Москву, где везение избавило его от смерти: бомба угодила в его дом, когда он находился на передовой.
Казалось бы, итогами проведенных в Подмосковье операций, риском и отвагой доказал свою преданность стране и партии, однако, вернувшись из очередного выезда в войска, узнал: люди Берии ночью арестовали генерала Голушкевича — начальника оперативного управления фронта, преданнейшего из преданных, неброского умельца, рассудительного в опасности. Само собой пришла тревога: случайны ли аресты его помощников? Доложил об аресте генерала Голушкевича Сталину, поручился за него. Верховный не сразу произнес: разберусь.
Через два дня генерал Голушкевич вернулся в штаб, но не произнес ни слова, о чем его допрашивали, как с ним обращались. Жуков не стал настаивать: знал, с выпущенных на свободу брали слово — не говорить ничего о пребывании в заключении.
В круговерти борьбы за Москву, когда приходилось работать в штабе и метаться по войскам не одни сутки без отдыха и сна, его схватил жесточайший радикулит. Было не до смеха. Огромный фронт надо было крепко держать в руках, а он не мог и шагу сделать без острейшей боли. Прикрепили к нему массажиста с одеревеневшими пальцами. Его экзекуции едва выдерживал и потребовал другого врача. Направили фельдшера Лиду Захарову. Она делала массажи осторожно, мягко, и все же ее пальчики продавливали поясницу до позвонков и сочленений. Через два дня смог встать на ноги и тут же принялся вызывать к себе всех, кто ему требовался. По телефону полетели его жесткие команды и распоряжения, а еще через день он помчался под Кубинку, куда прорвались части противника от Наро-Фоминска, что грозило расколом фронта обороны в самом центре его. Восстановив целостность обороны, он избавился от боли настолько, что она не ощущалась. И когда снова комфронта что-то прихватывало или он простужался, врач штаба направлял к нему фельдшера Захарову. Лида стала неотъемлемой частью команды, сопровождавшей его в поездках по войскам.
В сорок первом году Жукову было всего сорок пять. Несмотря на то, что острые фронтовые обстоятельства возникали одно за другим и забирали у него немало сил, хватало его и на личную жизнь.
В тот день, когда адъютант доложил, что дом, в котором Жуков проводил часы бдения, развален бомбой, Георгию Константиновичу не захотелось идти в наспех подготовленное жилье. К тому же его еще не оставила мысль: будь он в доме, в который угодила бомба, мог погибнуть не за понюшку табаку. Однако ночевать в штабном кабинете — служебные звонки будут будить, и не отдохнешь. Все же пришлось спросить:
— Как там?
— Лида все прибрала, как было на прежнем месте.
Действительно, рабочий кабинет и комната отдыха были убраны как в разрушенном доме. Лида сидела в приемной, перебирала сумку с медикаментами.
— Где вы будете ужинать? — спросил адъютант командующего.
— А подавай сюда. Вот Лида и ты составите мне компанию.
Ужин уже заканчивался, когда адъютанта вызвал порученец. На сон грядущий Жуков налил себе рюмку и предложил Лиде. Она и во второй раз отказалась.
— Ну, а я выпью. — И выпил. Коньяк благостно разлился в груди. От заботливо убранной комнаты и самой доброй Лиды повеяло домашним уютом. Вспомнилась комната Маши в Минске, за тридевять земель. Прежнее заполнило могучую грудь. Захотелось долюбить прерванное службой. Такое нередко становится причиной возникновения новой любви, правда, уже не глубокой до беспамятства. Однако и от такой на время мужики теряют память, затем привязываются и уже не могут справиться с собой.
Присмотрелся к Лиде и увидел в ней Машу, ее любовь, предупредительность, предугадывание его настроений и желаний, ее терпение. Сколько она ждала, когда он, Георгий, оставит нелюбимую жену и навсегда придет к ней. Самой пришлось решать свою судьбу и того, кто давал о себе знать в чреве. Возникшая вина, схожесть Лиды с Марией тронули немилостивую душу Жукова, и ему захотелось, чтобы эта, еще не познавшая как следует жизнь, увидела в нем другого и отозвалась пониманием на возникшее чувство. Дотронулся до ее плеча…
Сейчас ясно увидел испуганные глаза Лиды, ее сжавшееся девичье тело. Но тогда слова о возникшем чувстве показались лживыми. Узнает его поближе — поймет, что он за человек в действительности, и подарит ему то, от чего уехала Маша. Тогда, при первой их близости, Лида покорно или безвольно опустила голову, плечи ее утратили намерение оказать сопротивление. Она безмолвно покорилась ему, как покорялись многие, когда он требовал поступать так, как считал необходимым. От этого душа закостенела и одиночество казалось нестерпимым, как пронизывающий холод.
