Глаза Блинова блеснули и тут же погасли. «Что еще придумал Курт Мейер? Не ловушка ли это? Знает ли он, что мальчик — племянник Никиты Борзова?»
— Спасибо, господин Мейер, — горячо сказал он. — Несомненно, мне нужно укреплять здесь свой авторитет… Я вам очень признателен… Ну, а куда их деть?
— Думаю, что они сами найдут место, куда пойти.
В этот момент зазвонил телефон. Блинов взял трубку, отозвался и, пока он слушал то, что ему говорили, Мейер наблюдал, как менялось лицо бургомистра: оно приняло какое-то болезненное выражение. Наконец Блинов медленно, точно в раздумье, положил трубку.
— Они сбежали, — ответил он на молчаливый вопрос Мейера.
— Сбежали! — в бешенстве крикнул Мейер. — Слушайте, господин Блинов, что у вас за порядки! Кто отвечает за полицию: я или вы?
И, схватив со стула фуражку и даже не взглянув на бутылку коньяка, он вышел, громко хлопнув дверью.
Как только его шаги замолкли, Блинов поднял трубку внутреннего телефона:
— Борзов, быстро ко мне! — крикнул он.
Старый подвал крепкого столетнего дома представлялся начальнику полиции самым надежным местом для арестованных. И действительно, до сих пор никому еще не удавалось бежать оттуда. Толстые, обитые железом двери, маленькое окошко — взрослый в него не пролезет. А ребенок?.. Но кто мог об этом подумать?
Когда полицай увел Юренева на допрос, старики переглянулись и облегченно вздохнули.
— Хоть бы тебе не вернуться, бродяга! — сказал рябой и сплюнул на пол.
Коля обиделся за Мишу:
— Зачем вы так? Что он вам сделал?..
— Ты еще глуп, Коля! Подрастешь, тогда будешь понимать.
Мая поддержала Колю:
— А чем же Миша плохой, дедушка? Он веселый, — сказала она.
— Вот-вот, чересчур даже веселый, — сказал другой старик, с растрепанной рыжей бородой; его звали Степан Лукич. — От такой веселости люди кровавыми слезами плачут.
Старики хмуро замолчали. По некоторым признакам они заметили, что Михаил нарочно подсажен к ним полицаями. Уж очень он был спокоен, — много спал, и не было у него обычного тревожного ожидания. Даже когда его позвали к выходу, он вскочил с нар с таким видом, словно давно ждал этого. Плохой актер! Сыграть даже не смог хорошо. Они сразу увидели, что это за человек. И за эти дни он ничего от них не узнал. А вся история с его побегом, которую рассказал Коля, не произвела на них никакого впечатления. Если он честный человек, то нужно же быть таким ослом, чтобы лезть в сарай помощника бургомистра! Довериться такому равносильно тому, чтобы пойти и донести на самого себя.
Сидя рядом с Маей, Коля растерянно думал о том, как сложно все в жизни. Раньше все вокруг казалось ему совсем простым. Он играл во дворе с ребятами, а когда подрос, стал ходить в школу. У памятника Ленину его приняли в пионеры. Он помнит этот весенний день. Увидев его с красным галстуком, отец весело поднял руку: «Коля, будь готов!» — «Всегда готов!» — ответил Коля. Папа работал, он учился, а мама тоже работала, но где бы Коля ни был — на детской площадке, в саду, на берегу озера, — он часто слышал ее голос, несшийся из громкоговорителя: голос был спокойный, чуть-чуть незнакомый. Коля гордился тем, что его мама выступает по радио и ее имя знает весь город. То, что у него есть отец и мать, казалось ему таким же незыблемым, как дом, в котором он жил, как школа, в которой он учился, как улица, где был ему знаком каждый мальчишка. Будущая жизнь представлялась ему ясной. Он вырастет и станет киномехаником, а еще лучше — машинистом паровоза. Далеко-далеко уходят рельсы, а по ним мчится поезд! И на паровозе, рядом с папой, — он, Коля! Мелькают столбы, будки обходчиков, медленно кружатся вдалеке поля, белый дым из трубы хлопьями путается в кустах, растущих на склонах насыпи… А паровоз мчится и мчится, набирая скорость!..
Да, еще недавно о Коле заботилась мать, она охраняла его от опасностей и горестей. Теперь же он был брошен в бушующий поток. Сумеет ли он из него выбраться?.. Люди оказывались совсем не такими, какими он себе их представлял, они менялись на глазах. Коля не любил дяди Никиту, но не знал, что он предатель. Он боялся фотографа с базарной площади, а старик оказался добрым и даже хотел его спасти. Миша пострадал от гитлеровцев, а эти двое сердитых стариков почему-то ему не доверяют.
Задумавшись, Коля смотрел в маленькое оконце. Сквозь него виднелась низкая серая туча. Вот медленно прошел часовой. Теперь это уже не черные ботинки на толстой подошве, а яловые истрепанные сапоги.
