— Да, да, Маргарет, как Мирна Лой!
— Что же будет дальше?
— Это когда же?
— Да когда кончится вся эта шумиха.
— Он получит еще одну звезду на погоны и уйдет в отставку.
— И поселится в Фоллвыо? Чтобы раз в году, в День независимости, выступать с речью в парке имени Гранта? Или на ежегодных собраниях клуба «Ротари», а то и масонской ложи «Львы»? Или чтобы удостоиться чести стать командиром местного отделения Американского легиона?
— Или, может, чтобы написать мемуары?
— Которые для него сочинишь ты. Этого ты и добиваешься? Впрочем, вряд ли ты будешь так стараться из-за какой-то паршивой книжонки. Ты добиваешься чего-то более существенного, Гарри.
— Или, возможно, какой-нибудь провинциальный университет, нуждающийся в рекламе, предложит ему пост почетного ректора?
— Совсем неплохо!
— А может, его назначат председателем правления солидной фирмы, выполняющей крупные военные заказы. Она с удовольствием возьмет на содержание героя с двумя генеральскими звездами на погонах и очень хорошими связями в Пентагоне. В наше время большой спрос на отставных генералов. Особенно высоко котируются те, в честь кого устраивались всякие там парады и кто выступал на совместных заседаниях обеих палат конгресса.
— А что произойдет, когда Чарли наконец раскусят?
— Почему его обязательно должны раскусить?
— Гарри, но ты-то понимаешь, что именно неладно у Чарли?
— Нет. А что?
— Он ненавидит армию... Он допустил ошибку, когда выбрал карьеру военного. Он сноб, если только ненавидеть армию — это снобизм. Он сноб, если только нежелание жить в соответствии с армейскими традициями — это снобизм. Он сноб, если служить в армии и чуть не рыдать от скуки — это снобизм. Кстати, он не очень умело скрывает свои настроения.
— Как у тебя прошло с Миллер?
— Прекрасно. Я говорила именно то, что она хотела слышать. Рассказ о нашем молниеносном романе с Чарли даже мне самой показался возвышенным. У нее бы волосы встали дыбом, если бы она узнала, как было с вашим героем на самом деле.
— Хвалю за осторожность.
— Гарри, ты в самом деле считаешь меня обычной шлюхой?
— Ну, я бы постарался избежать такой формулировки.
— Ты уже после нашей первой встречи знал, что я собой представляю. Помнишь, как ты заявился к нам, когда газеты на все лады склоняли имя Чарли? «Я старый друг вашего супруга, миссис Бронсон, — сказал ты. — Не смогу ли я быть полезен теперь, когда из Кореи получены такие новости о вашем супруге?» Ты сразу меня понял, не так ли?
— Маргарет, ты хочешь узнать правду?
— А почему бы нет? Немножко правды никогда не мешает. Только немножко, Гарри. Не слишком много, прошу тебя.
— Да, я сразу понял, что ты собой представляешь. Не забудь, я кое-что слышал о тебе от Чарли.
— А наговорил он, надо думать, немало.
— Порядочно.
— Ну так я жду немножко правды.
— Пожалуйста. Ты очень много пила. Это сразу бросалось в глаза.
— Профессиональное заболевание армейских жен. Что еще?
— Ты явно не чуждалась хахалей. Я обнаружил у тебя некоторые симптомы эротомании.
— А что может быть хуже стареющей эротоманки?
— Почему же? Есть вещи похуже.
— Ну ладно. Значит, пьяница и стареющая эротоманка.
— Этого я не говорил. Я только сказал, что ты много пила и что я заметил некоторые симптомы эротомании.
— Как деликатно и как справедливо! Вы сама вежливость, мистер Уильямс! Но почему же у этой развратницы ничего не получилось с вами, мистер Уильямс? Вы дали обет воздержания? Или потому, что вы близкий друг моего супруга? Или, может, всякий порядочный джентльмен обладает врожденной порядочностью?
— Не знаю, почему так получилось, Маргарет. Честное слово, не знаю. Я всегда готов иметь дело с распутницами. Что касается генерала, то я знаю его мало. Ходил с ним в разведку — об этом ты знаешь; встречался с ним в Европе, а потом уже после войны, как-то вечером в баре на Сорок восьмой улице.
— Выходит, все дело во мне? Очевидно, я просто тебе не понравилась?
— Уж если мы ведем откровенный разговор, то скажу тебе, что это тоже не причина. Наоборот, ты мне нравилась. Зрелая, опытная женщина, не требующая никаких обязательств на будущее.
— Вот для Чарли ты трудишься в поте лица своего.
— Больше для вида. Его бы сделали героем и без меня. И все, что происходит сегодня, в общем-то произошло бы без меня. Я только чуточку смазал кое-где, чтобы колеса вертелись без скрипа.
— И вот мы ждем его здесь, чтобы насладиться зрелищем того, как родина торжественно встречает своего героя, — его преданный, бьющий в литавры друг и его любящая женушка, а проще говоря — стареющая потаскушка.
