Из прихожей высунулась Люськина голова, с любопытством уставилась на мужиков.
— Когда? — тихо спросил Степан.
— Чего — когда?
— Похоронили?
— А-а… Да, пожалуй, с неделю будет.
— А убили? — вскинул потускневшие глаза Степан.
— Убили, говоришь, когда? — Волчара прищурился, долго, не отводя тяжелого взгляда, смотрел на Степана, покосился на Люську, которая аж рот открыла от любопытства.
— Слышь, уберись-ка, — кивнул он ей.
Та, видимо поняв, что здесь лучше не выступать со своими правами хозяйки дома, скрылась на кухне.
— Когда, говоришь? — словно испытывая терпение Степана, повторил Волчара, — А в тот самый вечер, когда ты рванул из дома.
Степан с трудом воспринимал услышанное.
— И кто… кто его?
Криво усмехнувшись, так что перекосилось лицо, Волчара плеснул себе в стакан из бутылки, зачем-то понюхал водку, хотел было выпить, во вдруг отставив стакан в сторону.
— А бог его знает… Мусора разберутся. Говорят, следователь какой-то важный приехал. — Он взял стакан, словно осьминог обхватив его цепкими, узловатыми пальцами, и одним глотком плеснул жидкость в себя.
В дверном проеме опять появилась Люськина голова.
— Жрать-то будете? — спросила она с неподдельной обидой.
— Погодь малость, — отмахнулся Волчара. И убедившись, что Люська скрылась в кухню, повернулся к насупившемуся Степану.
— Слушай, а случаем… не ты это? Все вроде сходится. Как-никак, а накрыл он тебя. А срок мотать никому неохота.
— Что? — вскинул глаза Степан. И, будто приходя в себя от услышанного, медленно поднялся со стула. — Чего-о? Я?! Да ты что, — потянулся он к Волчаре, — ты же знаешь, что я в тот вечер сюда рванул, а Артем должен был к журналисту пойти.
— Это ты мне говоришь? — перекосился в усмешке Волчара. — Ты лучше об этом ментам расскажи. Может, поверят, лет этак через пятнадцать… А то, глядишь, и под вышку подведут.
— Ты… Ты хочешь сказать, что я…
— Да сядь, не шебурчи. А сказать я хочу то, что самое лучшее для тебя — это рвануть отсюда и залечь где-нибудь на годик — другой. Пока искать не перестанут. Вот что я хочу сказать, — Он замолчал, откинулся на спинку стула. Вконец отрезвевший Степан угрюмо смотрел на него.
— Вот, значит, как оно выходит, — тихо сказал он. А в голове раскаленным гвоздем засела одна-единственная мысль: «Выходит, они его, Степана, козлом отпущения делают. А Артемку, значит, того… чтобы не проболтался. А его, Степана, выходит, под вышку… И это из-за какой-то икры…»
Вдруг стало трудно дышать, что-то острое кольнуло под сердцем. Будто пробуждаясь, он тряхнул головой, почти трезво посмотрел на Волчару. Тот стоял спиной к нему, у допотопного буфета, разглядывая запрятанную под стекло картинку: белокожая, напрочь голая баба, подняв руки, укладывала волосы, а у ее ног пристроился черный, как милицейский сапог, негритенок.
Увлеченный, он не слышал, как поднялся Степан, прихвативший бутылку за горлышко, и, бесшумно шагнув, с размаху опустил ее на запрятанный у плеч затылок.
Волчара шатнулся, всем корпусом, как волк, крутанулся к Степану.
— Сука! Ну, гляди…
Из последних сил держась на ногах, он ухватил стул за спинку и с размаху бросил его в Степана. Тот успел уклониться, раздался звон оконного стекла, и стул вместе с осколками вылетел на улицу.
Закричала появившаяся в дверях Люська. Не обращая на нее внимания, Степан опрокинул на Волчару стол и со страшной силой ударил его головой в лицо.
А на улице уже гудела собравшаяся под высаженным окном толпа. Кое-кто громко требовал милиционера.
…Под окном продолжали шуметь люди, а в дверь уже звонили — требовательно и настойчиво, как могут звонить представители закона.
Степан, безвольно опустив руки, тупо смотрел на обмякшего Павла. Неловко подвернув руку, лицом в луже крови, Волчара лежал подле буфета. Валялся опрокинутый стол, тускло зеленело битое стекло. Остро, до тошноты, воняло разлившейся по полу водкой.
Тоскливо, будто по покойнику, подвывала Люська. Не обращая внимания на звонки, она присела было на корточки, чтобы собрать осколки, но вдруг распрямилась, с ненавистью уставилась на Степана.
— Сволочь, гад проклятый, — зло бросала она, — сам ничего не имеешь, так и меня по миру пустить хочешь. Паразит!
