— Ладно, ладно, Маргарет! Какие же будут ответы?
— Кто?.. Мы с Чарли. Что?.. Наш брак. Где?.. В Фоллвью, штат Нью-Йорк, в родительском доме человека, ставшего в нынешнем году американским героем номер один. Когда?.. В 1932 году. Почему и как — ответить трудно, Гарри. А зуд все еще одолевает тебя, да?
— Я не смог бы заставить тебя замолчать, если бы и хотел.
— Да, не смог бы, если бы и хотел, Гарри. Может, ты добудешь что-нибудь выпить, хотя бы для себя. Мою историю куда лучше слушать, если орошать ее виски. Знаю по опыту.
Фоллвью, Нью-Йорк. 1930—1932. Маргарет
— Не знаю, как и рассказать тебе о Фоллвью, если ты там не бывал. Я повидала много разных городов, но Фоллвью был — для меня, конечно, — городом особенным. Детство мое, видимо, оказалось счастливым, как принято говорить. У меня нет оснований жаловаться на него, как на причину моей нынешней неврастении. Все выглядело бы куда проще, если бы, например, мой отец был пьяницей, или избивал меня, или бегал за девками, если бы я плохо училась в школе, заикалась, ненавидела мать. Отец лишь изредка, по воскресеньям, выпивал кружку пива.
По установившимся в Фоллвью стандартам мы считались довольно обеспеченными людьми. Отец работал в конторе мебельной фабрики. Я училась в начальной школе, потом в средней, одевалась, как все другие девочки, и считалась лучшим оратором среди учениц средней школы. Отец мой был слишком полным и слишком самодовольным человеком, чтобы гоняться за кем-то или за чем-то, не говоря уже о девушках. Одним словом, ни один психиатр не нашел бы в моем детстве ничего такого, за что мог бы зацепиться. У меня никогда не было собаки, погибшей на моих глазах, я никогда не страдала комплексом неполноценности, не была подвержена сильным переживаниям и даже, как ни покажется странным, любила родителей.
Фоллвью... Ведь я собиралась рассказать, что он собой представлял... Мне он казался большим, а в общем-то он был таким же, как всякий другой маленький городок Америки.
Мы очень гордились тем, что наша бейсбольная команда никогда не занимала места ниже третьего. Бейсбольные матчи чем-то напоминали игру в своеобразное лото. На каждой карточке, которые выдавались зрителям для записи заброшенных мячей, имелся номер, и на него иногда выпадали выигрыши — то квитанция, позволявшая бесплатно сдать в химчистку какую-нибудь вещь, то сумка с продуктами. Отличившийся меткими бросками игрок мог бесплатно поесть в любом ресторане Фоллвью. Кстати, большинство наших игроков почему-то выглядели так, словно они всю жизнь влачили голодное существование.
Ну, что еще?
Каждый мальчишка Фоллвью с годами мечтал обязательно вступить в клуб «Ротари» или стать членом одной из наших масонских лож — «Оленей», «Лесных жителей», «Оптимистов» или «Львов» — обычных, в сущности, клубов, где собирались любители выпивки и веселого мужского времяпровождения. Престиж человека в городе был тем выше, чем больше клубов считало его своим членом. Вся общественная жизнь города протекала в подобных клубах. Женщины вступали в «Женский клуб» или в клуб «Ордена восточной звезды», в «Женскую вспомогательную службу Американского легиона» или в организацию «Дочери американской революции». Каждый горожанин, если он хоть немного прослужил в армии и участвовал в какой-нибудь войне, обязательно состоял членом Американского легиона.
Что еще?
Ну, раз в году в Фоллвью приезжал знаменитый евангелистский проповедник Билли Сандей, и на его проповедях в церкви негде было яблоку упасть. Каждое воскресенье горожане обязательно посещали церковь, и не потому, что отличались особой набожностью. — просто так было заведено. Вставать, даже в воскресенье, позже девяти утра считалось неслыханным делом.
Насколько помню, мне ни разу не доводилось встречать на улицах Фоллвью курящую женщину. Женщины, конечно, курили, но дома, курить на улице было неприлично. И правильно, по-моему. Есть много такого, что люди делают дома и что на улице покажется диким.
В дни моего детства в Фоллвью было всего два кинотеатра, а звуковые фильмы появились там лишь после 1930 года. Горожане охотно подписывались на «Сатердей ивнинг пост», «Литерари дайджест», а позже на абонементы клубов любителей книг и на журнал «Тайм». Ведущей отраслью промышленности в городе была мебельная, в ней работали преимущественно шведы и канадцы французского происхождения — кануки, как мы их называли. Жили они в той части города, что носила название «Шведская гора», и меня всегда интересовало, как шведы уживаются с кануками. Вообще-то они уживались, хотя порой дело не обходилось без драк. Отец считал шведов и канадцев хорошими рабочими. Мать не очень лестно отзывалась о канадцах, зато восхищалась шведами, считая их самыми опрятными людьми в мире. Она любила говорить, что на «Шведской горе» (мать вела там общественную работу) полы в кухнях содержатся в такой чистоте, что на них можно есть.
