— Жду вас в Смоленске! Тыл скоро переберется туда… поближе к Москве. Хайль!
Проводив спасителя Вилли, генерал фон Шпиц немедля взялся за проблему собственных миллионов. Прежде всего он отшлифовал с военной точки зрения все пункты гуляйбабкинского проекта приказа, а когда это было сделано и готовый приказ отослан для эксперимента в сто восьмую егерскую дивизию, пригласил на доверительную беседу Вилли.
— Мой сын, — начал степенно, ласково генерал. — В последнее время, на склоне своих лет, я много думаю о тебе, будущих внуках и вообще о судьбах людей на войне.
— И что же ты надумал, папа? — ухмыльнулся Вилли.
— Не смейся, милый. Это очень серьезно. Вот ты смотришь на мои погоны, на мой мундир, увешанный крестами, и думаешь, наверно: какой папа счастливый!
— Разве этого мало? О, если б мне мундир генерала!
— Как ты наивен, Вилли! — вздохнул генерал. — Я тоже был таким когда-то.
— А теперь?
— А теперь, сынок, на закате лет, мне хочется быть богатым, чтоб мой сын, мои внуки не стояли в длинной очереди за эрзац-сосисками, эрзац-маслом, а имели такое же богатство, как наши Круппы, Шенки, Функи, Шпееры… О, они великолепно понимают, что такое война! Они наживают на ней многие миллионы. Так почему же не может воспользоваться войной генерал-майор фон Шпиц?!
— Можешь, папа! Можешь! — воскликнул Вилли. — Мне тоже очень хочется разбогатеть на завоевании Урала.
— Урал, сынок, далеко, а смерть за кустами, — вздохнул генерал.
— Какая смерть? От радикулита не умирают, папа.
— Ты забыл, Вилли, что помимо радикулита есть еще бомбы, мины, а в тылу и партизанские пули. К тому же и старость.
— Не надо хандрить. Ты еще крепок, папа.
— Не успокаивай. Поход в Россию — моя последняя песнь. Я тороплюсь увидеть тебя миллионером.
— Миллионером? Откуда появится миллион?
— У меня есть на это свои прикидки. Мы открываем собственную фирму по снабжению армии вещевым имуществом, главное — сапогами.
— Где же мы их возьмем?
— Где твой отец будет брать сапоги или портянки — не твоя печаль. Твоя забота — получить несколько вагонов солдатского тряпья, открыть фабрику сапог, мундиров, создать видимость отправки этого дерьма на фронт и предъявлять мне счета на оплату.
— Папа, ты мудр, как фюрер! Дай я тебя расцелую!
15. ГУЛЯЙБАБКА У ПАНА ПЕСИКА
Колеса кареты личного представителя президента раскручивались всю ночь и на дымном рассвете остановились на центральной площади большого украинского села возле белой мазанки под железной крышей.
Судя по доске объявлений, вкопанной у крыльца, и телефонным проводам, нырнувшим с деревянного столба в широкое, нежилое окошко, в доме совсем недавно размещался сельсовет. Теперь же с фронтона крыльца наводила страх вывеска: "Канцелярия господина старосты".
На продолжительный стук на крыльцо вышел, кряхтя и кашляя, заспанный старикашка. Под мышкой он держал, словно палку, старую, заржавевшую винтовку. Почесав поясницу, старик прищурился и, увидев карету со всадниками, растерянно заметался, не зная, что ему делать: то ли шмыгнуть в коноплю, то ли бросить винтовку и, подняв руки, закричать «сдаюсь».
— Спокойно, папаша. Не тронем, — поднял руку вышедший из коляски Гуляйбабка. — Нам нужен ваш староста пан Куцый. Не вы будете пан Куцый?
Старик перекрестился:
— Прости, господи. Я подворный дежурный… По охране будынку. А пан Куцый… звиняюсь: его у нас больше паном Песиком зовут. Так вин, пан Песик, вже пишов. Вже копае.
— Что копает?
— Все копае, що пид руку пидвиртатысь: ямы, бунты, спрятки, сундуки… дюже добре копае.
— Гм-м, — удивился Гуляйбабка. — В такую рань и уже копает. А может, он дома, дрыхнет на перине?
Старик замотал головой, будто на него набросились осы. Соломенная шляпа его едва удержалась на затылке.
— Ни. Просты, боже. Наш голова цей блажи себе не дозволяе. Вин, не даст сбрехаты Христос, зовсим не спит. Як прийшло вийско из-за кордону, так сна и залишився. Все на ногах, все по хлевах та дворах туды-сюды, як гончак, стрибае. Да и колы ему спаты с такими людьми? Все що ни треба ховают: хлиб, сало, яйцо, даже корив кудысь заховалы. Но пан Песик скрозь землю бачит. За версту, або бильшь запах мясного чуе.
— Преувеличиваете, дед, — сказал Гуляйбабка. — Таким обонянием люди не обладают.
