— Все! — прошептал Георгий. И в следующие секунды не поверил своим глазам.
Нос корабля стал выравниваться. Тут же воды помчались с палубы, приниженные, жалкие, словно чего-то испугавшись. Корабль выровнялся из крена и стал приподнимать нос. Еще секунды, и только что мелькнувшее виденье ада показалось сном. Заледеневшее было сердце забилось учащенно, залило грудь радостным теплом. Корабль шел, обретя управление, внизу мягко пульсировали машины, все стало так, как было до взрыва. Лишь торчащие кое-где зубья стекол в окнах рубки убеждали, что это был не сон.
Георгий огляделся: пулеметчиков не смыло. Танки на местах, и артиллеристы тоже. Вроде бы и повреждений в носу корабля нет. «Юнкерс» исчез неслышно. Конвойные эсминцы, дымя, торопятся навстречу. Молчанов обернулся:
— Я подержу штурвал, а ты смотайся вниз, узнай, что с капитаном.
Матрос бросился к трапу, застучал подковками башмаков по железным ступеням.
— Постой! — крикнул ему Георгий. Тот обернулся, — Слушай… А где же английские сигнальщики, что были там, на верхотуре, в «бочке»?
— Там! — показал вниз штурвальный.
— Ладно, сыпь!
Несколько минут Молчанов оставался в рубке один. Эсминцы из конвоя теперь уже были в полумиле. День, пятидесятиминутный день декабрьского Заполярья, склонился к сумеркам. Откуда ни возьмись, вдруг прогрохотали в небе четыре советских истребителя. Веселей стало. Появился бледный капитан, медленно поднимавшийся по ступеням.
— Что с вами, Аркадий Федорович?
— Сознание потерял, Георгий Павлович. — Капитан сумрачно огляделся, сдвинул ногой осколки стекол: — Ну что? Ушел?
— Докладываю: две бомбы в трюмах. Не исключено, замедленного действия. Надо поскорей извлекать их.
Капитан взялся за рупор, руки его будто налиты были свинцом. Да и весь он осунулся. И голос его прозвучал тихо:
— Старпом! Свистать всех наверх. Аврал. Обшарить корабль, отыскать бомбы. Обезвреживанием их будет руководить майор Молчанов. — И уже к Георгию: — Так ты того, Георгий Павлович, поосторожней с ними…
— С бомбами?
— Ага…
Одна из бомб — двухсоткилограммовая фугаска — покоилась в четвертом трюме среди бочек с высокооктановым бензином. Старпом уже распорядился, и люди энергично раздраивали трюмные люки. Дело спорилось; из трюма потянуло бензином, бомба изуродовала несколько бочек.
Вторую бомбу, поменьше, обнаружили в соседнем отсеке трюма.
Когда верхние ряды бочек с бензином вытащили на палубу, стало легче подобраться к фугаске. Георгий, склонившись к корпусу бомбы, нащупал резьбовой штифт, стопорящий взрыватель. Штифт, не успев вывернуться, очевидно, погнулся при рикошетировании бомбы о воду. Георгий крикнул боцману:
— Эта не взорвется! Давайте сюда брезент, накатим ее, и айда наверх!
Через пять минут бомба уже была на палубе. К этому времени подобрались и ко второй, что поменьше. Но беды она могла наделать много, не откажи в ней тем же удивительным образом взрыватель. Даже корпус у этой бомбы не выдержал удара, раскололся, и из него частично высыпалась взрывчатка, а взрыватель «устоял».
Собрав все на брезент, матросы вытянули и эту «штуковину» на палубу.
Возню людей на «Декабристе» заметили английские моряки на эсминцах: конвой уже совсем сблизился с пароходом. На одном из миноносцев замелькали флажки сигнальщиков.
— Запрашивают: чем это мы так усердно занимаемся? — расшифровал старпом.
Георгий усмехнулся:
— Просигнальте им: "Занимаемся физкультурой!" Между тем на «Декабристе» сняли поручни и подтащили бомбы на брезентах к самому краю, и обе бомбы плюхнулись в воду и пошли на дно.
Вот когда на корабле облегченно вздохнули, шумно стали поздравлять друг друга. Теперь можно было и посмеяться над случившимся, над тем, кто как вел себя в трудную минуту. Но галдеж тут же прервался, едва громовой голос боцмана, наводившего порядок, возвестил:
— Сюда, скорее! Здесь еще одна!
Что и говорить, с лиц мигом слетели улыбки.
Среди канатных бухт валялся оторванный стабилизатор от бомбы, сильно помятый, со свастикой на боку. Самой бомбы нигде не было: оставив вмятину на палубе, она свалилась за борт… тоже не взорвавшись.
— Кто же из нас здесь родился в рубашке? А таковой, хлопцы, есть, ручаюсь! — оглядел всех Георгий.
