Тут же натыкаемся на своих. Ребята чувствуют свою вину, тараторят:
— Где вы пропали? Что за бой рядом с деревней? Мы беспокоились за вас. Думали, что вы напоролись на засаду, — говорят они, перебивая друг друга.
— Не все сразу, — останавливает их Шаповал.
Ребята замолкают.
— Знаете, почему погиб Василий Иванович Чапаев? — с лёгкой иронией спрашивает Шаповал.
Ребята опускают головы.
— То-то, — говорит Шаповал, — но не переживайте, за одного битого двух небитых дают. Идём отсюда…
Тут Володя Пашкевич замечает гитару.
— О-о! Да вы гитару не забыли!
— Не забыли, — говорю я ему, — на, неси…
Володя берёт гитару. Идём в лес подальше от деревни, от боя.
Слышу, как сзади Володя спрашивает кого-то.
— А почему погиб Чапаев?
— Потому что в дозоре у него раздолбай были, — отвечают ему.
Когда мы отошли достаточно далеко, Антонов взял у Пашкевича гитару, чуть подстроил, и мы пошли дальше в лес, распевая хриплыми голосами:
На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят…
Через день я и Шаповал вернулись в деревню Осовец, чтобы узнать о том, что же произошло. Из рассказов местных жителей и информации связных мы установили, что нам удалось вывести из строя около десятка солдат противника.
На следующую ночь нам удалось перерубить кабель, идущий вдоль магистрали. А по возвращении в отряд нас с Мишей ждала благодарность от командования за смелость и находчивость.
* * *
День после командировки я отсыпался, затем пошёл в редакцию.
— О, какие люди, и без охраны, — сказал главный редактор, — ждём материал.
— Материала не будет, — ответил я ему.
— Почему?
— Я налетел на «пустышку».
— Давай подробнее…
— Герой, скорее всего, трансформировал легенду в биографию…
— То есть врал?
— Скажем мягче — преувеличивал.
— Ясно. А ты не подумал, что можно написать очерк о том, как этот мужик придумал себе… героическую биографию.
— Можно, но…
— Никаких «но»! Если не будет публикации, мы не сможем дать тебе компенсацию, это — во-первых, а во-вторых, так даже интереснее. Да-да, и, пожалуй, будет похлеще, чем у Шукшина… Помнишь Броньку Пулкова, который должен был расстрелять Гитлера?
— Дался вам этот Пупков.
— Ты не отказывайся, подумай.
Потом был звонок с киностудии.
— Ты вернулся?
— А что, меня хотят пригласить на главную роль в сериале с названием: «Несправедливая справедливость»?
— Нет, — ответил мне редактор студии документального кино. — Формируем портфель на ближайшие годы. Нужна заявка на военный или имеющий отношение к войне фильм.
— Могу написать сценарий о своем путешествии на Дальний Восток, в поисках прототипа богомоловского Таманцева.
— Кому это интересно?
— Мне.
— А ты мог бы прямо сейчас в двух словах изложить суть?
— Пожалуйста. Живёт на земле крутой мужик, но все не считают его крутым, потому что стереотипы героя у его окружения иные. И тогда он дотягивает свою биографию до этих стереотипов.
— Знаешь, всё хорошо, но нет драматургии. Ничего не попишешь, старик, кино — это зрелище.
— Вот это и не даёт возможности в ряде случаев передать на экране…
— Да хватит тебе, — перебил меня невидимый собеседник, — не заводись. Лучше расскажи, как там, в России?
— Да всё то же, только люди порезче, расстояния побольше и проблемы поглобальнее.
— Ясно, но ты всё-таки подумай.
Трижды пытались уничтожить фашисты нашу партизанскую бригаду. Делалось это обстоятельно, с немецкой педантичностью. В зону приходили войска. Близлежащие деревни выселялись во временно организованные концентрационные лагеря. Район блокировался, и начиналась охота на партизан.
Последний раз бригада была заблокирована весной 1944 года. Артиллерия, танки, пулемёты через каждые пятьсот метров. Самолёты постоянно бомбят расположение отрядов бригады. Прорваться через такое кольцо практически невозможно. Разбившиеся на группы партизаны уходили от поисковых подразделений противника налегке: ни пищи, ни связи. Ели павших лошадей, питались клюквой, заячьей капустой, шишками, корнями растений.
