— Ага, значит, все-таки с солью едят! — Прокофий отложил автоматы и приблизился к старшине. — Выходит, грош цена тебе и твоему отряду, если не можешь достать соли. Какие вы бойцы! Одно название. Нюха у вас нет. — И утешил: — Ладно, выручу я тебя, Оня. Так и быть… — Ефрейтор понизил голос. — Но за особую плату: чтобы я в куреве не нуждался…
— Да я тебя завалю сигаретами и сигарами! — быстро согласился Свидлер; в его черных глазах вспыхнул лучик надежды: от этого черта, Чертыханова, всего можно ожидать. Прокофий, взглянув на меня, потом на полковника Казаринова, сидевшего в шалаше, тяжко и как-то жертвенно вздохнул — неохота, мол, оставлять вас, а надо.
— Теперь пойду я, товарищ лейтенант. Не может быть, чтобы у целой вражеской армии не нашлось в тылах соли…
Прокофий собирался в свой «соляной» поход долго и тщательно. Он взял автомат, пистолет, гранаты, сухари, зачем-то бинокль, фонарик, наточил финский нож. Вася отдал ему свой компас; перед самым отходом Прокофий вымыл ноги, все на себе прочно увязал, закрепил.
— Давайте посидим на дорожку, — попросил он нас и с важностью замер на пенечке. Полковник Казаринов сидел на своей лежанке, мы с Васей Ежиком опустились прямо на землю. — Товарищ комиссар, посидите с нами на удачу, — сказал ефрейтор подошедшему к нам Сергею Петровичу Дубровину.
Комиссар, поискав, куда бы пристроиться, и не найдя подходящего места, тоже опустился на землю, строгий, обеспокоенный, исхудавший. Встали все разом.
— Никогда не думал, что беда подкрадется с такой неожиданной стороны, — проговорил комиссар Дубровин. — На людей больно смотреть — вялые, сонные, раздражительные… Измучились вконец ребята, обессилели. Вы понимаете, ефрейтор, как важно досыта накормить бойцов? Хоть один раз!
— Так точно, понимаю, товарищ комиссар! — гаркнул Прокофий, вытянулся, пристукнув каблуками ботинок: в сумерках трудно было разглядеть выражение его лица. — Разрешите идти?..
Чертыханов ушел, прихватив с собой шестерых бойцов. Я был уверен в том, что Чертыханов вернется целым и невредимым и, возможно, с солью. Такой парень не пропадет, И вообще меня не столько беспокоили авиационные налеты, минометная стрельба, патрулирование танков, — мы не сидели сложа руки, закапывались глубоко в землю, строили окопы, оплели почти весь участок обороны отбитой у врага колючей проволокой, заминировали наиболее опасные участки и могли долго отбиваться, если бы немцы задумали взяться за нас всерьез. И отсутствие соли и других продуктов я считал делом хоть и неприятным, но временным.
Меня угнетало чувство тревоги за разведчиков. С каждым вечером тревога сдавливала сердце все крепче и мучительней, горькие думы даже близко не подпускали сон.
— Где же твой Щукин? — проводив Чертыханова, спросил меня комиссар Дубровин. — Ты его хорошо знаешь?
Я обиделся за Щукина, сказал с горячностью:
— Я в нем уверен больше, чем в себе, товарищ комиссар. Он из тех людей, которые не возвращаются лишь в том случае, если погибнут. Щукин, даже раненый, приползет, доложит…
— Подождем еще ночь-две, — сказал полковник Казаринов. — Не придут — пошлем другую партию. По всей видимости, погибли. — Полковник выполз из шалаша, устроился возле меня, вытянув раненую ногу.
— Хорошо, подождем, — согласился комиссар Дубровин; он сидел на пенечке, задумчиво пощипывал кончик уса. Потом, приподняв голову, пристально взглянул мне в глаза. — Как ты думаешь, придут?
— Если живы, придут, — ответил я.
— Беспокоишься?
— Да, очень.
— Тишина какая, — отметил полковник Казаринов, прислушиваясь, поглядывая на вершины деревьев, расплывающиеся в сумерках. — Даже в ушах звенит…
После напряженного, полного опасностей и суеты дня томительная, звонкая и какая-то до предела натянутая обнимала лес тишина. И тогда с востока пробивались к нам протяжные вздохи и стоны земли. Я радовался, улавливая эти вздохи и стоны, — значит, фронт еще не отдалился. Но тяжелые, ухающие разрывы как бы настойчиво, нетерпеливо твердили о том, чтобы мы торопились…
Часовой кого-то окликнул. Ему ответили: «Свои» — и к шалашу приблизились трое, представились по очереди:
— Майор Ромоданов.
— Старший лейтенант Петенькин.
— Старшина Лаптев.
— Слушаю вас, — отозвался комиссар Дубровин и встал.
Я тоже поднялся. Майор отделился от своих спутников, шагнул к Сергею Петровичу, коренастый, четкий в движениях.
