Никогда еще — ни на сборах, ни в резерве, ни, конечно, во время боев — никто из командиров-строевиков не ставил перед ним таких задач. Что это задача, а не совет, Кривоножко стало ясно, как только Басин сказал, что ему "хочется посоветоваться". Не такой, видно, человек, чтобы советоваться. Командир ставит задачу, отдает приказ — вот что это за совет. Но такую задачу Кривоножко получил впервые, и он растерялся. Это было его святая святых.
Но ответил он в высшей степени странно для собственного настроя н убеждения. Что-то уже подавило его, перевернуло. Может быть, та самая воинская дисциплина, которая причиняет столько мучений отдельно взятым людям и которая как-то незаметно, въедливо, постепенно становится их сущностью.
— Есть, товарищ старший лейтенант.
— Ну, ладно, — опять доверительно, как в начале беседы, улыбнулся Басин. — Как бы нам организовать ужин?
— Это можно, — тоже понимающе улыбнулся Кривоножко, но сейчас же вспомнил, что Жилину разрешено спать, а командир хозвзвода тоже наверняка спит, и послать к нему некого. Выходило, что следует идти самому.
"Что ж… Пока что я еще хозяин и должен угостить нового командира. А потом, как-никак командир есть командир", — горько улыбнулся про себя Кривоножко и пошел будить командира хозвзвода.
Ночью пал зазимок. Под ногами тревожно хрустела корочка подмерзшей бурой земли, ломко падали травы, запахло горьким осенним листом и еще тем необыкновенным — чистым, арбузным, — чем пахнут первые морозы.
На небе полыхали звезды, и заря вставала торжествующая, желтовато-алая. Иней и ледок казались опасными, ненастоящими, в них играли алые отсветы.
Басин собирался отдохнуть, но пришел уполномоченный особого отдела старший лейтенант Трынкии.
Невысокий, худощавый, с близко поставленными остро-серыми, круглыми, птичьими глазами, он держался скромно снисходительно и обратился к сонному Басину как к старому, но не слишком любимому знакомому: они встречались в штабе полка. Точнее, Басин сам заходил к нему, поговорить.
— Рановато укладываешься, старшой, — по-волжски перекатывая «о», пробасил особист.
— Откуда ж знать, что ты с утречка заявишься. Полагал, еще позорюешь… Землянка у тебя теплая…
— У тебя дела такие, а мне зоревать? — притворно удивился Трынкин.
— Ну, зачем ты уж так сразу — "у тебя". У нас, дорогой ты мой старший лейтенант. У нас. В полку.
— Отвечать тебе…
— И тебе.
— А я ж при чем? — насторожился Трынкин — он не привык к такому вольному отношению.
— А как же ты рассчитываешь? Если и в самом деле Кислов полез сдаваться в плен, то как твое начальство расценит твою оперативную работу? Не знал, что такой гад имеется?
Трынкин сощурился, и его покойное бледное лицо стало решительным и, пожалуй, злым; широко вырезанные ноздри чуть вздернутого носа раздулись. — Ты, смотрю, петришь…
Откуда?
— Как учили, старшой. Как учили…
Они помолчали, и Басин успел одеться и встать.
— Ты куда собрался?
— Поговорим с Кисловым вместе… Для начала… Басин смотрел твердо, по в глазах мелькала настороженная усмешка. Трынкин подумал, что комбат знает, как проворачиваются подобные дела, и все-таки собирается присутствовать на допросе.
Это — не положено. А он…
"Напрасно пришел к нему, — подумал Трынкин. — Нужно было сразу к комиссару… Как всегда".
И вдруг вспомнил, что "как всегда" уже не будет. "Как всегда" стало "как раньше".
Может, и прав Басин?
— Не задумывайся, старшой. Надо выполнять постановления партии и правительства, а также приказы Верховного Главнокомандующего и укреплять единоначалие. А поскольку я здесь командир, то отвечаю и за Кислова, и, между прочим, за тебя тоже… Пока ты в батальоне.
К подобному повороту дел Трынкин не готовился. Он внутренне заколебался. Чтобы потом ни говорили, а ЧП с пленным действительно не только у Басина, но и в полку. И как бы то ни было, а он, Трынкин, должен был знать о Кислове раньше. Должен… А не знал.
Басин не дал ему додумать.
— Пошли. Дел еще немало… как я понимаю…
Он усмехнулся и вышел за дверь. Трынкин, еще нехотя, пошел следом.
