— Пошел! За мной!! Ура-а! — И тяжело побежал, громадный, страшный в своем гневе, с пятнами запекшейся крови на белой марле. За ним рысили бойцы его отделения.
Я взглянул влево. Легкими, упругими скачками перемахивал через борозды капитан Волтузин. И уже по всему полю, обгоняя друг друга, подхлестывая себя протяжным звериным воем: «Рр-ра-а-а!!! Урра-а!!», — стремились люди. Падали только раненые или убитые.
Неожиданно пронеслась мимо меня пара рыжих, обезумевших коней с оскаленными мордами — их нахлестывал Хвостищев. Полковник Казаринов, видимо, почувствовал, как и я, наивысшую точку боя, когда нужно или вести людей вперед или откатываться назад, и рванулся из рощи на поле. Кони махали крупным наметом, швыряли повозку по грядкам. Полковник стоял на коленях с пистолетом в поднятой руке и что-то кричал, широко раскрыв рот.
Воющий, теперь уже неудержимый вал достиг села, зацепился за крайние домишки. Приостановившись, я посмотрел назад. Из рощи и со стороны ольховника высыпали подошедшие роты четвертого батальона… По льняному полю трактор с усилием тащил пушку — второй трактор повредило взрывом…
Чертыханов, обогнав меня, с ходу перепрыгнул через жерди, пересек огород и сунулся прямо к погребице. Нагнулся, найдя Васю, поднял его на руки. «Убит», — подумал я и содрогнулся: смерть, болезнь, страдания ребятишек всегда меня потрясали.
— Убит? — спросил я, подбегая к Чертыханову.
Прокофий молча покачал головой, улыбнулся:
— Дышит, паршивец…
Вася открыл глаза, круглые, светлые, с застывшим в них страхом, — так смотрят дети, очнувшись от глубокого сна, когда приснилось что-нибудь страшное. Узнав меня, он протянул ко мне, словно к отцу, руки, совсем как ребенок. Я взял его, худенького, легонького, и крепко прижался губами к его белесой жесткой головке. Вася вдруг встрепенулся, встал на ноги.
— Где мой пистолет? — Ежик испуганно сунул руку за пазуху, тронул карманы. — Нет пистолета!
— Да есть, вот он, — сказал Прокофий ласково. — На, воин… И кепочка твоя вот…
Вася засунул пистолет за пазуху, спросил, как бы вспомнив что-то:
— Почему меня так, тряхануло? Об корягу ударился…
Прокофий ухмыльнулся:
— После объясню…
— Если ты еще раз вот так, без приказа, сделаешь что-нибудь… — проговорил я торопливо и строго.
— Сделаю, товарищ лейтенант! — бойко откликнулся Вася, вскинув курносую мордочку.
— Смотри у меня!.. — пригрозил я. — Чертыханов, следи за ним!
Я задержался у погреба, быть может, всего на минуту, а бой уже отдалился в глубину села, — оттуда прибойно, то спадая, то нарастая, неслись протяжные крики, прошитые четкими и злыми строчками выстрелов, всплески взрывов.
На улице, рядом со вторым домом, стояла повозка полковника Казаринова; рыжая кобыла грохнулась на землю, подстреленная, судорожно билась в упряжке. Хвостищев, всхлипывая, озираясь в сторону выстрелов, злобно оскалясь, рубил постромки тупым топором. Казаринов, спрыгнув на землю, забыв про больную ногу, ковылял вокруг повозки, опираясь на рогатину, яростно-нетерпеливый, раздосадованный: лошадь пала некстати.
— Хорошо, Дима! — крикнул полковник, впервые называя меня по имени; удачная атака радостно вдохновила его. — Знаешь, а мы, кажется, действительно сможем пробиться! Первое время тревожило сомнение…
Чертыханов, подойдя, ножом обрезал постромки и отвел повозку от убитой лошади.
Посредине улицы и у домов лежали убитые немецкие солдаты и красноармейцы.
3Вражеская часть, атакованная с трех сторон, была разбита, село Лусось захвачено. Третий батальон старшего лейтенанта Сыромятникова, следовавший за первым батальоном, по приказанию Щукина повернул от Лусоси вправо и выбил немцев из деревни Воробьи, открыл дорогу на восток.
Я встретил Щукина возле церкви. Он шел своим неспешным, твердым шагом, держа каску за ремешок, словно нес котелок. Поперек груди висел автомат. Щукин издали помахал мне рукой, — он впервые так широко улыбался.
— Живой? — Щукин крепко сжал мою руку. — Понимаешь, сбился немного, опоздал…
— Ну, ничего, пока идет нормально. Потери большие?
— Потери есть, но небольшие. Ведь мы появились неожиданно все-таки.