В углу прикорнула Мая. Она как будто спит. У нее серое, усталое лицо, косички растрепаны, и от этого вся ее фигурка выглядит какой-то беззащитной и жалкой.
Рано утром полицай принес каждому по миске жидкого супа и по куску сырого хлеба. Этого было мало, но Коля все же поделился с Маей: девочка была очень слаба. И он не заметил, как после этого потеплели глаза обоих стариков, они стали менее настороженными и более разговорчивыми…
Прошло уже несколько часов, с тех пор как увели Михаила. Коля начал беспокоиться. Эти старики могут скрипеть сколько им угодно. Им просто везде мерещатся шпионы.
Мая проснулась и стала заплетать свои косички. У нее были тонкие руки, и вся она казалась высохшей, удивительно хрупкой.
— Мая, а ты пионерка? — вдруг спросил Коля.
Старики в углу усмехнулись. Мая удивленно взглянула на него.
— Конечно, пионерка! Я даже председателем отряда была. Осенью мне в комсомол вступать надо, — сказала она.
— Вы бы потише говорили, — произнес рябой, — а то полицай услышит. Он вам покажет комсомол!..
— Не услышит, — ответил Коля, — а услышит, что ему с нас взять?
— Найдет чего! — буркнул рябой и умолк.
Он подсел к окошку и стал осторожно поглядывать в узкий проулок, вдоль которого тянулась серая каменная стена. Потом он поманил к себе рыжебородого. Они примостились на нарах по обе стороны окошка и стали о чем-то тихо переговариваться. Когда окошко заслоняли яловые сапоги, старики отодвигались от него подальше, когда яловые сапоги удалялись, они вновь придвигались поближе.
— Как по-твоему, что с нами будет? — спросил Коля.
Девочка наморщила лоб.
— Не знаю. Меня, наверное, пошлют в Германию.
— Вот хорошо, если бы меня послали в лагерь! — вздохнул Коля. — Я был бы вместе с папой…
— Не пошлют, — с уверенностью сказала Мая, — ты же не пленный.
— А куда ж они меня денут?
— Подержат, подержат, а потом вернут к дяде.
Коля вспыхнул:
— А я от него все равно сбегу!..
— Куда убежишь?
— К Якушкину!.. А может, в Малиновку! — Он наклонился к ней и заговорщически прошептал: — Я такое слово знаю, меня сразу в партизаны возьмут.
— Какое? — с интересом спросила Мая.
— Такое! Сказать не могу! Тайна.
Рябой дед вдруг спросил:
— А кого ты в Малиновке знаешь?
— Многих знаю! — задиристо ответил Коля.
Опять эти деды лезут не в свое дело!
— Кого, например? — настаивал рябой.
— Ну, одну тетку, которая с краю живет.
— А как ее зовут?..
Коля подозрительно взглянул на рябого:
— А вы почему меня, дедушка, спрашиваете?
— Очень просто — я сам из Малиновки. У меня там все кумовья да свахи…
— Ну, а Полозневу знаете? — осторожно спросил Коля; он и сам не был уверен в том, правильно ли запомнил это имя.
Деды переглянулись. На их иссеченных морщинами лицах вдруг появилось какое-то новое выражение. Они смотрели на Колю с любопытством и в то же время с недоверием. «Кто же ты? — как бы говорили их взгляды. — Знаешь ли ты, о чем болтает твой язык?»
— Слышал о такой, — сказал Степан Лукич. — Только она из деревни давно ушла…
— Куда ушла? — встрепенулся Коля.
— Вот еще! Скажи ему куда! — угрюмо проронил старик. — Ушла, и все. А ты кем ей приходишься?
Коля промолчал.
— Ну, а еще кого в деревне знаешь? — продолжал допрос рябой.
— Никого больше не знаю, — огрызнулся Коля.
Он повернулся к любопытным дедам спиной и стал говорить с Маей. Она уже заплела косы и молча сидела, устало привалившись к грязной стене.
— На улице дождь, — мечтательно сказала она.
— А я люблю, когда дождик, — ответил Коля. — После него грибы растут.
Мая оживилась:
— Люблю ходить по лесу! Идешь, а под ногами земляника! Много-много. Ты ее собираешь, а тебе кажется, что из-за куста сейчас медведь выйдет!.. Ты медведей боишься?
— Чего их бояться, — усмехнулся Коля. — Я не то что медведей, я и волков не боюсь!.. Волку свистнешь, а он к тебе бежит, как собака…
Рябой засмеялся мелким смехом:
— А волка-то живого ты когда-нибудь видел?
— Видел!
— Какой он?
— Большой и серый!
— Сам ты серый! — ухмыльнулся дед. — У нас волки были рыжие. А последнего, если хочешь знать, убили в двадцать пятом году. Когда тебя еще на свете не было!
