– Во даёт! И как это ему такие подвиги простили?
– Мусор из избы выносить, наверно, не захотели.
– Во-первых, не мусор, а сор, – поправил Кравец. – Во-вторых, не выносить, а выметать…
– Ладно, грамотей выискался. Выпей с моё, тогда посмотрим, – язык у Захарова заплетался.
Третья бутылка явно была лишней. Это почувствовал и Кравец. Мэсел тем временем уже спал на нарах, посвистывая и похрюкивая. Кравец и Захаров тоже закемарили, сидя на ящиках, прислонясь к стене.
Первым проснулся Кравец. Его разбудили какие-то неприятные, утробные звуки. Очухавшись, он увидел, что Мэсела выворачивает прямо на полушубок, которым он укрыт. Лицо у него бледное, будто неживое, глаза закатились.
– Юрка, проснись! Мэселу плохо! – растолкал Кравец друга.
– А кому сейчас хорошо? – пробурчал Захаров, но глаза открыл. Посмотрел на Мэсела, выругался и предложил: – Слышь, Сань, надо его на бок перевернуть, а то захлебнётся своей парашей! Такое бывает, мне рассказывали.
– Какое там, на бок! Посмотри на эту скотину! Он и так нам все нары изгадил… Как спать будем? Чуешь, вонища? Давай его в нежилую половину оттащим, может, быстрее придёт в себя на сквозняке…
Они поволокли вяло сопротивляющегося Мэсела к двери. Тут состав начал притормаживать и остановился. Захаров распахнул дверь теплушки.
– Сань, на семафоре стоим, вокруг поле, – проинформировал он.
– Всё-таки это Шалов задержал эшелон по радио и едет к нам на дрезине!
– Скажешь тоже, на дрезине… Нас теперь и на вертолёте не догонишь! Мы уже часа четыре прём без остановок!
– Ладно, Юрка, хрен с ним, с Шаловым. Надо, чтобы Мэсел в себя пришёл…
– Ага! Давай его в снег окунём – сразу очухается!
Процесс транспортировки Мэсела на заснеженный откос занял минут десять. Справившись с этим непростым делом, они старательно растёрли снегом его лицо, почистили пэша. Не сговариваясь, поволокли обмякшего Мэсела обратно. Сил хватило только, чтобы приподнять его и забросить в вагон до половины: голова и корпус внутри, а ноги свешиваются снаружи.
– Передохнём… – попросил Кравец и стал делать упражнения: взмах руками, наклон, глубокий вдох, выдох… Захаров повторил несколько взмахов и наклонов вслед за ним, потом слепил снежок и метнул в Кравца.
– Ах, так! – Кравец тоже подхватил снежный комок и бросил в Захарова.
Завязалась перестрелка. Под натиском друга Захаров стал пятиться к хвосту состава. Кравец – за ним. Дурачась, они отошли довольно далеко от своей теплушки.
Какое-то шестое чувство заставило Кравца оглянуться. В этот миг красный сигнал семафора замигал и сменился зелёным.
– Юрка! Стой! Скорей обратно! – крикнул он другу и побежал к теплушке.
Догнал её, когда состав уже тронулся. На ходу Кравец попытался забраться в вагон. Не тут-то было! Ему мешали ноги Мэсела. Раздумывать было некогда. Он сделал рывок вперёд и ухватился за дверную скобу. Пытаясь перебраться через Мэсела, стал подтягиваться наверх.
К ужасу Кравца, дверь сдвинулась с места и покатилась по обледеневшему жёлобу, загораживая вход…
1
Служба и дружба, как две параллельные линии, не сходятся никогда. Это высказывание Суворова всегда казалось Кравцу несколько сомнительным. Он имел немало примеров, чтобы его опровергнуть. Взять хотя бы Смолина.
Командира полка Кравец с полной ответственностью мог назвать своим другом. Ибо друг – не только тот, с кем в праздник распевают песни, и не тот, с кем делят чашу на пиру. А тот, с кем в трудную минуту ты встречаешь вместе беды и потери, холод и жару. Так пелось в песне советских времён. С командиром, конечно, и за одним столом они сиживали не единожды, но дружбу проверили всё-таки не застольем, а совместной службой, где торжества нечасты, а разных неприятностей – хоть отбавляй. Жизнь полка, вопреки представлениям об армии как об организации упорядоченной и строго регламентированной, на деле трудно предсказуема. В коллективе, где выполняют разные боевые и хозяйственные задачи полторы тысячи человек, каждый божий день что-нибудь случается. И хотя ответственность за всё происходящее, по уставу внутренней службы, в первую очередь лежит на командире-единоначальнике, но и заместителю по воспитательной работе тоже достаётся. Если, конечно, не прячешься за спину комполка, как делают некоторые коллеги. Кравец прятаться не привык. Это качество и ценил в нём Смолин.
Отношения со своим заместителем по воспитательной работе он строил на равных, любил посоветоваться, поговорить по душам.
