— Это предварительное слушание? — с надеждой спрашивает оберст Фрик.
— Какое чувство юмора, — громко смеется оберст-лейтенант. — Предварительное слушание? Его нет в процессуальных нормах, тем более в таких делах, как ваше. Все совершенно ясно, результат давно предопределен. Я очень бы удивился, если б ваш приговор не был подписан кригсгерихтратом[51]. Вы не выполнили приказ фюрера и сознались в этом! Хотел бы я видеть защитника, который мог бы что-то сделать для вас! Курите? — протягивает он золотой портсигар оберсту. — Заседание начнется в десять часов. — Смотрит в окно. Там хлещет дождь. — Обвинитель хочет, чтобы вас повесили. Но, думаю, вы это знаете. Я попытаюсь добиться расстрельного приговора. Поскольку у вас много наград, думаю, мне это удастся. К наградам еще существует какое-то почтение, хотя уже появляются обвиняемые, награжденные Рыцарским крестом. Всего полгода назад это было бы невероятно. Господи, посмотрели бы вы на себя! У вас не было возможности побриться и выгладить мундиры? Вид такой, будто вы прямо из траншей. Это произведет скверное впечатление на председателя суда.
— Мы не можем ни побриться, ни умыться, — уныло говорит обер-лейтенант Вислинг.
— Очень жаль, — говорит оберст-лейтенант. — Все идет к черту. Иногда у нас бывает до двадцати смертных приговоров за день. Вчера приговорили трех генералов. Не думайте, что мне это нравится! Но я вынужден! Я солдат! — Он хлопает себя по ноге. Звук гулкий. Неестественный. — Киевский котел, — печально улыбается он. — Я командовал батальоном в моторизованном пехотном полку.
— Фронтовой офицер? — спрашивает без интереса оберст Фрик.
— Да, — вздыхает оберст-лейтенант, — скоро никого из нас не останется. — Снова смотрит в окно на дождь, хлещущий по стеклам. — Grofaz не сможет выиграть эту войну.
— Трагедия, — негромко произносит оберст.
— Трагедия? Почему? — спрашивает защитник. — Мы, немцы, похожи на голодных собак, бегущих за колбасой, свисающей у них перед носом. Пытаемся схватить ее, но никак не схватим!
— Много времени займет эта юридическая процедура? — нервозно спрашивает оберст.
— Десять минут, от силы двадцать. Судьи очень заняты. Сегодня предстоит рассмотреть много дел. Ваше не особенно сложное. Вам было б незачем являться в суд, если б этого не требовали правила. Фельдфебель из охраны мог бы несколько дней назад сказать вам об исходе.
— Тогда нам вполне можно бы вернуться в свои камеры и обойтись без этого спектакля, — считает обер-лейтенант Вислинг.
— Нет, тут вы ошибаетесь. Вы забыли о правилах. Никто из немцев не нарушает правил. Правила и статьи — жизненная необходимость, — говорит защитник серьезным тоном.
Полицейский вермахта открывает дверь и громко щелкает каблуками.
— Что ж, давайте с этим кончать, — вздыхает защитник, поднимаясь на ноги.
В зале суда холодно. Адольф Гитлер смотрит со стены на обвиняемых. Это не предвещает ничего хорошего. Кажется, что громадный портрет живой и испускает эманацию беспощадного самооправдания.
Обвинитель занимает место за столиком слева от председателя суда. Раскладывает перед собой несколько документов. Их немного, однако для смертного приговора достаточно.
Входят трое офицеров-судей. Отдают портрету Гитлера нацистский салют.
Обвинитель сразу начинает орать. Именно это от него и требуется. Лицо ею становится лиловым. Голос повышается до самой высокой октавы.
— Эти изменники, — кричит он, — пытались вонзить нож в спину нашим сражающимся на передовой солдатам! Они совершили чудовищное преступление. Они не просто изменники, но и обыкновенные убийцы, которые отдали раненых немецких героев в руки советских недочеловеков — и совершили это гнусное преступление лишь для того, чтобы спасти свои жалкие шкуры. Кроме того, они пытались убедить других немецких солдат принять участие в их преступной деятельности. Когда от их отвратительного предложения отказались, этот негодяй-оберст приказал доблестным немцам принять участие в преступлении и бросить раненых, будто кучу отбросов. Я требую, чтобы оба обвиняемых были приговорены к смерти по статье 91-а: неповиновение приказам и содействие противнику; статье восьмой, пункт два: предательство народа и безопасности государства; статьям семьдесят третьей и сто тридцать девятой, пункты три и четыре: государственная измена. Я не прошу принять во внимание статью сто сороковую: дезертирство. Сожалею, что нет более тяжкого наказания, чем смертный приговор. В данном случае он слишком гуманный.
