тяжело вздыхал, потом сидел на краю нар, опасливо поглядывая на Мисюру, который усердно чесал у себя под мышкой.
— У вас тут и… вши есть? — страдальческим тоном спросил он у Камзолова, когда тот зашел в блиндаж прикурить.
— Только у Мисюры, товарищ лейтенант, у других нет, не бойтесь.
По тому, как тоскливо лейтенант смотрел на огонек печки и как осторожно ощупывал солому, Крылов заключил, что в душе у взводного господствовал мрак. Крылов сел и, стараясь чесаться поаккуратнее, свернул цигарку. Как он и рассчитывал, лейтенант уже был готов к откровенной беседе. Понимаете, старший сержант, я сюда по недоразумению попал. Вы даже не представляете. Я училище с отличием окончил, мне особое назначение давали. А где-то какой-то писарь меня не в тот список внес. Я только в штабе полка узнал, что попал в пехоту. Вы представляете? А мне даже… завидовали. Я майору говорю, недоразумение это, а он… принимайте, говорит, взвод… этих…
Горе лейтенанта было неподдельно, но Крылов едва удерживался от смеха. Зато Камзолов за стеной ржал, как жеребец.
— Повоюете, товарищ лейтенант, может, понравится, — предположил Крылов. Лейтенант взглянул на него, как на помешанного.
— И вы здесь… вот так?
Крылов все-таки не выдержал и почесал затылок. Лейтенант заметил его жест и непроизвольно застегнул полушубок, хотя в блиндаже было жарко до духоты.
Утром, когда принесли завтрак, лейтенант нерешительно оглядел свои руки:
— Моя мама в консерватории… по классу фортепиано, она…
Упоминание о таких фантастических материях окончательно вывело Крылова из привычного равновесия, и старый бес ехидства ожил в нем:
— Василь Тимофеич, полей-ка… лейтенанту Водоналейко!
— Она обещала, — продолжал лейтенант, — как только я сообщу ей адрес артиллерийской части, — приехать туда с концертом…
— Воды нет, товарищ лейтенант, вот если чаем. Степа, полей-ка лейтенанту.
В общем, рифмовка была довольно унылой, хотя и воспринималась во всей своей необычной свежести. Однако лейтенант проявлял полное равнодушие к стихотворным упражнениям сорокапятчиков. Поколебавшись, завтракать или нет, он решился на отчаянный шаг и взял котелок немытыми руками. После завтрака он опять забрался в блиндаж, наглухо застегнул полушубок и вытянулся на соломе, рассчитывая таким образом защититься от совершенно ненужных ему насекомых. Когда же он впервые запустил руку за воротник и понял, что разделил общую участь, он вскочил с нар полный отчаяния.
— Боже мой! — вырвалось у него из глубин души. Лечь он больше не осмеливался, но и сидеть все время тоже было малоприятно.
— Может, орудие посмотрите, товарищ лейтенант? — предложил Крылов.
— Орудие?.. Ах, да.
Он не был уверен, что следовало посмотреть орудие, но вышел из блиндажа за Крыловым. На полпути он приглушенным голосом спросил:
— А немцы… далеко?
— Там, на опушке, — а так как лейтенант не пожелал выглянуть из хода сообщения, Крылов добавил: — Двести метров.
Подойдя к огневой, лейтенант несколько секунд смотрел ничего не видящими глазами. Когда же он разглядел пушку, приступ нового, совсем мрачного отчаяния потряс его. Надо признать, орудие выглядело весьма живописно: к пучкам почерневшего льна Василь Тимофеич для маскировки добавил найденные им во дворе мужские штаны, честно отслужившие свой срок лет пятнадцать тому назад. Они придавали сорокапятке штатский колорит.
— Боже мой… — лейтенант схватился за голову и скрылся в блиндаже. Он ни на что больше не обращал внимания, скорбно отдавшись своей судьбе. Он даже сбросил полушубок и во всю свою длину растянулся на соломе. Он лежал так с четверть часа, после чего произнес взволнованный монолог:
— Разве это орудие?.. Это… пистолет. Это… черт знает что. Это… безобразие!
