Едва Мерецков прибыл в Малую Вишеру, то немедленно принял дела от стушевавшегося генерала Хозина, недалекого и случайного, но зловещего фигуранта трагедии. Затем ознакомился с оперативной обстановкой и тут же отдал командармам Коровникову и Яковлеву категорический приказ — восстановить коридор у Мясного Бора.
Обе армии в два часа ночи следующего дня, 10 июня, начали наступление. Предпринятое давление на немецкие войска, которые вошли в Долину Смерти и спешным порядком принялись укреплять захваченные позиции, оказалось бесполезным. Поддерживаемые авиацией пришельцы успешно отбивали атаки частей 59-й и 52-й армий.
— Давай, Кирилл Афанасьевич, снова перетряхнем наши резервы, — предложил командующему фронтом Василевский. Он прибыл с ним вместе в Малую Вишеру представителем Ставки.
— Перетряхивать нечего, — развел руками Мерецков. — То, что я наскреб весною, Хозин передал Ставке.
Он хотел съязвить по поводу того, что незадачливый Михаил Семенович, которого Сталин отправил вместо него на 33-ю армию, любил вождь подобные рокировки кадров, что Хозин собирался воевать без резервов. Но какой толк сотрясать воздух: теперь он сам командует фронтом и вызволять 2-ю ударную — дело его долга и совести, конечно.
Яковлеву передали они с Василевским 165-ю стрелковую дивизию, только что прибывшую из зауральского города Кургана, где она формировалась. Передана была в распоряжение командарма-52 и 7-я бригада танкистов-гвардейцев. И еще два полка спешенных кавалеристов, тех, что в мае вышли из мешка.
Коровникову добавили 2-ю стрелковую дивизию и три отдельных батальона. На подходе к позициям армии находилась и 29-я танковая бригада.
Вот эта последняя и была серьезной силой, не в пример пехоте. Те стрелки, что здесь воевали, утратили боевой пыл из-за элементарной усталости, а попросту говоря, выдохлись. Новые бойцы, вроде курганцев, были еще сырыми, в такой местности не воевали, они в большей части вообще пороха не нюхали и годились разве что на «пушечное мясо». Или, как принято было говорить, для численности живой силы, для количества, одним словом.
С одной стороны, необходимо было тщательно подготовить сходящиеся удары с востока и запада, и прежде всего дождаться, когда приданные части как следует развернутся и займут исходное положение. С другой, нельзя было тянуть время, ждать, когда немцы закрепятся в горловине.
Едва танкисты из 7-й бригады стали прибывать в район утраченного коридора, Мерецков приказал нанести удар вдоль южной стороны дороги Мясной Бор — Новая Кересть.
— Но у меня только одна рота, — возразил комбриг. — Остальные на марше, товарищ командующий.
— Давай! — махнул Кирилл Афанасьевич. — Там тебя горемычные братья из Второй ударной ждут…
Комбриг хотел уговорить его дождаться большего количества пехоты, но понял, что с комфронта сейчас не поспоришь. Надраенный Сталиным, Мерецков стремился любой ценой добиться хоть небольшого успеха.
Командир танкистов отрядил пять тридцатьчетверок, остальные машины только подходили, и бросил их в указанном генералом армии направлении. Ребята в гвардейской бригаде лихие, рванулись через укрепления и вышли на берег реки Полнеть. Но пехота замешкалась, вслед за танками не пошла. Гвардейцы покрутились-покрутились у Полисти, более суток вели они бой без поддержки родимой матушки-пехоты, расстреляли боеприпасы и благоразумно возвратились.
На Коровникова командующий фронтом особенно давил. Иван Терентьевич и сам вину ощущал: ведь именно его части пропустили фашистов в Долину Смерти. И Коровников, не дожидаясь общего
наступления, 16 июня отправил в бой только-только подошедшие пять танков 29-й бригады, придав им стрелковый батальон.
Считая себя большим знатоком по броневой части, в 1937 году закончил бронетанковую академию, Коровников распорядился посадить на машины саперов.
— Ежели застрянете, — напутствовал командарм танкистов, — ребята с брони соскочат, гать вам или лежневку соорудят. Дальше двинете по болоту. Рванете на помощь Второй ударной…
Танки рвали довольно успешно, но пехота из 24-й бригады отстала, а противник открыл такой плотный огонь из автоматов и минометов, что саперов с брони в момент как ветром сдуло. Тем, кто за танками и залег, гансы голов поднять не давали. Атака захлебнулась.