Трое офицеров-судей что-то чертят на лежащей перед ними бумаге, не пытаясь скрыть, что находят скучным этот процесс, и слушают обвинителя лишь, в пол-уха.
Обвинитель садится и с улыбкой кивает защитнику.
Защитник несколько секунд перебирает документы. Потом медленно встает, одергивает мундир, проводит по седеющим волосам холеной рукой с маникюром и по-товарищески улыбается обвинителю и председателю суда.
— Я прошу суд принять во внимание награды обвиняемых офицеров и их преданность долгу, отраженную в их предыдущих послужных списках. Прошу суд с милосердием отнестись к их преступлениям.
Он снова садится, избегая укоризненного взгляда оберста.
— Хотят обвиняемые сделать какое-нибудь заявление в свою защиту перед вынесением приговора? — спрашивает кригсгерихтрат, нетерпеливо взглянув на свои часы.
Оберcт Фрик встает и начинает объяснять безнадежность положения в том полярном аду.
— Вы попусту отнимаете у суда время, — резко обрывает его кригсгерихтрат. — Бросили вы раненых немецких солдат на милость русских, да или нет? Дали вы приказ своему подразделению отступать, да или нет?
Оберcт понимает, что противостоять этой холодной логике невозможно.
— Да, — отвечает он и грузно садится.
— А вы, — кригсгерихтрат указывает подбородком на обер-лейтенанта Вислинга, — заявляли откровенно, что согласны со своим командиром?
— Все это судопроизводство представляет собой смесь правды и лжи, бесчестное жонглирование фактами, — пронзительно выкрикивает Вислинг. — Я отказываюсь признавать эту пародию на правосудие! Это бойня! Любой уважающий себя судья постыдился бы присутствовать на ней!
— Сядьте и замолчите! Такого негодяя в этом зале еще не было, — кричит обвинитель, побагровев от злости.
Кригсгерихтрат кивает и перешептывается со своими помощниками. Потом негромким, любезным голос начинает читать документ, который лежал перед ним на протяжении всего процесса:
— За трусость, оскорбление фюрера, главнокомандующего великой немецкой армией, содействие противнику и неисполнение приказов оберст Герхард Фрик и обер-лейтенант Гейнц Вислинг приговариваются к смертной казни через расстрел. Их права, гражданские и военные, навсегда утрачиваются. Вся их собственность подлежит конфискации именем государства. Оба обвиняемых разжалуются в рядовые и лишаются всех полученных наград. Приговор должен быть приведен в исполнение в кратчайшее время. Ввиду ранее проявленного мужества обвиняемым разрешается обратиться за помилованием в Верховное командование вермахта, район обороны третий, Берлин-Шпандау.
Кригсгерихтрат снимает очки в золотой оправе, глядит на приговоренных с ледяным равнодушием и подает знак стоящим у двери полицейским вермахта.
Те привычно срывают погоны и награды с мундиров приговоренных. В последнюю очередь — орлов с правой стороны груди.
— Уведите их, — рычит кригсгерихтрат, размахивая руками так, будто отгоняет мух.
— Вам повезло, ребята, — замечает один из полицейских, когда осужденные снова находятся в камерах.
— Повезло? Как это понять? — равнодушно спрашивает обер-лейтенант Вислинг.
— Вам разрешили подать прошение о помиловании, — весело усмехается полицейский. — Поэтому проживете еще несколько дней, может быть, даже недель. Иначе вас расстреляли бы через два дня. Мест в тюрьме у нас маловато, поэтому мы исполняем приказы, как только получаем! Ну что ж, у вас будет время подумать. Ответственный генерал сейчас где-то в России, так что, может, не скоро получит ваши прошения, и кто сказал, что он найдет время читать их? У него наверняка есть более важные заботы, чем двое туристов на небо, а когда ваши бумаги вернутся, кто знает, что здесь может произойти? События сейчас разворачиваются быстро. Иван наступает!
Heute sind wir roten
Morgen sind wir toten[52], —
Негромко напевает он под нос. — Рядовой Фрик и рядовой Вислинг вернулись с судебного заседания, — докладывает он, щелкнув каблуками, дежурному унтер-офицеру.
— Полагаю, вернулись не для освобождения? — саркастически усмехается дежурный, ставя в книге арестованных против их фамилий большой красный крест. Знак смерти.
— В известном смысле да, — весело отвечает полицейский. — Головы долой, и в землю к кротам!
