Но для нашей истории все это имеет второстепенное значение. Куда важнее для нас то обстоятельство, что у господина бургомистра имелась драгоценность краше всех орденов мира: его дочь.
Агнеш Нессельрот считалась тогда первой девушкой Пешта, превосходившей других и красотой лица, и стройностью стана, и нравственностью. Синие глаза ее выражали смирение и нежность, а всякое движение было полно прелести и обаяния. Но будь она и в десять раз красивее и лучше, хроника все равно умолчала бы о ней, если бы она в день приезда императора не угодила именно на ту из трибун, которая под тяжестью зрителей, собравшихся поглазеть на блистательную процессию, обрушилась, а сидевшие на подмостках гости попадали на острые булыжники мостовой, — кто навзничь, а кто и вниз головой.
Агнеш пришлось бы, по-видимому, разделить общую участь, если бы в последний момент, буквально на лету, перепуганную насмерть девушку не подхватил бы некий красивый молодой человек. Сама Агнеш помнила только, как затрещали и повалились слабые подмостки. А что было дальше, она уже не знала, ибо, вскрикнув, потеряла сознание.
Безжизненная, лежала она в объятиях юноши и не очнулась ни от всеобщего крика, как шквал пронесшегося над морем голов: «Едет! Едет!» — ни от громоподобного: «Виват!» — катившегося над толпой вслед кортежу, ни от цокота копыт четырех сотен лошадей военного кавалерийского эскорта. Глаза девушки так и не открылись.
Ее спаситель, сняв с плеч свой черный ментик, постелил его на землю и попробовал уложить на него девушку. Однако суетящаяся и толкающаяся толпа чуть не растоптала бесчувственную красавицу, и молодому человеку пришлось вновь взять ее на руки И отнести до ближайшего домика, где со своими четырьмя дочерьми ютился бедняк портной.
Янош Бабо, хозяин домика, слыл за великого народного трибуна и ненавистника всякой власти. С такими настроениями он вполне подошел бы и для благородного цеха сапожников.
На счастье, портной Бабо, вместо того чтобы пойти глазеть на приезд императора, остался сидеть дома да сочинять стихи. Видывал он господ и поважнее! Хотя бы Имре Тёкёли. Даже дочерям своим он не позволил пойти посмотреть на церемонию.
И хорошо сделал. По крайней мере девицы сразу же занялись Агнеш: стали брызгать на нее водой, прикладывать мешочки с горячим овсом, пока бедняжка не открыла наконец своих дивных, выразительных глаз.
— Где я? — слабым голосом спросила она.
— Здесь, у добрых людей, — отвечал юноша, стоявший рядом, усталый и взволнованный, в ожидании, когда девушка придет в себя. — Не пугайтесь, ничего страшного не случилось.
— Как я попала сюда? — смущенно и беспокойно спросила она, окидывая взглядом незнакомое помещение.
— Ваша трибуна, барышня, обрушилась. А я рядом, внизу стоял! Я вас и подхватил. Только и всего.
— О господи! Моя тетушка! — испуганно воскликнула девушка. — Тетушка Францка! О боже, теперь я припоминаю. Что же стало с моей бедной тетушкой?
— Не знаю, но думаю, что если не ребра, то нос-то себе она наверняка переломила! Сидели-то вы высоко, — весело отвечал спаситель Агнеш.
Девочка (она и в самом деле была еще только расцветавшим бутоном) разрыдалась, запричитала:
— О моя милая, дорогая тетушка Францка!
— Будьте довольны, барышня, — заметила одна из дочерей портного, хлопотавшая вокруг Агнеш, — что вы сами-то хоть спаслись!
Агнеш же, будто именно от своей тетушки получившая это замечание, спохватилась и чинно протянула ручку своему спасителю.
— Простите, пожалуйста, что в волнении за судьбу моей тетушки я совсем запамятовала о вас, сударь. Спасибо вам за все, что вы сделали для меня; я не забуду этого никогда, а мой папочка постарается отблагодарить вас. О, если бы вы заодно спасли и мою тетушку!
— Я видел только вас, барышня.
— Но ведь она, бедненькая, рядом со мной сидела, — наивно возразила Агнеш.
— Там много народу сидело. Но я, признаюсь, поступил, как путник, который, увидев среди миллионов трав на лугу один тюльпан, протягивает руку именно к нему.
Агнеш только теперь осмотрела своего покровителя с ног до головы и тут же покраснела до корней волос, скромно потупив глаза.
Это было несомненным признаком того, что она нашла юношу слишком красивым для такого рода слов. В устах человека старого они прозвучали бы всего лишь вежливым комплиментом. Произнесенные красивым молодым человеком, они свидетельствовали о явном намерении поухаживать. Такие вещи непозволительно говорить ей, Агнеш Нессельрот, да еще вот так сразу. И девушка строго взглянула на своего рыцаря.
