Ознакомительная версия.
– Целей для них в этом районе много… шоссе, – карандаш подчеркнул красную нитку на карте, – Рош ха Айн, кибуц Нахшоним, кибуц Эйнат, Барекет….
Ваша задача перекрыть обе дороги. Возможно, они выберут другие пути, но ими займутся пограничники. Ваше дело Эль Хамам. Первый взвод перекроет оба склона: южный и северный. Там древние развалины, легко укрыться. Второй взвод будет в резерве на базе пограничников в Афеке, я тоже буду там.
Среди нас есть новички, для них это шанс показать себя в бою. Ну а остальным – присматривать.
Это в общих чертах. Во все подробности вас посвятит Миха. Выход сегодня ночью, в два ноль-ноль.
Ротный засунул руки в карманы и задвинулся в тень штабного барака.
Миха командовал разведвзводом. Невысокий, поджарый со щегольскими усиками на верхней губе, почему-то весь батальон называл его русским словом Картошка. Он родился в Иордании и знал пустыню, как свои пять пальцев.
Картошка поднялся на ноги, отряхнул мятую полевую форму без знаков различия и подошел к карте. Оглядел подчиненных, откашлялся и ткнул пальцем в линию прекращения огня.
– Наша задача перекрыть возможные пути здесь и здесь…
– Наконец-то, – шепнул Берль, – повоюем…
Они выдвинулись ночью, так чтоб к рассвету успеть занять позиции. Сначала на грузовиках до Нахшоним, оттуда пешими к Умм Эль Хамаму.
Дмитрий топал по узкой каменистой тропинке, извивающийся между камней. Впереди в полумраке светлела спина Двира, утыканная винтовочными гранатами, как дикобраз иглами. В затылок хрипло дышал Берль, позвякивая навешанной амуницией.
Тропа вилась, огибала холмы, то взбираясь, то скатываясь вниз. Внезапно выкатившаяся из облаков луна осветила всю муравьиную цепочку взвода растянутую по склону. Первым ковылял проводник, старикан-кибуцник из Эйната, смахивающий на сказочного гнома или лешего: борода по самые глаза, выгоревшая панама, неизменная "чешка" за спиной. За ним шагали ветераны из его, Дмитрия отделения: нескладный Гаврош, коренастый приземистый Линкор перечеркнутый обожаемым MG34.
Герши и Шарабани шли следом. За глухо матерившимся под нос Шарабани топал Адам, потом Двир со своими гранатами в рюкзаке. За ним Дмитрий. Позади, за спиной, пыхтел Берль, хрипела глухо рация, шелестел тихий шепот взводного.
К рассвету они укрепились в развалинах, перекрыв обе тропы. На склоне, когда-то находился поселок или деревня, остатки домов квадратами карабкались к вершине, белел на гребне единственный дом с уцелевшей крышей. Среди его толстенных стен разместился НП Ишая. Ниже, над тропой, как положено, наметили основную позицию, запасную, распределили сектора обстрелов.
Для отдыха командовавший отделением сержант Горелый присмотрел глубокий фундамент, окруженный четырьмя массивными стенами. На дне росло оливковое дерево, покрывавшее тенью все вокруг. Дверной проем и несколько окон позволяли быстро и незаметно рассредоточится по местам.
Дежурная смена наблюдателей залегла в сухой траве, остальные устроились внизу, у стен, в тени оливы. Не хватало только Берля. Но вскоре сверху зашуршала трава, посыпались комки земли и потомок защитников Тель Хая скатился вниз, волоча за собой катушку с проводом.
Он отдышался, извлек из-за спины черную эбонитовую коробку полевого телефона, смотал в катушку лишнее, прикрепил провода. Прижав к уху трубку, Берль покрутил ручку, прислушался, потом ухмыльнулся и ткнул трубку сержанту. Горелый пробурчал несколько слов и вернул трубку.
Бойцы потихоньку обживались. Потянулись долгие часы ожидания.
Дмитрий разглядывал ветеранов. Все они, как на подбор, были колоритнейшими личностями. Опытные вояки, настоящие бойцы, порой вели себя как расшалившиеся школяры. Иногда Дмитрию казалось, будто он не в армии, а на съемках какой-то комедии.
Напротив него прислонился к стене Иоське. Положив на колени винтовку, он смешно, по собачьи, выгрызает мозоль на ладони.
Иоське – иерусалимский Гаврош. Он участвовал в боях за Еврейский квартал в прошлой войне. Берль рассказывал, что про него даже упоминали в одной книге, посвящённой боям в Иерусалиме. Дмитрий, как-то прикинул, если сейчас Иоське около двадцати, как и всем им, значит воевать он начал лет в двенадцать. Худой жилистый быстрый в движениях, с живым румяным лицом, Через всю правую щеку шрам, память о легионерской пуле. Гаврош – отпетый пошляк, и когда кто-то распевает вслух песни или молитвы, он не упустит случая вставить нараспев похабную фразочку, подобрав соответствующую рифму. Голос у него высокий, с типичным иерусалимским акцентом.
