Разбивая до крови руки об острые камни, Нестеров поднялся метров на десять выше тропы. Он подтянулся и лег всем телом на узкую ровную площадку. Солдаты ползли следом за офицером. По рукам передавали наверх тяжелые пулеметы, минометные плиты, стволы.
Несколько секунд Нестеров лежал, не поднимая головы. Справа от него грязевым потоком стекал сель, а за ним высился пирамидальный утес. Нестеров прикинул: десять шагов прыжками — и он за надежным укрытием. Кивнул солдатам:
— За мной!
Но только он успел встать на ноги, как «духи» открыли огонь. Солдаты упали, не успев сделать ни одного шага, а Нестеров, обозлившись на собственное бессилие, изо всей силы прыгнул в темную массу селя. В ту же секунду он почувствовал, как его ноги крепко увязли в липкой массе.
Он сыпался с мокрым гравием вниз, а пирамидальный утес, который мог бы уберечь его от огня, уходил все дальше.
Волна страха и отчаяния обожгла ему сердце. Нестеров попытался сделать несколько шагов в сторону, но не смог. Он вдохнул в грудь воздуха, чтобы крикнуть… Страшной силы удар в грудь вдруг свалил его на спину, головой вниз. Машинально сжимая оружие, Нестеров попытался схватиться за что-нибудь, но руки быстро тяжелели.
Он ударился затылком о камень. Ноги поднялись над головой. Нестеров сделал мучительно болезненный кувырок через голову и тяжело упал на живот у крупного валуна. «Я еще жив. Я еще жив», — металось в его сознании. Он с трудом провел языком по губам и почувствовал соленый привкус крови. Красная струйка стекала по подбородку на мокрый камень. «Наверное, мне пробило легкое», — отрешенно подумал Нестеров и лег щекой на булыжник.
Откуда-то донесся крик, показавшийся Нестерову страшно далеким. Собрав все силы, он приподнял голову, но не смог ничего различить: скалы, фигуры людей двоились в глазах, обволакивались желтой пеленой. Нестеров попытался позвать на помощь, но лишь с трудом выдавил из себя булькающее «ы-ы-ы».
Он не видел, как Звягин упал на ленту оползня и покатился кубарем вниз. В метрах двадцати встал на ноги, едва удерживаясь в потоке, и стал стрелять длинными очередями. Рядом с ним кружили хоровод султанчики грязи, разлетался в сторону щебень. Звягин прыжком выбрался на сухое место, припал к земле и съехал на животе к валуну, за которым лежал Нестеров.
— Где болит? — шептал Звягин скороговоркой, разрывая прорезиненную оболочку перевязочного пакета… — Сейчас перевяжу.
Он выстрелил еще несколько раз по скалам, нависшим сверху, отложил автомат в сторону и стал осторожно снимать с Нестерова одежду. Под голову сунул шапку и нахмурился, услышав частое хриплое дыхание лейтенанта. Звягин снял с Нестерова бушлат, безрукавку с магазинами и сигнальными ракетами, задрал к плечам свитер, оголив необычно белую, с пятнами крови грудь…
Воблин не оценил силу и отчаянную дерзость «духов». Те успели закрепиться на склоне и жестоким огнем терзали роту уже несколько часов подряд. Артиллерия ничем не могла помочь. Вертолеты пытались пробиться к роте, но ведущий «Ми-8» был сбит «Стингером», и звено, скинув бомбы в километре от позиций «духов», ушло на базу. Звягин приказал роте отходить и вместе с Нестеровым спускался в ложбину, где можно было укрыться от пуль и осколков. Оба тяжело дышали и ничего не слышали, кроме грохота боя и глухих ударов своих сердец. Нестеров стонал, на свитере проступила кровь — видимо, сползла повязка. Но Звягин уже не останавливался. «Потерпи еще немного, потерпи», — просил он.
Неожиданно откуда-то слева, из-за ломаной гряды скал, взлетела в небо красная ракета, и в ту же секунду раздались звуки частой стрельбы.
— Подожди, остановись! — из последних сил крикнул Нестеров. Морщась, приподнялся на локте и прислушался.
Звягин крепко взял его за руку и потянул вниз. Они съехали несколько метров по мокрым камням, но Нестеров вдруг мучительно скривился, закрыв глаза, и с трудом выдавил:
— Это Шарыгин… Ты слышишь?.. Надо пробиваться ему на помощь… Там всего пятеро…
Звягин сделал вид, что не услышал слов лейтенанта. Он обхватил его одной рукой и, не поднимаясь, стал отталкиваться от камней.