Главной улицей Фоллвью была нарядная, широкая, обрамленная деревьями Лейкфронт[11]. По правде говоря, она носила это название не совсем заслуженно, поскольку ближайшее озеро находилось от нее километрах в десяти. Как бы то ни было, проживание на Лейкфронт-авеню считалось признаком обеспеченности и хорошего положения в обществе — кастовости, если хочешь. Да и вообще общественное положение и вес человека в глазах горожан определялись тем, насколько близко к Лейкфронт-авеню он проживал. Улица состояла из четырех кварталов, застроенных красивыми особняками с белыми колоннами в окружении широких, просторных лужаек. Именно здесь жила «старая гвардия» — те, кто играл ведущую роль в общественной жизни города, вдовые старухи — яростные приверженцы республиканской партии, фабриканты, владельцы и директора банков, только и знавшие что стричь купоны.
Мы жили в одном из переулков рядом с Лейкфронт-авеню. Отец постоянно твердил, что нужно переехать на самое авеню, и мне всякий раз казалось, что с таким же благоговением другие мечтают о переселении в рай. Он так и не собрался переехать на Лейкфронт-авеню. В те дни я не знала и не могла знать о существовании какой-то кастовости в нашем городке, тем более что это было вроде неписаного правила. Дети семейств с главной улицы посещали начальные школы, а нашу среднюю школу обходили стороной. Девочки из таких семейств уезжали в фешенебельные колледжи других городов, а мальчишки в дорогие частные заведения.
Километрах в десяти от города находилось ОЗЕРО. Почему-то его всегда писали заглавными буквами и в кавычках. Знаешь, я даже не помню его настоящего названия — оно не было у нас в ходу.
Приехав к озеру, вы невольно начинали думать, что снова оказались в Фоллвью. Семьи с Лейкфронт-авеню построили здесь солидные, благоустроенные дома, а мы ютились в маленьких домишках — их теперь называют бунгало (в те времена мы и слова такого не знали).
Лето обычно стояло чудесное. С наступлением летних каникул мы проводили на озере большую часть времени. У нас была лодка с подвесным мотором, к тому же всегда можно было напроситься в команду на чью-нибудь яхту. Главными событиями сезона считались танцы в яхт-клубе раз в неделю, потом бал в Загородном клубе и фейерверк по случаю празднования Дня независимости четвертого июля. Владельцы домов, выходивших на озеро, расставляли на своих участках берега плошки с горючим и зажигали их с наступлением темноты. Другие запускали ракеты — сейчас их можно видеть лишь на карнавалах в парках отдыха, всякие огненные фигуры и вензеля. Все это вздымалось ввысь с невероятным грохотом и треском. В конце фейерверка рвущиеся ракеты образовывали цветной американский флаг, причем от грома даже стекла дребезжали в окнах.
Ученики выпускных классов обычно имели собственные машины, и мы часто ездили на пикники. Ребята покупали в складчину бифштексы, а девушки брали из дому всякую закуску и приправу. Получалось так, что в каждой компании, отправлявшейся на пикник, кто-нибудь из девушек обязательно брал с собой запеканку из картошки. Вот и сейчас, стоит мне увидеть картофельную запеканку, я сразу же вспоминаю Фоллвью и пикники на озере.
Ну, что еще?
Да, вот что. Это довольно интересно. Я росла в начале бурных двадцатых годов. Говорят, наша юность тоже была бурной, но я не помню случая, чтобы кто-нибудь взял на пикник хоть каплю вина. Это было не принято. Не хочу сказать, что мы не пили и что ребята, отправляясь на танцы, не брали с собой вина. Нет, вовсе нет, но факт остается фактом: мы не любили пить. Так мы были воспитаны, и нам казалось, что по-другому и быть не может.
Или вот еще. В ту пору действовал сухой закон. У нас в Фоллвью существовало заведение, где, как считалось, шла тайная торговля спиртным. А на самом деле это был лучший ресторан в городе. Его называли клубом, и члены этого клуба, то есть посетители, имели ключи от входных дверей. Правда, двери никогда не закрывались, но все равно у каждого члена клуба был свой ключ, и, по-моему, поголовно все горожане состояли членами этого клуба и обладали ключами. За все время, пока действовал сухой закон, не случалось никаких неприятностей с полицией, а ее начальник Герман Уоллмен проводил в баре чуть не каждый вечер.