Позвонив начальнику госпиталя, под начало которого Жуков перед уходом на должность заместителя Верховного перевел Лиду, в середине ночи помчался в Химки. Оставив в машине шофера и адъютанта, направился к дому, где жила Лида. Она уже ждала его. Открыв дверь, пропустила в прихожую. Только здесь Георгий Константинович обнял легкий девичий стан Лиды. Она покорно прижалась к нему, не смея чем-либо ответить на внимание маршала.
— Сколько же мы не виделись, Лида?
— Три месяца и четыре дня.
— И опять надолго уеду. В Первомай я даже не позвонил тебе. Замотался. Давай отметим эту празднично-весеннюю дату. За ней может последовать хорошее, победное лето.
Георгий Константинович направился к машине, забрал праздничную снедь, принес Лиде сумки. Лида расставила припасы на маленьком столе, Георгий Константинович открыл любимое ею вино, вкус которого она распознала только в застольях с ним, и налил его в фужеры.
— Ну, Лида, за мой благополучный приезд и за нашу встречу.
Выпили, закусили — все молча.
Маршал налил еще и произнес только «Ну…». Заговорил, лишь съев бутерброд с сырокопченой колбасой.
— Тебе, Лида, не в тягость вот такие наши отношения? Ты — молода, я — в годах, да еще женатый, отец трех дочерей. Об одной я тебе не говорил. Она от любимой в молодости. Что я вытерпел за ту любовь!..
— Наши отношения, Георгий Константинович, я расцениваю, как божий дар. И мне больше ничего от тебя не нужно.
— Большего ты все же достойна. Временами на меня накатывает желание дать тебе большее и даже большое. Но я сам не принадлежу себе. Судьба способна выкинуть такой вольт… Я не хочу, чтобы ты попала под беспощадные копыта политиков. Потерпи. Как хочется иметь сына, который бы продолжил род Жуковых! Три девки уже взрослеют.
От вылившегося признания Георгий Константинович долго не мог даже глубоко вздохнуть. Потом встал, налил третью:
— За тебя, Лида, за твое терпение. Терпение меня, резкого, порой грубого. Как только ты переносишь мою брань, которую я ушатами выплескиваю и при тебе на нерадивых?
Георгий Константинович, переполненный нежными чувствами, охватившими его, подошел к Лиде, обнял ее плечи, начавшие набирать женскую полноту, и слегка приподнял ее легкую еще фигуру, не думая сейчас о ее судьбе. Как и о своей. Она почувствовала себя голубкой, которую взял в свои добрые руки голубятник, увлеченный добрыми птицами. Чуть поднимет повыше, расправит ладони и выпустит ее в вольный полет. И она полетит, полетит… Налетавшись, не полетит куда-то в поисках своего голубя, а вернется в эти же могучие руки.
В бодром расположении духа Жуков заехал в Генштаб, чтобы ознакомиться с последними данными на фронте, протянувшемся от холодного до теплого морей, затем — в разведуправление, выяснить, на каких основаниях оно высказало Верховному суждение, что немцы вот-вот начнут летнюю кампанию. Перед въездом машины в ворота увидел генерала, которого за прорыв обороны на Ламе продвинул на корпус, и тот уже имел на погонах по две звезды. Значит, не ошибся в командире. Крепкая память подсказала фамилию:
— Генерал Портнов!
Портнов резко остановился. В Генштабе ему сказали, что маршал в командировке, и вдруг… он его узнал.
— Все боевые генералы на фронте, а вы прохаживаетесь по московским улицам.
— Вызван с фронта Голиковым, но, пока решалась судьба, быть мне командиром или нет, навестил жену.
— Она вроде бы у тебя далеко от Москвы?
— Так уж получилось… Первая действительно в Сибири.
— Вторая, видимо, молодка.
— Нет, только пятью годами моложе. Жена погибшего генерала Авилина.
— А, помню… Самоуверенный профессор. Но свое дело знал. Читал его докладную о последнем наступлении немцев на Москву. Довольно точно определил их замысел. Только вот Конев, Буденный и Еременко расценили его докладную как ученую бумажку, пригодную для известных нужд. На какую же должность вас посадили?
— Помощника командующего Центральным фронтом по особым поручениям. Можно сказать, главным пожарным по опасным ситуациям.
— Обиделся?