— Не слишком ли сурово, Маргарет?
— По отношению к кому?
— По отношению к нам обоим. Не знаю, почему ты стала такой, какая ты есть, но про себя могу сказать: лучший эксперт для самого себя — это я сам.
— Почему ты думаешь, что я какой-то стала? Я всегда была такой.
— Никто не становится сразу таким, какой есть сегодня. Ты вот спросила, какой мне смысл заниматься генералом и какую пользу из всего этого я хочу извлечь. Клянусь тебе — не знаю. Кажется, впервые в жизни не вижу смысла в собственных поступках. Конечно, на первый взгляд все как будто ясно. Конечно, я напишу за него мемуары, и мы поделим гонорар. Конечно, приятно посидеть с человеком в кадиллаке, когда его приветствует многотысячная толпа. Но не в этом же смысл. Может, генерал все-таки заслуживает немножко признательности и немножко аплодисментов, а? Может, именно в этом и состоит для меня весь смысл?
— Возможно, возможно, — кивнула Маргарет. — Послушай, Гарри, раз уж самолет задерживается, ты не будешь возражать, если я закажу себе бокал вина?
— А сама-то ты как считаешь?
— Нельзя?
— Дело твое, Маргарет. Сколько бокалов ты уже выпила сегодня?
— Четыре... Нет, пять, если считать тот, который ты отобрал, когда появилась Айрин Миллер.
— Ну, скажем, четыре с половиной.
— Пожалуй. Значит, нельзя выпить?
— Знаешь что, Маргарет, в конце концов я тебе не нянька, сама решай, можно тебе выпить или нельзя. Ты обязана знать, сколько можешь выпить, чтобы не скиснуть.
— Гарри, поверь мне, я боюсь.
— Чего же?
— Чарли. Ну не глупо ли? В моем-то возрасте бояться Чарли! Кажется, впервые в жизни я чувствую, что боюсь его. Он тебе нравится, да?
— Очень.
— Странно. Он всем нравится. Как-то однажды... А впрочем, неважно.
— Но все же?
— Однажды Чарли застал меня врасплох на вечеринке. Все мы перепились. Он забрел в спальню и застал меня с капитаном из нашего же гарнизона. Избил его.
— И дальше?
— Все.
— Как это все? Его же перевели потом, верно? Да еще с неважной характеристикой.
— Так ты знаешь? Он сам рассказал тебе?
— Он рассказал, что вечеринка закончилась дракой.
— Начальство обязано было дать ему нахлобучку. В армии лейтенанту не положено бить капитанов, даже если он застанет кого-нибудь из них в постели своей жены. И все же, Гарри, начальство отнеслось к нему по-человечески и перевело его по-доброму, хотя и с плохой характеристикой. Знал бы ты, как мне было неловко перед ним. Да и ему, наверно, передо мной.
— И перевод Чарли устранил эту взаимную неловкость?
— Как сказать. Нигде в мире так не сплетничают и нигде сплетни не распространяются так быстро, как в армии Соединенных Штатов. Нас перевели в другой гарнизон, а через пару дней там все и всё знали. Знали, например, что миссис Бронсон лакает виски, словно воду, а в подходящей обстановке и после некоторого возлияния не прочь переспать с первым встречным.
— Представляю, как чувствовал себя Чарли!
— Неужели ты думаешь, что я не такая, как другие? Разница лишь в том, что меня однажды захватили на месте преступления. Но и одного раза достаточно. В армии ничего не забывают, ни от чего не отказываются и никогда ничего не исправляют. В армейском лексиконе нет таких выражений, как бывшая пьянчужка, бывшая шлюха. Налепили ярлык — и конец! Так-то вот, братец.
— Но между вами в свое время что-то было?
— Между мной и Чарли? Мы поженились. Чего ты еще хочешь? Видно, что-то было. Да ты и сам мог бы прийти к этому выводу, Гарри. И сказать: «А, вы поженились? Значит, между вами что-то было!» Ведь мог бы?
— Мог.
— А вот и ошибаешься, Гарри! Послушал бы, что я наговорила Айрин Миллер о романе между генералом Бронсоном и его теперешней женой! Когда газеты напечатают эту чушь, во многих военных гарнизонах будут ржать до упаду. Неужели Чарли никогда тебе об этом не рассказывал? Или, может, рассказывал?
— Нет, до этого почему-то не дошло.
— А тебя так и подмывает все услышать, да? У тебя зуд? Тебе обязательно нужно, чтобы все факты встали на свои места — так уж у тебя устроен мозг. Все должно иметь свое начало, середину и конец, как хорошая газетная корреспонденция, да? Кто?.. Что?.. Где?.. Когда?.. Почему?.. Как?.. Именно этому вас обучают в школе журналистов? Шесть основных вопросов — шесть исчерпывающих ответов. Все по форме, все как полагается — аккуратно, подробно, в определенном порядке.