С мостика донесся голос капитана:
— С конвоя передали, чтобы невзорвавшиеся бомбы на корабле не трогали до прихода в порт Мурманск.
— Усе, с ними усе! — рассмеялся боцман. Прибывший затем на катере лоцман провел корабль в бухту порта. В 16 часов 20 декабря 1941 года пароход «Декабрист» бросил якорь на рейде родного Мурманска. Все затемнено: и город, и порт, и корабли. И только в зарницах отдаленной артиллерийской стрельбы нет-нет да и появляются черные контуры портальных кранов, труб и мачт. В наступившей после грохота якорных цепей тишине кто-то звонко пропел:
Мамонька моя, Родина,
Фронтовая моя полоса,
Я вгрызаюсь в твои складки мерзлые,
И бушлатик не греет плеча…
Глава третья
В воскресенье 22 июня, в первый день войны, штурман Константин Иконников, разминаясь перед обедом, крутил на турнике «солнце», и ему улыбалось жаркое таежное солнце. И вдруг в час дня по забайкальскому времени тишину дремотного аэродрома прорезал сигнал тревоги и люди бросились к самолетам. Торопливо принялись расчехлять моторы, прокручивать винты, подвешивать бомбы, ничего пока не понимая. Думали — нападение с востока. Но комиссар объявил, что война пришла вовсе не с той стороны, с какой ее здесь привыкли ждать.
Через четыре дня дальнебомбардировочный полк в тесном строю из семидесяти двух самолетов ДБ-За[6] вылетел на запад. Настроение у летчиков было боевое. Почему-то каждому казалось, что все это ненадолго; направят их сразу на Берлин, а там и войне конец. Парни шутили, намереваясь при случае профланировать по Унтер ден Линден.
Когда пролетали над любимым Байкалом, вспомнили поверье: если пролетаешь над Байкалом, брось в него серебряную монету, — тогда ты вернешься сюда, в эти края, тебя не постигнет беда. И вот командир полка покачал крыльями, у всех машин приоткрылся верхний люк, высунулась рука, и за борт посыпались мелкие деньги. Засверкали, запестрели, оседая к водам Байкала, исчезая из виду.
Великая война для штурмана Кости Иконникова началась от Борисоглебска.
Кстати, несколько слов об этих двухмоторных самолетах конструкции Ильюшина.
В печати у нас до войны их называли ЦКБ-30. На таком самолете Владимир Коккинаки установил тогда несколько высотных рекордов, а в конце апреля 1939 года предпринял беспосадочный перелет через Атлантику из Москвы в Канаду. Канадцы тогда говорили, что своей «Москвой» — так назывался его самолет — Коккинаки прорубил окно в Канаду.
Но в первые недели войны нашим дальнебомбардировщикам ДБ-За пришлось действовать, по сути, как обыкновенным фронтовым самолетам. Задержать танки! — это была главнейшая задача. Если ударом с воздуха удавалось задержать их на часы — и то было неплохо. На сутки — совсем хорошо. Нужно было выиграть время, дабы накопить на оборонительных рубежах силы, способные преградить путь врагу к важнейшим центрам, к Москве.
Сперва Иконников летал с Шкутко. Отличнейший был летчик Алексей Васильевич, задорный, веселый.
Летали они в первые дни отчаянно: без истребительного прикрытия, средь бела дня, летали низко, бомбили иногда с высоты 300–400 метров. Ходили в строю, плотно сомкнувшись, и видели нередко, как рядом идущая машина загоралась, как летчик стремился сорвать пламя. Запомнилась Косте на всю жизнь такая картина.
Вышли они на боевой курс, только отбомбились, и откуда ни возьмись, несколько «мессеров». Прижались бомбардировщики плотно один к другому, и стрелки их не зевают, стучат перекрестным огнем по нападающим из пулеметов. Но исхитрился один «мессер» и полоснул по ведомому.
Загорелась идущая сбоку машина. Летчик, как видно, скомандовал своим прыгать. Штурман прыгнул, а стрелка-радиста не видать: наверное, ранен. Машина горит, секунды на исходе. И вот летчик вылез из объятой пламенем машины на крыло, стоит, держась руками за борт и за штурвал, все ждет, пока прыгнет стрелок. А тут заходит еще «мессер», и как дал несколько трасс… И не стало стоящего на крыле летчика. Соскользнул он с плоскости и исчез внизу.
Были случаи, когда от прямого попадания крупнокалиберного снаряда самолет разметало в клочья. Что ж… Может быть, так умирать было и легче.
Но худо было тем, кого враг, лишив сперва возможности обороняться, готовил к смерти постепенно, по сути добивая раненых. Разумеется, этакой «практикой» могли тешить себя вражеские истребители в первые месяцы войны, используя создавшееся для них преимущество в воздухе.
И вот какой однажды произошел случай с командиром самолета старшим лейтенантом Гетманом.