— Цеж людина, а не пан Песик. Наш пан Песик, бьюсь об заклад, у самого биса вынюхае спрятки. Да що бис. Вдова Одарка, милуясь в копне сина с кумом Грицько, втеряла заколку и шуткуя сказала, що вона була не з проволок, а золота. Так верите. Найшов. Перебрав всю копну по стиблынке и найшов. А кум Охрим…
— Довольно, дед. Нечего зубы заговаривать. Отвечайте точно, где староста?
— Это пан Песик-то?
— Песик, Песик, дед. О нем и спрашиваем.
— Да где ж ему буты, — пожал порванным плечом кожуха старик. — Знамо де. Копае.
— Где? В каком месте?
Старик, сощурив глаз, изучающе посмотрел на молодого представительного парня в голубом дорожном плаще, на стоявших за его спиной еще четырех таких же щеголеватых, на весело балагуривших по-русски кавалеристов и, так и не определив, кто они, что за люди, озадаченно поскреб под шляпой:
— А бис его батьку знае, де кто и що копае. Вин мени про те не докладав. Я дюже мала для него птаха.
— Где его дом? — спросил Гуляйбабка.
— Дом недалечко. За ставком, на попивской усадьбе, тилькы там вин не бувае.
— Жаль, — вздохнул Гуляйбабка, — Мы много потеряем, не увидев такого старателя. Пошли, господа, — и повернул к карете. Старик окликнул его:
— Хвылину! Одну хвылиночку. Вспомнив. Загадав, де пап Песик копае.
— Ну? — обернулся Гуляйбабка.
— Допреж скажите, який сегодня день?
— Пятница, — подсказал один из сопровождающих Гуляйбабку.
— О, це так и е. В пятницу у него на выселках якась операца «Куча».
Гуляйбабка повеселел:
— Где эти выселки?
— Да туточки. Рядом. Мабуть, в одной версте.
— Вы можете показать?
Старик пожал плечами, кивнул на канцелярию старосты:
— А як же с охороною? Я же на посту. Вин мени може здрючку даты. Э-э, да пес з ним, — махнул рукой старик. — Видбрихаюс! Поихалы! Бачу, вы хлопцы вроде ничего.
Гуляйбабка усадил деда на облучок рядом с Прохором. Туда же сел и сам. Карета в сопровождении всадников загрохотала по безлюдной, будто вымершей улице, а затем, резко свернув в проулок, выкатилась в открытое поле.
— Значит, довольны старостой? — спросил Гуляйбабка. Вопрос был лобовым, и старик, не зная, что за начальство с ним сидит, заговорил уклончиво:
— Людина вона привередна. Всим не угодишь. Одному и розумный дурень, а другому и осел умнесенек. Так и тутечки. Апанасу вин кум и сват, а для Грицка — плетень.
Солнце высоко поднялось над пирамидальными тополями. Синие, заметно укороченные тени ложились на полеглый, перезревший, никем не убираемый ячмень. Тучи грачей, горланя и сверкая крыльями, вымолачивали колосья. Припекало. Гуляйбабка снял плащ, свернул его, положил на колени. На груди у него блеснул холодным светом Железный крест, увидев который старик беспокойно заерзал на облучке, сгреб в кулак свои обвислые усы, сдавленно закашлял:
— А так, кхы-кхы… Вин ничего, наш голова. Дюже чудова людина. Дай бог тому, хто его народив. Мы вси молымось за здоровье его матери, за того, хто до нас цего Песика прислав. Тай як не молитысь, судите сами. До пана Песика нам, старым, була ну чиста шкода. Вид самой весны до осени хлопцы та дивчины не давали хвилины поспаты. Спивают и годи. А тут ще коривы, та пивни, та ягня орут. Но слава богу, ций ярмарке прийшов конец. Пан Песик швидесенько втихомирил всих. Хлопцив та дивчин заслав в Ниметчину. Туды ж коров та дворовых птах. И ось яка красота, ось яка теперь в селе чудова благодать! Спи скильки потребно, хочь вовсе не вставай. Никто не хохоче, не блее, не реве, не кукарекае.
Выжидая, что скажет на это сидящий рядом пан начальник, старик помолчал, украдкой взглянул на него и, заметив улыбку, снова заговорил:
— И маю намир сказаты вам, пане начальник, нашим паном Песиком дюже задоволенный пан голова миськой управы. Колы пан Песик привиз до него двух кобанив, теля та тридцать решетив яичек, вин сказав тоди: "Ось такого старосту нам пошукати. Це музейна ридкость для нас. Гордисть батьки фюлера".
"Музейную редкость" и "гордость батьки фюрера" Гуляйбабка заметил еще издали. Пап Песик, низенький, щуплый, один из тех, которых дразнят «недоносками», стоял возле маленькой хатенки на навозной куче и, тыча железным прутом под ноги, во всю охриплую глотку отчитывал чем-то провинившихся четырех полицейских.
— Симулянты! Лодыри! Сукины сыны! Только водку глотать да жрать сало! кричал он. — А кто будет копать? Староста? Сам фюрер? Я вас проучу! Я вас выучу! Брысь! Не пререкаться! Копать!
