Утром Семена вызывает Мошенский.
— Товарищ лейтенант, возьмите шлюпку и отправляйтесь на аэродром к командиру авиаполка. Он просит выслать к нему командира батареи среднего калибра.
Вероятно, Мошенский знает, чем объяснить этот неожиданный вызов, но Семен не решается спросить. И потому что старший лейтенант не любит лишних разговоров, и потому что опасается, как бы он не заговорил о вчерашней неудаче.
Командира авиаполка Семен находит на аэродроме в штабной землянке. Тут же и два офицера с береговых батарей. Семен представляется, и командир полка, статный человек в кожаном реглане и унтах, радушно протягивает руку.
— Очень рад, товарищ лейтенант, — и, окинув молодого человека быстрым оценивающим взглядом и обращаясь уже ко всем — к Семену и артиллеристам береговых батарей, быстро и весело говорит:
— Вот что, други, вызвал я вас за тем, чтобы узнать, как и чем вы вчера стреляли по самолету? — Он смотрит на Семена. — Вот вы, товарищ лейтенант?
— Стреляли по низко летящему самолету, идущему вдоль берега, шрапнелью, чтобы израсходовать остаток шрапнельных снарядов. Дали три залпа.
Береговые артиллеристы докладывают, что стреляли гранатами.
Ткнув пальцем в сторону Семена, командир полка заключает:
— Вот кто сбил самолет!
Семен чувствует, как бешено колотится сердце.
— Я лично видел с КП, — продолжает командир полка, — как белый разрыв попал в хвостовую часть самолета и он ушел в воду. Поздравляю, товарищ лейтенант. Прошу передать мои поздравления батарее.
Жизнь фронтового аэродрома богата событиями, здесь живут и воюют люди высокой отваги и необычного мастерства. Но сейчас все, что происходит на аэродроме, едва доходит до сознания Семена. Он полон ликующего восторга. И все же, когда Семен рывком взбирается по скоб-трапу на палубу батареи, входит в рубку Мошенского и говорит: «Разрешите доложить…», то являет собой образец сдержанности и равнодушия.
— Товарищ старший лейтенант, — рапортует Семен с невозмутимым лицом, но внутренне ликуя, — командир авиаполка просил доложить, что вчерашний «мессер» сбили мы.
Мошенский улыбается.
— Ну что ж, товарищ лейтенант, благодарю за службу. Об успехе вашей батареи я доложу командованию.
И тут Семен особенно остро ощущает, как ему дорог этот сдержанный, иногда даже подчеркнуто суровый человек, и «плавучка», и командир орудия Лебедев, и море, и аэродром, который они защищают.
Хочу идти в бой коммунистом
В один из февральских дней сорок второго года комиссар Середа говорит Мошенскому:
— Сегодня двое подали заявления о приеме в партию. Оба комсомольцы — старшина погреба Сокара и наш кок Кийко.
— Сокара — отважный человек, — говорит с уважением Мошенский.
— И кок у нас не плох, — отвечает Середа. — Он же у нас иллюзионист — говорят о нем. Из ничего такой обед приготовит — пальчики оближешь.
— Это правда, — улыбается Мошенский, — кок у нас молодец!
— А в заявлении Кийко вовсе не на камбуз нажимает, а на то, что по боевому расписанию он подносчик снарядов. «Хочу умереть коммунистом» — пишет. «Не умирать, жить нужно, — говорю. — А для этого надо еще сильнее бить врага». Переписал заявление.
Спустя неделю на батарее собирается партийная комиссия для приема в партию. В этот день принимают в ряды коммунистов и командира батареи Мошенского, и лейтенанта Хигера, и старшину Сокару, и кока Кийко. Старший лейтенант Мошенский в своем заявлении написал: «В бой с фашистами хочу идти коммунистом».
Вечером, взволнованный теми добрыми словами, которые были сказаны о нем коммунистами, Сергей Яковлевич сел за письмо жене.
Он так и не простился с Верой. Ее эвакуировали из осажденного Севастополя. Это случилось в те дни, когда немцы штурмом пытались взять Севастополь, а плавучая батарея вела ожесточенные бои с фашистскими самолетами и боролась с разыгравшимся штормом.