А снизу навстречу им быстро поднималась цепочка «зеленых» — афганских солдат, которые на всех боевых операциях всегда шли за спинами наших ребят. «Сарбозы» свистели, что-то кричали и размахивали руками…
* * *
В свете прожекторов БМП Нестеров видел солдат, которые, словно призраки, брели к технике и падали, обессилевшие, у грязных катков боевых машин; они не снимали с себя оружие, вещевые мешки, радиостанции, не выпускали из рук минометные плиты; они падали в лужи, не находя сухого места; ложились друг на друга, прижимаясь к выпачканным бушлатам и бронежилетам, как к подушкам, и напоминали мокрые, только что изваянные скульптуры из глины. Между ними, едва отрывая от земли ноги, ходил Воблин, без оружия, в расстегнутом бушлате, без шапки. Мокрые от дождя волосы прилипли ко лбу. Одной рукой начальник штаба тер черную щетину, другой трогал солдат, словно не мог поверить, что перед ним живые люди. На трансмиссии боевой машины сидел Вартанян. Он сжал в кулаке седой чуб и качался взад-вперед; с его крупного, потемневшего от пороховой гари носа, дрожа, отрывались одна за другой капли. Звягин сел рядом с Нестеровым, зачем-то положил ладонь ему на лоб и, с трудом ворочая языком, спросил:
— Пить хочешь?
Его скулы обострились, лицо стало грубым, с резкими чертами, словно высеченным из камня. На подбородке чернел запекшийся рубец.
Нестеров не ответил на вопрос, облизнул пересохшие губы.
— Шарыгин вернулся, командир? Группа Шарыгина вернулась?
Ротный стиснул зубы и, глядя куда-то в сторону, произнес:
— Нет больше Шарыгина…
Покачиваясь, командир роты Звягин пошел вдоль колонны. Нестеров попытался приподняться с земли, вытянул шею, глядя ротному вслед.
— Что ты сказал, Сергей? — прохрипел он. — Я не понял, что ты сказал…
Кто-то стиснул его ладонь. Рядом на коленях стоял Вартанян. Он втянул голову в плечи и мелко дрожал, сдувая с кончика носа мутные капли.
— Он… Он… подорвал себя… Последним… Всю группу перебили, он был последним… Побоялся попасть в плен… Положил «эфку» на живот…
Вартанян больше не смог говорить, затряс головой и опустил ее на колени.
Нестеров закрыл глаза и мучительно простонал сквозь зубы, словно ему наступили на рану.
Звягин тормошил спящих солдат:
— Подъем! Выезжаем! Бойцы, подъем!
Трое солдат подняли Нестерова на руки. Воблин крикнул ему издалека:
— Нестеров, ты ничего не пиши родителям Шарыгина! Я сам. Я напишу все, как было, слышишь?
— Только про трофейные «афошки» не забудь… — процедил Нестеров.
— Что? Ты что там вякнул, лейтенант? Ты на что намекаешь, Нестеров?
Внутри бронетранспортера, пока тот со страшной скоростью мчался по дороге, Нестеров задыхался, шарил в темноте рукой, вскрикивал от боли, когда БТР подскакивал на воронках. В сознании его хаотично метались мысли, кричащие фразы сыпались как проливной дождь: «Зачем пацаны погибли? Ради чего? Ради выродка Воблина? Ради вонючих денег?.. Или я виноват в его смерти? Я не остановил, не запретил. Мне хотелось удовлетворения. Вот, мол, пусть сходит, понюхает пороха, выполнит сложную задачу — это не бабу трахнуть… Разве я так думал? Я так думал? Нет же! Неправда! Я так не думал! Я не мог отменить приказ Воблина. Это армия. Это война. Здесь иногда думать и поступать по совести — преступление… Какая несправедливость! Шарыгина и его бойцов больше нет. Их больше нигде нет, и никогда больше не будет. Ужас. Ужас…»
* * *
В приемном отделении госпиталя толпились врачи, только прибывшие из Союза. Их еще не успели переодеть — они были в брюках навыпуск и в рубашках с галстуками. Когда в коридор внесли Нестерова на носилках, медики, толкаясь, расступились в стороны, освобождая проход. Глядя на небритого, бледного человека в грязном, темном от крови свитере, приумолкли. Кто-то поддержал носилки, кто-то распахнул настежь двери перевязочной.
Его опустили на пол. Нестеров попытался приподняться, стыдясь своего вида, но не удержался на руках и рухнул на пол.
— Воды! — крикнул молоденький лейтенант и сам побежал к рукомойнику.
Нестерову совали под нос нашатырь. Он был в сознании, морщился и отворачивался.
Солдат-фельдшер, стоящий в дверях, громко сказал:
— Обширное осколочное ранение…
«Это у меня? — не понял Нестеров. — Какое, на фиг, обширное осколочное? Не может быть!»
Стало тихо. Врачи отступили к стене, освобождая проход. Гремя ботинками, солдаты внесли в отделение носилки.
«Нет, это не про меня. Это о Шарыгине», — понял Нестеров.
Голова и плечи сержанта были накрыты курткой с зелеными лычками. Открытыми были только ноги. К черным ботинкам прилипли комочки рыжей глины. Тело покачивалось в такт носилкам. Все было забрызгано бурой кровью — брюки, бушлат, даже носилки.