Подбежал, распаленно дыша, возбужденный капитан Волтузин, его литые плечи вздрагивали, от большого лба с острыми пролысинами исходила испарина; подхватив меня под руку, он притопнул, поиграл ногами, воскликнул, просияв:
— Мой лейтенант, а мы, оказывается, кое на что еще годимся!
— А вы как думали?
Волтузин искренне засмеялся, чуть запрокинув голову:
— Я так и думал, лейтенант!
— Прикажите, чтобы роты вывели за село, возможен налет авиации.
Подкатил полковник Казаринов. Хвостищев, стоя в повозке, кричал и свистел кнутом над лошадиными спинами. Вместо убитой припрягли другую лошадь, такую же рыжую, из поджарых. Хвостищев осадил коней на полном скаку.
— Из дивизии кто-нибудь есть? — спросил полковник.
— Пока не видно, — ответил я.
Из открытых дверей церкви, из разбитых окон тянуло кислым, винным запахом гниющей картошки; на деревянных, почерневших от ветра и дождей ступенях было насорено зерном. Неторопливо попрыгивали сытые воробьи, лениво клевали зернышки. Они даже не взлетели, когда из-за угла церкви вышли разведчики Гривастов и Кочетовский, целехонькие и довольные, и с ними капитан с черными усами; кончики давно не стриженных усов уныло свисали книзу.
— Не наш, — тихо отметил Чертыханов. — Похоже, из дивизии.
Я бросился к разведчикам.
— Дорогие мои!.. — Я обнял и поцеловал сначала сержанта Гривастова, потом Кочетовского. Они стояли, вытянувшись, несколько смущенные моим порывом; грубый шов на груди, вдоль всей гимнастерки Гривастова уже в нескольких местах разошелся, и в дырки проглядывало тело. — Вы очень помогли всем нам. И себе… И от всех бойцов нашей группы, от всех товарищей ваших спасибо…
— Служим Советскому Союзу! — глухо, голосом, перехваченным волнением, ответили разведчики.
Кочетовский прикрыл свои лихие глаза, дернул четко очерченными, хищными ноздрями. У Гривастова вздулись на скулах и затвердели бугры, он с трудом разжал зубы, промолвил:
— Товарищ лейтенант, посылайте нас на самое трудное… невозможное…
— Пока живы, не подведем, — добавил, Кочетовский. Гривастов поднял на меня большие, в мохнатых ресницах, мрачные и в то же время добрые глаза.
— Только не вспоминайте о прежнем… — И провел большим пальцем по шву на гимнастерке, как бы напоминая мне о первой нашей встрече.
Капитан с нестрижеными унылыми усами, обращаясь к полковнику Казаринову, сказал:
— Полковой комиссар Дубровин просит вас пройти к нему.
— Где он?
— Вон в том перелеске. — Усатый капитан усталым взмахом руки показал вдоль улицы; улица, спустившись под уклон к речушке, взбегала за мостиком на гору, к черневшему на горизонте леску.
Три красноармейца с винтовками наперевес вели через мостик группу пленных фашистских солдат. С горы скакали два всадника.
— Комиссар едет сюда сам, — сказал капитан с черными усами и шагнул от повозки навстречу подъезжавшим.
Обогнав группу пленных, всадники подрысили к подводе полковника Казаринова. Я еще издали увидел Сергея Петровича на темно-серой лошади; он держался прямо и крепко, точно влитый в седло. У меня сладко заныло сердце, когда я близко увидел его лицо, его совсем уже серебряные виски, видные из-под фуражки, русые, негустые, тоже тронутые сединой усы и мягкие, внимательные глаза, окруженные мелкими усталыми морщинами. Изменился он, наш учитель; не то чтобы постарел, а стал строже, суровее.
Сергей Петрович легко сошел с коня, бросил повод ординарцу, оправил гимнастерку, — он казался высоким, стройным и властным. «Дзержинский» — не без гордости опять подумал я о нем. Меня он не узнал, конечно: военная форма и эти два месяца, равные годам, должно быть, сильно изменили меня. Сергей Петрович приблизился к повозке полковника Казаринова.
— Здравствуйте, товарищ полковник! — Сергей Петрович протянул Казаринову руку. — Полковой комиссар Дубровин. — Полковник назвал себя. — Нынче ранены?
— Нет, нынче пронесло… — Казаринов чуть приподнял перевязанную ногу, пошутил: — Еще две-три такие операции, как эта, и рана заживет. Победы действуют не хуже лекарств…
— Что за часть? — спросил Сергей Петрович.
Казаринов усмехнулся:
— Часть не часть, соединение не соединение… А так, с миру — по нитке, с подразделения — по бойцу, вот и набралась воинская единица…
Комиссар на шутки полковника не отвечал: он, видимо, был сильно обеспокоен чем-то. Нахмурясь, тронув кончик уса, сдержанно спросил:
— Вы командир?
— Нет, я в роли старшего советника. Командир — лейтенант Ракитин. Вот он…
