Беседа продолжается, и в записной книжке Соболева появляются новые записи: «18.42 — третья тревога и через 40 м. — четвертая — обе уже со стрельбой, последняя с прожекторами…»
Василии Сихарулидзе не без юмора вспоминает, как удивился интендант в штабе, когда во время строительства плавучей батареи лейтенант Лопатко запросил пробковую крошку для изоляции переборок в кубриках. «Вы думаете продэржаться до халадов? — поинтересовался интендант. — Вас же разбомбят до них… Оптэмисты!»
Соболев от души смеется.
— А вы не только держитесь, но продолжаете бить фашистов, — говорит он. — Молодцы! О вас можно сказать словами поэта:
Нет, лучше с бурей силы мерить,
Последний миг борьбе отдать,
Чем выбраться на тихий берег
И раны горестно считать.
— Первое время, товарищ капитан второго ранга, — вставляет слово Самохвалов, — я стал было считать бомбы, которые фрицы бросали в море, чтоб налегке побыстрее от нас уйти.
— И сколько же насчитали, старшина? — интересуется писатель.
— Двести. Потом считать надоело — нашлись более важные дела.
— Это верно, — поддерживает старшину его друг Бойченко. — Бомбы фриц сбрасывает аккуратно — все метит попасть в самые что называется «боевые» пункты батареи, главным образом — в гальюн…
Батарея покатывается со смеху. Михаил Бойченко нравится Соболеву, и он записывает для своей корреспонденции: «Старшина 2-й статьи Бойченко, сигнальщик, обнаруживает самолеты издалека. При мне он трижды первым заметил приближение немецких самолетов».
Соболев сам до мозга костей моряк, и ему понятен и близок характер военного моряка. Но батарейцы — люди особенные. Даже во время беседы с ним, даже свободные от вахты моряки не забывают о бдительности, — они в любое мгновение готовы к встрече с врагом.
После прощального обеда, приготовлению которого Кийко отдает весь свой незаурядный кулинарный талант, Мошенский с шутливой торжественностью вручает Соболеву подарок. Это не совсем обычный самодельный мундштук, выточенный из кусков плексигласа разного цвета, на что кто-то пожертвовал свою зубную щетку, кто-то отдал портсигар, а сам Мошенский — рамку от фотографии.
Вечереет, когда Соболев спускается по скоб-трапу в знакомый «тузик», и тот же молодой краснофлотец доставляет его к берегу, где писателя ждет машина.
Через неделю, уже в лазарете станицы Крымской, куда Соболев попал из Севастополя, он написал корреспонденцию для «Правды» о плавучей батарее, которую назвал одной «из жемчужин севастопольской короны бессмертия», заключив свой рассказ такими строками:
«Так останется в моей памяти плавбатарея № 3, прозванная «Не тронь меня». Я провел на ней считанное количество часов, но напряженная боевая жизнь ее героического экипажа встала передо мной во всем своем скромном величии, во всем спокойствии подвига, во всей красоте воинской славы».
Журнал «Огонек» дал цветную фотографию плавучей батареи во время боя, а центральная газета «Красный флот» напечатала большую корреспонденцию. Об отваге военных моряков плавучей батареи узнала вся страна.
Комиссар Середа был прав, когда говорил, что скоро соседи с Херсонесского аэродрома изменят свое мнение о плавучей батарее.
— Знаете, гитлеровские асы боятся вас, — как-то говорит Мошенскому командир авиагруппы. — Смотрите, что нашли у сбитого летчика.
Это записная книжка немецкого аса, самолет которого сбили советские летчики. Среди записей о том, что он приобрел в Голландии, Париже, в Австрии, есть и такая: «Вчера не возвратился из квадрата смерти мой друг Макс. Перед тем не вернулись оттуда Вилли, Пауль и другие. Мы потеряли в этом квадрате 10 самолетов. Столько же возвратились подбитыми. Летать туда — значит погибнуть. Огонь этой батареи меток, страшен, беспощаден. Что там за люди, которые с нескольких выстрелов сбивают наших лучших летчиков?..»
— Более приятного подарка, чем этот блокнот, — признается комиссару Мошенский, — наши соседи не могли преподнести. Здорово же боятся нас фрицы!
Нестора Степановича тоже радует такой трофей, и комиссар сразу решает использовать его по-своему.
— На твоем месте, Сергей Яковлевич, — говорит он, — я бы зачитал признание фашиста во время беседы с личным составом о новых задачах батареи. Пусть люди почувствуют, что значит бить в цель. И расскажи, как отзываются о нашей стрельбе соседи.