— Товарищ комиссар, разрешите нам уйти.
— Как уйти? Куда?
— Совсем уйти. Будем пробираться через фронт одни, — мы все трое из одного полка.
Комиссар оглянулся на меня и на полковника, как бы говоря: вот так просьба, слыхали? Подступив к майору, я заглянул ему в лицо, широкоскулое, с запавшими отчаянными глазами, — видел его впервые.
— Вы понимаете, на что вы просите разрешение, товарищ майор? — сказал я. — На дезертирство. Вы, командиры! Что же остается делать рядовому бойцу? Моего разрешения вы не получите.
Майор вспылил:
— Но сидеть в бездействии, без всякой надежды на будущее, не жравши, бессмысленно!
— Они из ваших, Сергей Петрович? — спросил я комиссара. Дубровин отрицательно покачал головой. — А в нашей группе вы давно?
— Вчера ночью прибыли в батальон капитана Волтузина, — нехотя ответил майор.
Полковник Казаринов усмехнулся:
— Вчера прибыли, сегодня сделали вывод: нет никакой надежды — и бежать? Вы просто устали, мой дорогой. Идите в расположение, успокойтесь, подумайте…
— Я столько думал, что голова разламывается от дум! — с горечью бросил майор, повернулся с неохотой и, ссутулясь, ушел, уводя друзей.
Они удалились с уверенностью людей, привыкших к ночным лесам.
— Ну, где же твои разведчики, командир? — опять и уже с бо́льшим нетерпением спросил комиссар. — Теперь сам видишь, что невозможно нам сидеть здесь дольше.
— Но и соваться на заведомый разгром тоже не дело, — возразил ему полковник.
— А таких людей, как эти трое, у нас немного, в этом я убежден, — сказал я. — Подождем еще, товарищ комиссар.
Сергей Петрович вынул часы, взглянул, поднеся их к самым глазам:
— Я пойду к себе в землянку, скоро подойдут комиссары батальонов. Все труднее приходится поддерживать в людях боевой дух. Понимаете?
Почти всю ночь я провел у капитана Волтузина — днем его батальон подвергался сильному минометному обстрелу.
— Мой лейтенант, рад вас видеть! — воскликнул Волтузин, встретив меня, и сейчас же подхватил под руку, потянул пройтись с ним. Он не унывал. Голос его осел и поблек только на минуту, когда капитан докладывал о том, что при обстреле четыре человека было ранено и один убит. Но эта минута печали прошла быстро. Волтузин заговорил опять с веселой взволнованностью: — Я все больше и больше убеждаюсь, лейтенант, какая потрясающе прекрасная штука жизнь! На свете ничего нет сильнее жизни. Сколько недругов набрасывается на нее со всех сторон и с бомбами, и с пушками, и с танками! Но она стоит. Гордо, красиво, навсегда! И столько в ней разнообразного: солнце, любовь, отвага, крик ребенка, лесная тишина, опасности, атаки — все это жизнь, И сколько испытаний! Отсутствие соли — испытание, хорошо. Отбить немецкие танки — испытание, хорошо! Все в жизни хорошо, мой лейтенант. Я просто восхищен оттого, что живу на земле! — Он прижал мою руку к своему боку. — Наверно, глупости болтаю, да? Я мало вас вижу, а именно с вами мне приятно поболтать…
Провожая меня, он так же весело и взбудораженно заверил:
— Батальон мой отличный, бойцы один к одному, красавцы! С такими бойцами можно совершить невозможное. Выйдем мы, прорвемся, я не сомневаюсь в этом ни минуты…
Напоследок он таким же веселым тоном сообщил, что майор Ромоданов, старший лейтенант Петенькин и старшина Лаптев в батальон не вернулись.
Занимался рассвет. По пути к штабу меня остановил артиллерист Бурмистров.
— Товарищ лейтенант, скоро ли двинемся? — Он смотрел на меня с надеждой. — Ведь последнее терпение лопнуло, сил нет ждать… Стену своротим — только пустите!..
— Скоро, Бурмистров, скоро, — бодрым голосом сказал я и даже улыбнулся, чтобы успокоить артиллериста. — Вы готовьтесь…
— Мы давно готовы, — отозвался Бурмистров уныло и побрел к своим пушкам — снова ждать.
«Где же ты, Алексей Петрович? — думал я о Щукине, выходя на поляну. — Хоть как-нибудь дай о себе знать…»
…На поляне собралась и оживленно шумела, гоготала беспорядочная людская толпа. Красноармейцы окружили четыре подводы, стоявшие вблизи нашего шалашика. В каждой из повозок — по две пузатые бочки. Среди бойцов я увидел стоявшего на телеге Прокофия Чертыханова — он, конечно, распоряжался. «Неужели пива приволок? — с изумлением подумал я и поспешил к возам. — Этого еще не хватало».