Рядом с Гаврошем прислонился к стволу оливы Яки. Маленького роста, но крепкий, мускулистый.
Влюбленный в свой MG-34, как в женщину. Вот и сейчас, что-то перебирает в патронной ленте, проверяет, поправляет. Сам же агрегат стоит наверху, на позиции, заботливо покрытый мешковиной. Из бандуры своей Яки творит чудеса, на стрельбище то цифры на мишени дырками выводит, то буквы. За компактные габариты и огневую мощь, кличка у него "Карманный линкор", для удобства, естественно, укороченная до "Линкора".
В углу похрапывает Буадана. Сын иерусалимского строительного подрядчика. Темпераментный, как дохлая медуза, Буадана оживляется только в бою… ну или если есть шанс с кем-то подраться. Остальное время этот здоровенный "иракец" тихо дрыхнет где-нибудь подальше от командирских глаз. Вроде сын богатого папочки, ходил в хорошую школу, а шпана шпаной. Формально он второй номер у Линкора. На деле же Линкору никто не нужен, ему только ленты подноси, вот Буадана и носит.
Справа от Буаданы ковыряет ножом пол Шарабани, высокий, тощий йеменец. Бормочет под нос ругательства. Он всегда ругается, со своим смешным певучим акцентом. Разговаривает Шарабани оглушительно громким голосом. Его всегда слышно. По-другому он просто не умеет. Каждый раз перед отходом ко сну Шарабани выдает краткую тираду, характеризующую минувший день. Форма может варьироваться, но смысл обычно остается неизменным:
Все сабры – бляди,
Включая репатриантов и арабов…
Покончив с обвинительной частью Шарабани переходит к политинформации и заявляет что-то вроде того, что следующая мировая война начнется в гребаном Китае, после чего наступает очередь «вестей с полей» и обещаний создать кибуц прямо в море или под землей. Завершив монолог, Шарабани бревном валится в постель или в то, что ее заменяет на данный момент, и засыпает.
Главное достоинство Шарабани, кроме умения ругаться – потрясающее чувство местности, он плохо читает карту, но каким-то внутренним чутьем улавливает ландшафт. Без всякого компаса определяет стороны света, всегда знает нужное направление.
Наверху, в выжженной солнцем траве лежат Двир и Герши. Фраза Наполеона о маршальском жезле в ранце каждого солдата, как нельзя лучше подходит к Герши. Даже прогуливаясь с девушкой в парке, он приговаривает: здесь удачная позиция для пулемета, а тут самое место для засады.
Девушки реагируют по-разному. Кто-то пугается и крутит пальцем у виска, другим нравится. Попадаются, однако, и видавшие виды девицы из приграничных мошавов и кибуцев, эти легко поддерживают разговор, высказывая свою точку зрения на сектора ведения огня, расположение пулеметных позиций, и прочую установку минно-проволочных заграждений.
Командиры, естественно, к болтовне Герши не прислушиваются, действуя по собственному разумению, но если что-то идет наперекосяк, он обязательно бормочет под нос: я ведь говорил…
Еще был Адам – дружок Дмитрия по кибуцу, все такой же: белобрысый, спокойный, как и в день их первой встречи в киббуцном общежитии. Вместе призвались они в НАХАЛь, вместе попали в парашютисты.
В других отделениях тоже хватало персонажей. Один Шарет чего стоил. Его всегда называли только по фамилии, видимо из-за дяди Моше Шарета, главы правительства Израиля. Парень подобным родством совершенно не кичился и не отличался от остальных. Но однажды отколол номер как раз в духе парашютистов. Их отпустили на "автэр" то есть в увольнение с вечера до завтрашнего утра. Шарет был родом из Дгании и за ночь никак не успел бы смотаться домой через всю страну. И тут он вспомнил про дядю. Проживал дядя в Тель-Авиве, в собственном доме. Будучи избран главой правительства, он не посчитал нужным сменить жилье, просто дом усиленно охранялся. Племянник в детстве частенько и подолгу гостивший у дяди, пролез через одному ему известный лаз. В доме все уже спали и он, перекусив, чем бог послал, улегся спать в салоне. Рано утром племянник выбрался тем же потайным способом, незамеченный ни охраной, ни обитателями. На дядином столе он оставил записку, в которой предложил уволить охрану и набрать новых, желательно из парашютистов.
За племянником приехали на следующий день, прямо на стрельбище. Правда, выяснив подробность проникновения, отпустили восвояси.
Медленно тянулось время. Солнце взошло, и густая влажная жара постепенно просачивалась в развалины, изгоняя иллюзию ночной прохлады. Горячее душное марево заполнило колодец фундамента. Листья оливы лениво шелестели над головой.
Ознакомительная версия.