— Что? Вам снова стало хуже? — с совершенно естественным беспокойством спросил тот.
— Благодарю, наоборот, я чувствую себя теперь так хорошо, что смогу сама отправиться домой.
— Я провожу вас!
— В этом нет необходимости, — холодно отрезала Агнеш, — но тут же пожалела об этом и тотчас более мягко добавила: — Что скажут люди, сударь!
С этими словами девушка поднялась, сердечно поблагодарив хозяев за доброту, и проворно вышла из домика вместе с юношей, который положил портному на стол один золотой в награду.
— О боже! Это вы за меня? — смутилась девушка. — Но как же я теперь возвращу этот долг? У меня нет при себе денег.
— Ну так что ж! — рассмеялся весельчак юноша. — Выпишите мне вексель. Хорошо?
— Конечно! Папа заплатит вам по нему. Только сейчас папы нет дома, и я не знаю, право, что мне делать. Впрочем, постойте! — воскликнула девушка уже на пороге и, улыбнувшись, снова вернулась в домик портного.
— Вы забыли в доме что-нибудь? — спросил юноша, дожидавшийся возвращения девушки во дворе, чтобы проститься с нею.
— Меня зовут Агнеш Нессельрот, я дочь здешнего бургомистра. Вот на этом листке я написала свое имя. Если вам будет угодно, напишите над ним сумму, которую я вам задолжала, и пришлите листок к нам, чтобы я смогла оплатить его. Это и будет моим векселем!
— Очень хорошо, барышня. Я возьму бумагу на память. Хотя и без нее я вовеки не забуду этого получаса.
— Нет, вы должны непременно прислать мне вексель. Как, однако, ваше имя, чтобы и мне не забыть вас? — спросила Агнеш с тенью смущения в голосе.
— Ласло Вереш Фаради.
У калитки они расстались: Агнеш повернула налево, по берегу Дуная, к своему дому, стоявшему где-то неподалеку от дворца, где жила дочь турецкого султана, а Лаци смешался с толпой собравшегося со всей Венгрии люда; здесь он надеялся скорее услышать что-нибудь про своего брата, а может быть, даже и встретиться с ним.
В воображении своем он ярчайшими красками нарисовал себе предстоящую встречу. От самого Дюлафехервара бредил он ею наяву, а в особенности во сне, каждую ночь видя Пишту при самых различных обстоятельствах. Один раз Пишта приснился ему нищим, лежащим на обочине дороги перед семинарским забором, в другой — он промчался мимо Лаци в роскошном экипаже. Лаци закричал вдогонку брату: «Пишта! Пишта!» — и проснулся.
Снился ему брат и окровавленным, израненным, умирающим на поле боя. А однажды Лаци увидел во сне самого себя гуляющим по ночному кладбищу, а на одном огромном мраморном надгробье стояла надпись: «Здесь покоится Иштван Вереш». В другой раз брат приснился ему восседающим на кафедре дебреценской семинарии и рассказывающим студентам про Цицерона.
Словом, Лаци так много думал о своем брате днем, что во время сна ночные феи по собственному капризу показывали ему Пишту то при печальных, то при радостных обстоятельствах.
Что же до дневных фей, то это народ медлительный! Видно, тяжелы башмаки на их ножках! Они не только не свели Лаци с братом, но даже не шепнули ему ничего о его местонахождении. А ведь как он жаждал встречи с Пиштой! Какое было бы счастье сказать ему: «Я уже дворянин, и к тому же богат. Могу и тебя сделать барином. Денег у нас, слава богу, довольно. А не хватит — вернемся за второй половиной клада. Купим себе замок да поместье к нему, лес, пашни, богатые луга, четверик горячих коней приобретем на дебреценской ярмарке. Запряжем их в расписную коляску и поедем в Сегед за тетушкой и дядюшкой Дебошами. Это будет наша первая поездка».
До чего же хорошо да красиво будет, когда старики станут прогуливаться по мраморному крыльцу да переговариваться друг с другом: «Ей-ей, молодцы ребята, эти наши студенты!» Однако и вторая поездка не будет скучнее. А ну, Пишта, попробуй угадать, куда помчится наша коляска на этот раз? Ох, и тяжелодум ты! Куда же еще, как не в Дебрецен. Подкатим с колокольчиками, да и прямо во двор к профессору Силади… А ну как цветет еще там розочка, что тебе когда-то сабельную перевязь вышивала? «Ну, а потом?» — спросит Пишта. «А потом будет и третий путь. Но его-то тебе и подавно не угадать, про то лишь я один знаю».
И Лаци завороженным взглядом поглядел вслед Агнеш. Вот она скрылась в толпе, даже юбочка не мелькнет больше…