Кислов спал в землянке фельдшерицы. За ночь он отошел. Страшное его багровосинюшное лицо стало бледно-серым, обыкновенным окопным лицом. Он выглядел бодро и когда угадал в сумерках и нового комбата и Трынки на, сразу понял, что к чему. Он подобрался и напружинился. Серые глаза его расширились, и слегка курносый нос словно заострился. Он облизал полные потрескавшиеся губы и отчаянно спросил:
— Как понимаю, допрашивать будете? Отвечаю — делал настил в стрелковой ячейке, чтоб ноги не промокали, не стыли, а работать было неудобно, тесно, противогаз мешал…
— Кстати, — лениво перебил его Трынкин, — большинство бойцов противогазы не носят.
А вы — носили. Почему?
— Отвечаю — одно: что положено носить, я и носил. Второе. В нем на месте накидки — там в сумке карман такой — у меня книги были.
— Что за книги? — опять перебил Трынкин.
— Отвечаю. Учебник шофера. Отвоюемся — сдавать на шофера буду. Вот я и выложил противогаз в нишу.
А тут командир отделения заторопил — я противогаз и забыл. Пришел в расположение, вспомнил и отпросился у младшего сержанта.
— Читать собирались? — почему-то язвительно спросил Трынкин.
— Читать.
— Все — работать, а вы — читать.
Кислов понял подвох и ожесточился. После всего, что с ним произошло, он не боялся уже ничего и потому вел себя смело, почти вызывающе.
— Ребята перекуривают, а я — читаю.
— Вы что ж — не курите?
— Не курю.
— Старовер? Баптист?
— Физкультурник, товарищ старший лейтенант. Г ТО первой степени, соревнования.
Встреча допрашиваемого и следователя всегда в чем-то схватка, борьба. Басин понимал Трынкина: он сбивал внутренний накал Кислова, расшатывал в нем ту линию поведения, которую мог наметить себе Кислов. И в то же время щупал его, искал ниточку, которая могла привести к истине. И то, что он так попался, почему-то обрадовало Басина, но он все так же хмуро, уставившись в пол и сцепив кисти рук, сидел на топчане и слушал.
— Понятно… — протянул Трынкин. — Комсомолец? Беспартийный?
— Внесоюзный и беспартийный. Из комсомола выбыл по возрасту.
— А почему в партию не вступал?
— Подал, а тут война. А на войне то окружение, то госпиталь… Никак на одном месте не усидишь, чтоб опять получить рекомендации.
Что-то напряженное, злое, что жило до сих пор в Трынки не, словно стушевалось. Он не изменил ни позы, ни тона, ни выражения сумрачного лица, но и Кислов и Басин почувствовали — в нем что-то сменилось.
— Так… Пришли в траншею, взяли противогаз и… что было дальше?
— Что было дальше? Отвечаю. Пошел в отделение, а тут артналет. Я в горячке бросился было к ребятам, но меня, видно, маленько контузило — в ушах зазвенело, и все поплыло.
Думаю — такого налета давно не бывало. Не иначе артподготовка, а в траншеях почти никого. Я и повернул назад.
— Выходит, чтобы защищать позиции? Слова эти — защищать позиции — прозвучали фальшиво, и Кислов недоуменно взглянул на Трынкина: как это старший лейтенант может употреблять такие гражданские слова?
— Отвечаю. А зачем же еще? — почти с вызовом ответил Кислов.
— Желание благородное, а все-таки в плен попался. Как же это произошло?
— Кислов на мгновение замялся, и напряженное, уже розовеющее его лицо неуловимо изменилось. На нем мелькнуло горькое раздумье и вера, что его поймут правильно, — может быть, потому, что Кислов почувствовал смену настроения Трынкина.
— Понимаете, товарищ старший лейтенант, тут я, наверное, промашку дал. Я ж как бежал? Согнувшись. За бруствер не выглядывал, боялся, что осколки срежут. Да н, наверное, рассчитывал, что фрицы под свой огонь не полезут — дождутся окончания артподготовки. Всегда ж так бывало…
Сколько раз вы ранены? — быстро, резко спросил Трынкин, опять сбивая настрой и Кислова и, может быть, свой.
— Два раза.
Кислов настроился на теплый покаянный лад, и этот быстрый, злой вопрос смутил его. Он впервые почувствовал себя виноватым и растерялся.
Молчание получилось излишне долгим — Трынкин почувствовал это, поерзал и торопливо потребовал:
— Продолжайте.
— Так это… Я еще до своей ячейки не добежал… Все думал, что у соседа в нише надо бы гранат прихватить. а фрицы — вот они. Не скажу — испугался… Не успел, наверное…
Удивился скорее — откуда они? Артподготовка все ж таки… А винтовка ж у меня хоть и с патронами, а патрон не дослан. Вот и об этом тоже сокрушался… Не ожидал. Я одного, того, что как раз передо мной выпрыгнул, по-бабьи, тычком винтовкой сбил, и тут у меня огонь из глаз — сзади оглушили. Видно, прикладом.
