинально повторил Аким и добавил: — Ну?! Что же мне с тобой делать?
В следующую секунду Аким сам удивился нелепости и странности своего вопроса, потому что уже с первой минуты знал, как поступит с ним.
Очевидно, по голосу Акима Володин понял это.
— Аким! — начал он снова. — У меня — сын!
— Сын? Его советская власть воспитает. Чтобы он навсегда забыл о тебе.
— Но… но я же в плену у вас, а пленных… не…
— Ты не пленный, а предатель, — оборвал его Аким.
И Володин понял, что пришел конец. Ослабев, с трудом приподнялся. Приготовившись к смерти, он не поверил своим ушам, когда Аким сказал:
— Шагом марш! Ну!.. Да перестань дрожать!
Сдав Володина в штабе, Аким впервые распрямился во весь рост, будто снял тяжелый и долго носимый груз. Приподнятый изнутри, точно могучей пружиной, какой-то неведомо-освежающей и охмеляющей силой, он шел прямо, стараясь не думать больше о человеке, с которым были связаны самые дорогие воспоминания детства.
Навстречу Акиму мчались к передовой только что переправившиеся через реку советские танки. На каждом сидело по нескольку автоматчиков. Аким, глотая воздух широко открытым ртом, не выдержал, закричал:
— Вперед, родные!.. Вперед, милые!..
После многодневных и тяжелых боев у Мурешула дивизия генерала Сизова во взаимодействии с другими соединениями, наступавшими слева и справа от нее, сломила сопротивление противника и, преодолевая его отдельные заслоны, устремилась к венгерской границе. Трансильванские Альпы остались позади. Однако на пути наших войск вставал другой неприятель — многочисленные мелкие и узкие речушки, рожденные снеговыми горными вершинами. Казалось, наступление должно было застопориться. Но оно не только не приостановилось, но набирало все более стремительные темпы. Вся изобретательность, сноровка, изворотливость, хитрость и находчивость, бесстрашие — будто все, что накопили наши солдаты и выстрадали за долгие годы войны, теперь слилось в единую несокрушимую силу, перед которой отступали все преграды. Высокий темп наступления только подогревал бойцов, веселил их души.
У забаровцев в эти дни произошло знаменательное событие. Когда дивизия получила приказ совершить марш в Венгрию, Шахаева и Наташу отправили в глубокий тыл, в румынские города и села, освобожденные дивизией, где сейчас готовились к открытию памятников погибшим советским воинам. Демин давно уже подумывал об отдыхе парторга. Теперь такой случай представился. Проводить старшего сержанта и Наташу собрались все разведчики. Забаров обнял парторга, поцеловал его. А Никита Пилюгин неожиданно попросил:
— Привет там… передавайте…
— Возвращайтесь быстрее, — Аким взглянул на Шахаева, и тот, поняв этот взгляд, сразу ответил:
— Не беспокойся, Аким, обязательно догоним!
— Товарищ старший сержант! — вдруг окликнул его Ванин. — Вы… еще здесь нас догоните, на румынской земле?
— Обязательно, Ванин! Мы еще на румынской земле разберем… тот вопрос., ясно? — серьезно и многозначительно ответил Шахаев.
— Спасибо, товарищ старший сержант… — необычно тихо сказал Семен, пожимая руку парторга.
Проводив Шахаева и Наташу, разведчики двинулись в путь.
Наступление развивалось: горные реки преодолевались неожиданно легко и быстро. Саперы прокладывали мосты на естественных сваях от камня к камню, от одного поваленного бука к другому, — таких мостов было много. По ним двигались войска: пехота, танки, артиллерия, машины с боеприпасами и, наконец, обозы. Под куполом неба — неумолчный рокот наших самолетов. Они, как казалось, спокойно и величаво плыли на юго-запад, первыми пересекая рубежи новой страны.
— Как здорово летят, черти! Гляньте, ребята! — говорил Ванин, задрав кверху голову и щурясь на солнце. От ватных брюк разведчика шел пар: переходя по бревну через ручей, Семен поскользнулся и бултыхнулся в воду. Настроение его, однако, нисколько не испортилось. Напротив, разведчик стал еще более болтлив, непрестанно задирал шедшего рядом с ним Никиту, пугал несуществующим распоряжением об откомандировании Пилюгина из разведроты, дурил и вообще был «в форме».
Разведчики по обыкновению шли впереди полков. Но в одном месте они были удивлены. Переправившись через очередную горную речушку, они увидели на ее правом берегу наших пехотинцев и артиллеристов.