— Закройся, фуфло нечесаное, — бросил Степан. — Дверь открой, а то ведь менты могут и выломать.
Люська заголосила еще громче, но вдруг затихла, с ужасом посмотрела на своего сожителя:
— А если убил?
— Не болтай, дура, — оборвал ее Степан. — Говорят тебе — дверь открой.
— Да, да… Щас… — не спуская остановившегося взгляда с гостя, Люська медленно выпрямилась и, зажав рот пухлой ладонью, боком, по-рачьи, двинулась к двери.
— Чего не открываете? — хмуро спросил молоденький сержант, переступая порог. За ним стоял еще один милиционер. — Чего это у вас стекла летят? Дрались, что ли? — подозрительно спросил он, рассматривая покрасневшее, с грязными потеками черной туши Люськино лицо.
— Ага, — неожиданно воспрянула та, — малость того… поссорились. Выпивши он пришел, ну я…
— А чего стекла бить? — спросил сержант.
— А это я того… нечайно, — продолжала врать Люська, загораживая собой дверь в комнату. — Вы уж простите. А на улице я сейчас приберу.
— Вообще-то, в отделение бы вас обоих свезти, — процедил сержант, — да протокол составить…
— А ты свези, — неожиданно отозвался Степан. — Свези, потому как она мне — баба посторонняя, да а подрался я вовсе не с ней. Ну, чего зенки пялишь? — повернулся он к Люське. — Дай людям пройти.
Он решительно сдвинул ее в сторону и, не оборачиваясь, прошел в комнату. Следом за ним вошли оба милиционера. Увидев распластанного в луже крови мужика, один из них присвистнул:
— Вот тебе и выпивши пришел… Бабу, что ль, не поделили? — неожиданно заключил он, кивнув на застонавшего Волчару.
Степан устало посмотрел на сержанта.
— Хуже. Ты это… старшина, вот чего… Отправь меня в отделение. Заявление хочу сделать.
— Ну, это завсегда успеется, — покосился на него сержант и запоздало спросил: — Документы?
Степан вышел в прихожую, снял с вешалки пиджак, достал из кармана паспорт, вернулся, протянул его сержанту.
— Ага… — протянул тот, взглянув на прописку. — А здесь чего делаешь?
— Бичую… — огрызнулся Степан и устало добавил: — Я ж говорю тебе — отправь в отделение.
— Насчет этого можешь не волноваться, — успокоил его несколько обиженный милиционер, пряча паспорт в карман. — Вась, — кивнул он второму спустись в машину, надо «скорую» вызвать. Может, с головой что? Все-таки бутылкой…
Он наклонился над Волчарой, попытался перевернуть его, стараясь не испачкаться о кровь, но вдруг удивленно вскинул брови, откинул полу пиджака — из внутреннего кармана чуть высовывалась рукоять пистолета.
— Господи… — зажала рот ладонью Люська, с ужасом уставившись на Степана.
Верещагин выехал в Ачинск, а Грибов изо дня в день утюжил берега Кедровки, заглядывая в потаенные затоны, в заросшие густым березняком протоки, делая облет над лиственничными островками, вплотную подступившими к воде. Натруженно гудел вертолет, и под ногами, величественно выделяясь среди зеленого массива, проплывали высоченные столообразные кедры. Несколько раз, заслышав рев машины, с мелководья выскакивали медведи и, взбрыкивая, удирали в чащу. На нерест шла кета, и вместе с медведями на ее промысел, вооружившись сетями да лодками-казанками с мощными навесными моторами, отправлялись охочие до красной икры люди.
Майор повернул голову, посмотрел в салон. Что-то веселое рассказывал бортмеханику старший участковый инспектор Лаптев. Примостив для карт пустой ящик, резались в «дурака» два нештатных рыбинспектора. Чуть поодаль кемарил на скамейке Иван Бельды. Вчера, когда они возвращались в поселок, кроме них в дребезжащем салоне вертолета угрюмо молчали три мужика — дневной «улов» Грибова. Двое интереса не представляли, а вот третий — Иван Назаров…
Когда Настя Назарова узнала, что на реке «заарестовали» ее непутевого муженька и вместе с сетями доставили в милицию, она тут же примчалась в отделение.
— Василий Петрович, миленький! — завопила она с порога. — Оштрафуй его, дурака, но только не сажай. Куда ж я с тремя мальцами?.. — запричитала она, опускаясь на стул.
— Раньше надо было думать, — хмуро отозвался Грибов. — Сколько раз предупреждал, так нет, неймется. Раз отсидел — и опять за старое. Ну, я понимаю — для себя несколько штук поймать, а тут… В тайге чуть ли не рыбозавод устроил. Тут тебе и коптильня, и икорный цех. Нет уж, Анастасия, придется ему по всей строгости закона ответ держать.