С опушек леса периодически слышалась речь на русском языке, впрочем, если это можно назвать русским языком. Партизанам сообщались последние новости. Вот и сейчас слышно:
«Манька, Ванька! Сдавайтесь! У нас в плену командир бригады Гамза, начальник штаба Подобаев, начальник разведки Шаповал. Шаповал ранен. Ему оказана помощь. Все, кто сдался, накормлены, помылись в бане. Не бойтесь. Вам будет дарована жизнь».
Правдой в этой психологической акции было лишь то, что Михаил Шаповал действительно был ранен. Мы несём его на носилках, постоянно уклоняясь от поисковых групп противника.
Прошли какой-то отрезок пути, остановились, прислушались: нет ли рядом немцев? И все же просмотрели одну из групп. Пулемётная очередь, и сквозь редкий пролесок уже видны серые мундиры.
Некогда думать и оценивать случившееся. Бросаем носилки и вместе с Шаповалом лезем в болото. Кашин накрывает голову кочкой, а Михаилу кочек не осталось, и он маскируется сорванными на берегу листьями лопуха.
Немцы выходят на поляну перед болотом. Брошенные носилки их настораживают, они начинают искать: рыщут вдоль болота, стреляют в подозрительные места, затем уходят.
Выбираемся на сухое место. Никто из нас не пострадал. Мише совсем плохо. Снова укладываем его на носилки и несём дальше. Он то приходит в сознание, то впадает в забытьё.
Несколько месяцев назад отрядный врач освободил Марию от длительных переходов и походов, и её прикрепили к кухне. Мария ждала ребёнка. Как радовался этому Миша! И, казалось, ещё немного — и всё, кончится оккупация, и все заживут… Но, видно, не судьба…
Находим остров, чтобы в его в зарослях скрыться от вражеских самолётов.
Миша снова открывает глаза:
— Пристрелите меня, — тихо говорит он, — мне все равно не выжить, а из-за меня вы все погибнете.
— Ерунда, Миша, — говорю я ему, — не из таких сетей выбирались.
Хотя сам понимаю, что в такую передрягу мы ещё не попадали ни разу.
— Дайте пистолет… Я сам, — тихо произносит наш командир.
— Вспомни нашего врача — Моисея Абрамовича, мудрый был старик. Что он говорил? Минута жизни — тоже жизнь, крепись…
Когда мы подошли к острову, Миша уже в сознание не приходил. На острове под защитой болот и кустарников было чуть спокойнее, но в отряде почти не осталось продуктов. Теряем силы, начинаются голодные отёки.
Командование отряда принимает решение идти на прорыв. Эстафета начальника разведки от Шаповала переходит ко мне. Собираем остатки съестного и оставляем их Мише. Уходим. С Мишей на одном из многочисленных островков Домжерицких болот остаются Мария и Костя Кашин.
Уже отойдя на некоторое расстояние, соображаю, что может произойти в ближайшее время. Возвращаюсь и отдаю из санитарной сумки несколько упаковок бинтов, вату и марганцовку.
Прорыв мощной блокады малыми силами, ослабевшими от голода людьми, с дефицитом боеприпасов был равен одному шансу из ста. И этот шанс нам выпал.
Остатки отряда с боем вышли из окружения. А через две недели мы соединились с частями Советской Армии. Сразу же за Михаилом и его спутниками послали повозку с бойцами отряда. Их привезли в страшном состоянии, Мария и Костя едва держались на ногах. Миша лежал на носилках и слабо улыбался. Он преодолел кризис, справился с болью, потому что рядом была она. У них родился сын. Через месяц партизанский отряд расформировали. Большинство партизан ушло на фронт. Мишу в армию не взяли — он был признан инвалидом.
— Миша, — сказал я ему, — всё время я думал, что ты подрывник, отправленный с Большой земли в партизанский отряд для проведения диверсий.
— Нет, — возразил мне Миша, — я человек гражданский, монтёр по специальности.
Мы уходили на фронт, в регулярную действующую армию, и прощались со своим командиром. Всем почему-то вспомнился тот трагический эпизод, когда во время последней блокады чуть было не погибли, столкнувшись в лесу с поисковой группой противника.
Каким-то чудом было то, что немцы не обратили внимания на «растущий» посередине малого болотца куст лопуха, которым была прикрыта голова Шаповала.
— Твоё счастье, Миша, — говорили все, — что немцы не знают, что лопух на болоте не растёт.
* * *
Вечером я позвонил ещё по одному телефону. Мне казалось, что этот разговор расставит всё по своим местам. Здесь осечки быть не могло.
— Я буду дома завтра после обеда, — ответил знакомый голос, — можешь подойти часам к пятнадцати.
На следующий день ровно в пятнадцать я набирал код подъезда в большом доме по улице Столетова.