— Как вы сюда попали? — спросил Забаров капитана Гунько, с биноклем в руках примостившегося на ветвистом дереве.
Артиллерист засмеялся.
— Завидно?
— Нет. Просто удивительно, как это вас… угораздило?
— Ничего особенного. Мы идем рука об руку со второй стрелковой ротой. А ею командует чудесный офицер.
— Кто же? — спросил Федор.
— Младший лейтенант Фетисов.
— Фетисов? Младший лейтенант? Верно? — переспросили разведчики хором.
— Он самый. За Мурешул получил орден Красного Знамени и офицерское звание. Из своей бронебойки он там пять немецких танков угробил.
— А что же сейчас он придумал для переправы через эту реку? — спросил Забаров, наверняка зная, что переправа не обошлась без какой-нибудь выдумки Фетисова.
— Штука простая. Под Тыргу-Мурешем при разгроме немцев его рота захватила много немецких плащ-палаток. Он, Фетисов, пропитал их каким-то машинным маслом, что ли, и палатки стали почти непроницаемыми для воды. Ну… нашелся в роте искусный шорник. Вместе с Фетисовым сшили они большие мешки, вроде, как бы сказать, наволочек. Да, а потом и соединили их. Теперь мешки набиваем сухой травой, и пожалуйста — плыви куда хочешь! По шесть человек перевозят…
— Прямо-таки Ноев ковчег! — позавидовал Ванин.
— А пушки як же? — допытывался Пинчук, который, оставив за себя ездового, на этот раз решил идти вместе с разведчиками, полагая, что будет им необходим в столь трудное время.
— Орудия перевозим так: соединяем четыре «лодки Фетисова», как мы теперь называем эти сооружения, настилаем на них доски и — «раз-два, взяли!» — закатываем на них пушку. Вот и все!
— Добрэ! — похвалил Петр Тарасович, с завистью поглядывая на спрятанные в кустах огромные пестрые мешки и сожалея, что не ему первому пришла в голову ата простая идея. Как-никак, а хозяйственное самолюбив Пинчука было немного ущемлено. Ему сейчас страсть как хотелось увидеть «вновь испеченного» офицера, но времени не было: Забаров торопил вперед.
Самым, однако, удивительным было не то, что два подразделения переправились на трофейных плащ-палатках, — на фронте бывают чудеса и помудрее, — а то, что переправа проходила под сильным огнем врага и плацдарм был занят после короткого, но жаркого боя. Oб этом свидетельствовали трупы вражеских солдат в прибрежных кустарниках. Зная исключительную скромность Гунько и Фетисова, Забаров сам сообщил по радио в штаб об их подвигах.
В полдень разведчики остановились в одном большом графском имении. За три часа до их прихода здесь полноправной хозяйкой была паника: залы, коридоры и все комнаты были завалены книгами, исковерканной мебелью, оленьими рогами, перинами, подушками, распоротыми тюфяками, портретом и, картинами. В углах валялись вверх ногами белые и бурые медведи, набитые трухой, свернутые кое-как медвежьи и тигровые шкуры.
— Кому принадлежало это имение? — обратился Ванин к румынам и венграм, столпившимся во дворе и с любопытством наблюдавшим за разведчиками.
— Графу Эстергази, пан офицер! — охотно ответили две молоденькие венгерки.
«Пан офицер» приосанился. Прищурил на девушек озорные, плутоватые глаза, солидно вымолвил:
— Что за черт? По Трансильвании шли — и там с этим графом встречались, тут — то же самое!
— И в Венгрии и в Австрии у него есть усадьбы. И еще в Словакии.
— Вот так паук! — возмутился разведчик. — И как вы его терпели?
Минут через десять, вынув из своих карманов два нарядных платочка, он подарил их венгеркам. Те вспыхнули, но платочки взяли.
— Кессенем сейпен, пан офицер! Спасибо!
Ванин уже готовился завести с мадьярками длительную беседу. Но ему помешали. Пинчук позвал в дом, сказав:
— Пойдем, Семен, бо скажу Вере. Вона тоби задаст!..
— Никита, за мной! — скомандовал Ванин Пилюгину, не желая оставлять его одного с этими хорошенькими девицами. — Что уставился? Румынку влюбил в себя, чертов молчун, теперь венгерочку туда же?.. А ну, марш за мной!
В доме разведчики вместе с пожилыми румынами и венграми решали сложную проблему.
— Что ж, теперь у нас будет советская власть? — спрашивал один крестьянин, который знал русский язык и, судя по всему, был вроде уполномоченного от его односельчан.