О штанах он не упоминал.
Настроение взводного невольно передавалось подчиненным. Василь Тимофеич и Мисюра снова ударились в спячку, а Камзолов, наоборот, подолгу оставался на улице, насвистывая о море, девушке и капитане. Камзолов стал серьезен и молчалив.
Так проходил день за днем. Между тем фронтовое воспитание лейтенанта Водоналейко безостановочно продолжалось. К концу недели цвет лица и манеры лейтенанта уже выдавали в нем фронтовика. Но в остальном он не изменился, он даже не побывал у второго взводного расчета. Это создавало ложные отношения между лейтенантом и подчиненными. Его воспринимали как начальника, не нужного никому. Но и такие отношения давались сорокапятчикам с трудом. Нетерпеливый Камзолов все чаще бунтовал. Василь Тимофеич действовал иначе: он язвил с каменным лицом, будто и не язвил, а говорил всерьез:
— Товарищ лейтенант, а вы напишите маме, чтобы она с концертом приезжала. Вы ведь в артиллерии…
Лейтенант тотчас взрывался. Он клеймил сорокапятки самым непочтительным образом, не замечая, что глубоко оскорблял расчет. Но взрывался не один лейтенант — вспыхивал и Камзолов. Никаких компромиссов Камзолов не признавал, и стычки заканчивались тем, что Водоналейко уходил в блиндаж, если был на улице, или вытягивался на соломе, если был в блиндаже. Камзолов же подолгу сидел на улице, мрачный, как туча. Лейтенант мешал сорокапятчикам, надо было что-то предпринимать.
На помощь пришел случай, по-своему устранивший конфликтную ситуацию.
— Кто тут у вас старший? — у сарая остановился капитан-артиллерист. Крылов отозвался, забыв, что в блиндаже томился лейтенант Водоналейко.
— Нельзя ли тут у тебя устроиться, пока мои ребята сделают блиндажок?
— Пожалуйста, товарищ капитан.
— Обзор здесь ничего. — но капитан не довольствовался видом с земли. Он сбросил с себя шинель, вскарабкался по внутренней стене до крыши. — Совсем другое дело. Живцов, давай батарею!
Связисты уже по-хозяйски расположились в сарае к неудовольствию Камзолова, который усмотрел в их поведении посягательство на права сорокапятчиков. Пока связисты возились с телефоном, капитан осмотрел в бинокль немецкую траншею, спустился вниз и закурил, а лейтенант Водоналейко вылез из блиндажа.
— Сорокапятчики? Ну как — поковыриваете?
Это знакомое словечко да еще две «Отечественных» на гимнастерке у капитана покорили Камзолова. Он великодушно взялся помогать связистам.
— Сейчас наладим нитку и ковырнем тут из стодвадцатидвухмиллиметровых.
Все это время лейтенант Водоналейко вертикальной мумией стоял в стороне, но при последних словах капитана торопливо извлек из кармана свой носовой платок, уже превратившийся в матерчатый комочек неопределенного цвета, и принялся тереть им нос. Капитан заметил этот жест.
— Простудился, лейтенант?
— М-моя фамилия Водоналейко.
Присутствующие шумно восприняли эту информацию.
— Я-я… училище с отличием окончил.
— Молодец, лейтенант! — смеялся капитан.
— Я-я… командир огневого взвода… стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц.
— Этих, что ль? — капитан был с юмором.
— Нет… меня… понимаете, по недоразумению. Это… ужасно. Я-я… Моя мама…
— Связь есть, товарищ капитан!
— Так! — капитан раздавил сапогом окурок. — Сейчас настроечку дадим. А ну, Водолейка, лезь сюда!
Лейтенант незамедлительно залез под самую крышу, удивив сорокапятчиков своей неожиданной резвостью.
Крылов впервые наблюдал, как ведется стрельба с закрытых позиций. Капитан пристреливал батарею, избрав мишенью дзот. Работу он делал прямо-таки