На следующий день подошли новые машины, и Мерецков бросил в Долину Смерти еще четырнадцать танков, придав им бойцов из 374-й стрелковой дивизии. Но красноармейцы-сибиряки полковника Витошкина не смогли пробиться сквозь сплошной огонь. Они отстали от танков, которые из-за отсутствия у противника в коридоре истребительной артиллерии успешно преодолевали заграждения и ушли вперед. Но без сопровождающей пехоты танкисты овладеть положением в горловине, закрепиться там не смогли и повернули назад.
Генерал Коровников растерялся. На него воздействовал Мерецков, обосновавшийся на КП армии, не добавляло покоя и присутствие Василевского, имевшего неограниченные полномочия от Верховного. Иван Терентьевич посылал в бой все новые и новые подразделения, которые несли серьезные потери, но дело не поправлялось. Тем не менее, борьба за коммуникации 2-й ударной не прекращалась ни днем, ни ночью, благо темнота в это время года здесь не наступала.
Они постояли возле обезображенного трупа Гончарука, помолчали. Никонову этого бойца особенно было жалко, хотя и от смерти других веселья нет. Но так долго обходила смерть толкового красноармейца, а вот и его настигла. Правда, Гончарук семерых врагов с собой забрал, далеко не каждому такое удается, сколько уходит из жизни в бою, не успев даже ни разу выстрелить.
«За дело надо приниматься», — подумал Иван и велел приданному теперь ему лейтенанту занять оборону левее от того места, где погиб Гончарук. Своих бойцов он расположил правее, а дальше никого уже не было, фланг его оставался голым.
Тут подошел к Никонову красноармеец из примкнувших и говорит: «А там ваш боец лежит, товарищ командир». «Все мои со мной, — ответил Иван, — вот они рядом, оборудуют точки». «Да нет, — настаивает красноармеец, — ваш он, в кустах лежит, полураздетый. Кинулся туда ротный, а там пропавший Самарин. Все тело в рубцах от раскаленного шомпола. На животе дырку обнаружили, стреляли почти в упор, вокруг раны кружочек запекшейся крови. Ощупал Иван беднягу Самарина, убедился в том, что тот не только жив, но и в сознании, губами шевелит.
— Терпи, брат, — сказал ему Никонов, — скоро тебя в медсанбат доставим, там операцию сделают.
— Железом жгли, — прошептал Самарин. — Но я ничего, командир, не сказал им. Только вот Петряков меня бросил…
— Здесь он, Петряков! И не бросил тебя, а едва из плена убег… Это вот тебе, Самарин, не повезло. Да теперь ладно образовалось, теперь в обиду не дадим, у своих ты, Самарин.
Славный он был товарищ, председателем старательской артели работал, опытный сибиряк. Подвижный, поворотливый, надежный человек по военной работе. Никонов часто его брал с собой на сложные задания.
Только чего вздыхать над пострадавшим? То, что он жив еще, побывав у немцев в лапах, чудо. Но Иван хорошо знал, какое короткое время длится чудо на войне. Сразу связался с командиром полка, рассказал о геройстве Анатолия. Красуляк говорит: «Несите Самарина в нашу санчасть. Так что двигайте сюда».
Легко сказать «двигайте», когда бойцы двое суток не спали, не ели и не пили, все время на ходу. А Самарина надо нести пять километров по болотистым кочкам. Выделил на это дело двоих. Поворчали красноармейцы под нос, больше, конечно, для облегчения духа, и понесли товарища в санчасть.
Никонов же двинулся к ручью, захотелось попить. Подошел к воде и увидел на кромке берега комочки икры. «Наверно, щуку удалось поймать счастливчикам», — подумал Никонов, хотя и знал, что в таких лесных ручьях щуки не водятся. Икру он, конечно, съел и пошел назад. Навстречу ему — старшина Григорьев. «Лягушку мы поймали, товарищ командир, — доложил Иван Николаевич, — уже сварили, давайте откушаем». Старшина показал котелок, в котором плавала лягушка, а рядом с нею блестки жира.
«Ишь ты, — удивился Иван. — Вот не знал, что лягушки бывают такими упитанными». Вслух он сказал:
— Так это вы икру в ручей бросили?
— Мы, — ответил Григорьев.
— Напрасно… Это ведь тоже пища. Я ее и съел.
— На здоровье, — просто сказал Григорьев.
Лягушку разделили на пятерых, потом пили из котелка бульон. Отдыхали прямо на земле, от комаров спасенья не было, тучами вились, и что только вкусного они в них, почитавших лягушку за великое счастье, находили… Сами бойцы несколько притерпелись и к голоду, и к комарам. Они и к смерти притерпелись, если к ней вообще можно привыкнуть. На позиции ни землянок, ни шалашей настроено не было. Все лежали на земле и ждали приказа или немцев. Последних надо было уничтожать тем жалким количеством патронов, что у них осталось, а приказы… Они могли быть всякими, не отличались лишь одним: их надо было исполнять.