На этот раз Смолин с порога ошарашил новостью:
– У нас ЧэПэ, комиссар! И не одно, а сразу два!
– Неужто собачка Жучка сдохла? – попытался пошутить Кравец.
– Не до шуток, Саня! Погибли два бойца из ремроты и зампотех…
– Ротный?
– Да нет. Наш! Грызлов! Застрелился в кабинете, ёкарный бабай!
Заместитель командира полка по технической части майор Грызлов был «тёмной лошадкой». Замкнутый и неприветливый, он ни с кем из сослуживцев дружбу не водил. Как говорят на Кавказе, хлеб не ломал, или, по-русски, водку не пил. Впрочем, это дело каждого: с кем праздники отмечать. По службе к Грызлову особых претензий не было. Не то чтобы техника в полку находилась в хорошем состоянии (в годы всеобщего развала этого добиться было просто невозможно!), но приезжающие комиссии оценивали её боеготовность как удовлетворительную. Какие старания для этого предпринимал Грызлов, никого не интересовало. Важен результат! До Кравца, конечно, доходили слухи, что майор на руку нечист, проворачивает махинации с запчастями, с талонами на бензин. Но ревизия недостачи не обнаружила. Не пойман за руку – значит, не вор.
– Вчера начали нас шерстить окружники. Проверяют готовность к убытию. Или, как они заявили, помогают выполнять поставленную задачу. Помощнички, ёкарный бабай! Ходят по пятам, суют нос в каждую щель, сто советов в одну минуту, а толку никакого, – хмуро излагал Смолин. – А тут, как назло, пожар на частной автомойке. Той, что за парком боевых машин. Ну, пожар как пожар. Мы же его тушить помогали. Потушили и два трупа обнаружили. Сильно обгорели, но документы сохранились. Оказалось, наши бойцы: Сиразетдинов и Марласов. Ты их знаешь.
– Как не знать! Самовольщики. Сам сведения в дивизию подавал. Если память не изменяет, с сентября в бегах числятся.
– Так точно. Но это на бумаге. Когда прокурорские стали ротного трясти, тот раскололся, что, дескать, по приказу Грызлова этих бойцов отправил на заработки. А в самовольщики записал, чтобы не искали. Они почти полгода на заправке жили, как рабы… Понимаешь, ёкарный бабай! Вкалывали за пайку. Деньги у хозяина автомойки ротный забирал. Основную часть – зампотеху, ну, и что-то себе на карман…
– Ты думаешь, это правда? Может, ротный с перепугу наклепал на Грызлова, чтобы себя выгородить?
– Эх, Саня! Какой ты, ёкарный бабай, инженер человеческих душ, если современную молодёжь не знаешь! Она сейчас ушлая. Ротный понимал, что закон нарушает. Потому заручился письменным распоряжением Грызлова. Его и предъявил «следаку». Тот по горячим следам назначил прокурорскую проверку всей техслужбы. На складах эНЗэ выявили недостачу на несколько «лимонов», а следы опять к Грызлову тянутся… Ты у него дома бывал?
– Не доводилось.
– Так сходи на экскурсию. Посмотри, как господа майоры живут! Мы с ним – соседи, а в гостях я у него оказался впервые. Понятым пригласили. Будто в музее очутился… Картины, гобелены всякие. Мебель кожаная… Золото и доллары нашли под ванной. Потом отправились к нему в кабинет, сейф вскрывать. Идём, я Грызлову говорю: «Я бы на твоём месте, ёкарный бабай, пулю в лоб пустил!» Он скривился и отвечает: «А вы, командир, сначала на моём месте окажитесь, а потом советуйте!» Наглец! Зашли в кабинет. Следователь попросил открыть сейф. Грызлов спокойно достал ключи, открыл дверцу. Не успели мы опомниться, выхватил из сейфа пистолет и бахнул себе в висок. Пуля полбашки снесла. У всех, ясное дело, сначала – шок! Потом стали разбираться, откуда ПээМ взялся, откуда патроны? Грызловский-то, табельный, как положено, у дежурного по полку, под замком. А у «макарова», из которого он застрелился, номера сточены, будто у киллерского. И патроны из серии, какой на складах в дивизии нет. Короче, тёмная история. Так что готовься, комиссар, на ковёр…
– Ну, это нам не впервой!
– Да нет, тут мозги вынесут, не ходи к гадалке!
– Да, пришла беда, открывай ворота, – согласился Кравец.
– Сань, прости дурака, – спохватился Смолин. – Я ведь и не спросил, как у твоей матери дела?
– Не будем сейчас об этом, Серёжа. После расскажу…
2
Линия судьбы на руке у Кравца – прямая и чётко очерченная. Без разветвлений и разрывов. В жизни же, как у всякого военного, без зигзагов не обошлось. А иначе как выпускник военно-политического авиационного училища смог стать политработником в мотострелковом полку?