После отъезда жены шли дни, недели, а писем не было. Мошенский писал по всем адресам, где могли что-нибудь знать о ее судьбе. В одном из писем, которые отвез старик «Дооб», а затем оно было доставлено на Большую землю подводной лодкой, как и другие севастопольские письма, Мошенский писал:
«Родная моя, где же ты?! Верочка, я весь извелся. Где ты можешь быть? Наступают холода, а у тебя нет теплой одежды… Напиши мне. Я пока жив и здоров. Бьем фашистов беспощадно…»
Наконец он получил коротенькое письмецо, в котором Вера поздравляла его с рождением дочери. Вера так и не добралась к сестре Анне в Среднюю Азию. Уже в пути, в товарном вагоне, в котором ехали эвакуированные, Вера родила девочку. Врача не оказалось, и ребенка приняла добрая, славная женщина. Это была цыганка, по имени Аза. И в честь нежданной повивальной бабки Вера назвала дочь Азой.
Жена спрашивала, нравится ли Мошенскому это имя, и он, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле, ответил, что красивее имени он не знает.
В своем письме он рассказывал о последних событиях на батарее. «Сегодня у меня большой праздник, — писал Мошенский, — вручили партийный билет. Теперь я член партии, в которой был Ленин. Это большая честь, великое доверие…»
Иногда под вечер еще срывается норд-ост — ветер холодный, колючий, но весна все равно уже дает знать о себе и ярким солнцем, и вдруг зазеленевшей равниной, хорошо видимой с батареи в бинокль.
А может, размышляет старший лейтенант Мошенский, волнение вызвано не столько этим по-весеннему ласковым днем, сколько теми событиями, которые предшествовали ему?
Он идет по Большой Морской — подтянутый, свежевыбритый, и этот знакомый широкий проспект, где разрушения зияют, как раны, и молодая стройная женщина в военной форме с лейтенантскими нашивками, и седоусый мичман с мальчишкой, старательно шагающим в ногу с дедом, — все волнует до слез.
«Все-таки мне здорово повезло, — думает Мошенский, — что я остался оборонять этот изумительный город…» На память приходят слова члена Военного совета флота, сказанные им сегодня при вручении орденов и медалей бойцам и командирам батареи.
— Мне особенно приятно, — говорил член Военного совета, — поздравить боевого командира плавучей батареи № 3 не только с получением ордена Красного Знамени, но и с присвоением звания капитан-лейтенанта. Он честно заслужил и то, и другое…
Мошенский выходит на площадь. И здесь война ощущается во всем: в развороченном асфальте и воронках от бомб, в огневых точках, в зенитных разрывах в небе… И Мошенский забывает о весне, его охватывает знакомое чувство ответственности за порученное дело, и он торопится на свою батарею.
Тут его встречает Семен Хигер, он сегодня вахтенный. На батарее — никаких происшествий, и беспокойство, охватившее Мошенского в городе, уступает радостному чувству возвращения домой.
Получив «вольно», вахтенный говорит:
— А теперь, товарищ капитан-лейтенант, разрешите поздравить с получением ордена Красного Знамени…
В голосе молодого моряка звучат искренность и восхищение.
— Спасибо, товарищ лейтенант.
Подходит Николай Даньшин. На груди у него сверкает эмалью орден Красной Звезды. Таким же орденом награжден и Семен, но получить его сегодня помешала вахта. Он завистливо поглядывает на друга. И оба особенно довольны тем, что награждены их боевые помощники. Самохвалов и Бойченко — медалями «За отвагу», Лебедев — медалью «За боевые заслуги»…
— Отметить нужно награждение орденом, товарищ капитан-лейтенант, чтоб крепче держался, — не выдерживает Семен.
— Как же, обязательно! — улыбается Мошенский. — Пусть только прилетят — так ударим, что сразу почувствуют — орденоносцы стреляют.
Он проходит в каюту и сразу же садится писать жене. Человек крайне стеснительный, Мошенский пишет письма лишь тогда, когда остается в каюте один. И, догадываясь об этой потребности командира, Середа притворяется спящим или вдруг «вспоминает» о неотложном деле и уходит на час-другой.
«Вот уж не думал, что мне выпадет такая честь, как быть орденоносцем. Но теперь факт — орден Красного Знамени красуется у меня на груди.
Великая награда обязывает меня еще сильнее бить фашистских стервятников, еще крепче защищать любимый город. Большего с меня пока не требуется…» — пишет Мошенский.
Он задумывается: а если потребуется? Сейчас та минута, когда можно сказать все, а не половину правды, и он знает: Вера поймет его.
Почему-то вспоминается первый концерт, на который он пригласил Веру. В программу концерта входила музыка Бетховена, и Сергей Мошенский заколебался: брать билеты или нет? Честно говоря, он прежде всего думал о том, какое получит удовольствие от музыки Бетховена, ведь в программе — его любимый Пятый фортепианный концерт.
Но оказалось, Вера, эта нежная, ласковая девушка, не только разделяла его интерес к мужественной, он бы сказал, героической музыке композитора, но знала многое из его жизни и творчества.