Похвала летчиков весьма ценна, если учесть, что у них самих на счету несколько десятков сбитых вражеских самолетов.
Мошенский возражает:
— Будет ли это скромно, Нестор Степанович?
— Это нужно. И для поощрения наших храбрецов, и для тех, у кого нервишки стали пошаливать.
Комиссар отправляется в кубрик, где Виктор Самохвалов со своей редколлегией «причесывает» перед выпуском «Боевой листок». Заглядывая через плечо старшины, Нестор Степанович читает:
«За последние дни батарея сбила три вражеских самолета. Точно били по врагу расчеты младших командиров тт. Косенко, Лебедева, зорко наблюдал за воздухом Бойченко, как всегда, четко действовал наводчик Иван Тягниверенко».
Комиссар читает, а Виктор Самохвалов ревниво следит за выражением его лица, стараясь понять, нравится Середе заметка или нет. Должно быть, не понравилась, решает Самохвалов и с обидой спрашивает:
— Разве ребята не заслужили доброго слова, товарищ комиссар? Дрались, как звери.
— Что ж из этого следует?
— Как что? — удивляется Самохвалов. — Если бы все так воевали, то, может быть, не три самолета, а все пять сбили бы. Налетело-то десятка два.
— А я о чем говорю?
Самохвалов растерянно моргает. Он не понимает, чего от него хотят. Нестор Степанович объясняет:
— Вывода не сделала редколлегия — вот что не нравится мне в этой заметке. Ведь вы же редакторы, а не регистраторы. Говоришь, что если бы все дрались, как Лебедев, Тягниверенко, Сихарулидзе, так сбили бы не три, а пять самолетов. Почему же не сказать об этом в «Боевом листке»?
В полдень водолей «Дооб» — жив курилка! — привозит с письмами газету. Опубликовано обращение снайперов-зенитчиков. Слет снайперов проходил на днях в Севастополе, и его участники обратились с призывом ко всем зенитчикам Черноморского флота.
Газета переходит из рук в руки, наконец попадает к Лебедеву, и он в два прыжка взлетает на мостик. Лебедев размахивает газетой, как знаменем, и начинает читать. Нет, он не читает, а декламирует, как это бывало в школьные годы. Но перед ним сейчас не зрительный зал, а батарея с настороженными пушечными стволами, а за ней — море, Херсонесский аэродром, с которого то и дело устремляются в бой самолеты, и весенняя, свежезеленая севастопольская земля, которая так дорога каждому черноморцу. За эту землю они готовы постоять и будут стоять насмерть.
— Товарищи зенитчики! — читает Лебедев с боевого мостика. — Усиливайте удары по фашистским воздушным пиратам, беспощадно уничтожайте метким снайперским огнем гитлеровских бандитов, как это делают зенитчики батарей… — здесь Лебедев выдерживает паузу и затем раздельно, чеканя каждую фамилию, повторяет: —… как это делают зенитчики батарей товарищей… Белого… Игнатовича… Козуля… Воробьева… Пьянзина… Мошенского!
Всем известны эти имена. Это геройские батареи, подхватившие славное знамя артиллеристов Корниловского бастиона на Малаховом кургане, Александровской батареи времен первой обороны Севастополя… Их девизом были — отвага и мастерство! И то, что в одном ряду с этими именами слет зенитчиков Севастополя назвал имя командира плавучей батареи, вызывает необычное волнение, чувство гордости, желание оправдать доверие.
Мошенский ничего не говорит, но внутренне бесконечно рад. Не столько даже за себя, сколько за этих славных людей, товарищей по оружию. В обращении снайперов названо только его имя, но что он без всех этих ста двадцати парней, которым имя — бесстрашие… И Сергей Мошенский окидывает батарею благодарным взглядом.
Вообще это был счастливый, необыкновенно добрый для Мошенского день, полный приятных неожиданностей. В этот день старик «Дооб» привозит письмо от Веры, а Москва по ее просьбе передает для капитан-лейтенанта Мошенского Пятый фортепианный концерт Бетховена. И каждый на батарее как-то особенно остро почувствовал свою причастность к жизни всей страны. О них знают, о них помнят, вся страна слушает сегодня концерт, переданный Москвой в подарок командиру их батареи.
Он хочет сразу же ответить Вере, но нет ни времени, ни сил. И днем и ночью (проклятие, какие ночи светлые!) идут бои. В день рождения Веры, поздравляя ее, он пишет: «Милая, родная моя, я получил письмо, а по радио концерт из Москвы. Невольно наплывают воспоминания из прошлого…»
