– Вот иди и проверяй записи комбата. Потом придешь и расскажешь, куда он тебя послал.
– Ладно, разберемся.
Он ушел. К этой истории возвращения не было. А может быть, и было. В списки награжденных, которые визировались начальником особого отдела, за все время пребывания на фронте ни один солдат и командир нашей шестой батареи так и не попал, хотя в соседней батарее все 32 красноармейца во главе с командиром Рясиным были награждены орденами Красного Знамени.
Когда мы занимали эту огневую позицию, бои носили упорный и затяжной характер. Применялась разная система огня. Батарея вела ночной огонь, беспокоящий огонь (один выстрел в минуту на протяжении двух-трех часов), заградительный огонь (когда перед наступающей немецкой пехотой создается стена огня, и она отсекает наш НП) и «огонь на себя» (когда наш НП окружал противник, и комбату нечего было терять, кроме себя). Впервые за все время войны широко применялся огонь по блиндажам противника, который требует ювелирной точности. Прежде всего, блиндажи должны быть видны, а это возможно только на болоте, где нельзя зарыться в землю. Блиндаж на болоте – это, по сути дела, шалаш из подручных материалов.
Помню хорошо, комбат вел огонь по такой цели. Прицел давал больше, затем меньше, стремился захватить цель в вилку. Но одно деление прицела на прицельном приспособлении равно 50 метрам. Попробуй попасть ниткой в иголку. Начинаются команды: «чуть больше», «чуть-чуть меньше», «чутьчуть-чуть больше»… И это при условии, что НП находится в створе, то есть на линии «цель – орудие». А теперь представьте себе, что реально створ бывает редко, и «орудие – НП – цель» всегда образуют треугольник. Попасть в такую цель (это стрельба со смещением) чрезвычайно трудно. Радости нет конца, когда видишь, что летят щепки.
Между тем кольцо окружения противника все больше и больше сжималось, проход во Вторую ударную становился все уже и уже. Ранняя весна, оттепели разрушили дороги. С невероятным трудом доставлялись продовольствие и боеприпасы. В середине марта немцы сузили коридор до 500 метров. Снабжение армии было возможно только по воздуху. Численность соединений таяла. В 832-й дивизии боеспособными остались только 400 человек, которые получали по 50 граммов сухарей и 60 граммов конины в день.
Но потом не стало и этого. Начался голод. Только после этого командование армии и фронта отдало приказ выходить мелкими группами, на языке солдат – «спасайся, кто как может».
Армия погибала в непроходимых болотах. Но бои за ее вызволение не прекращались и приняли более жестокий характер.
Начинался сто двадцать первый день боевых действий дивизии на фронте, в составе которой я прошел путь от Тихвина до берегов Волхова.
Утро 17 марта 1942 года над позициями дивизии выдалось ясное. Над редким сосновым лесом, где расположилась наша батарея, вставало ослепительное солнце. Случай, надо признать, не такой уж частый в Ленинградской области, где хмурое небо и темный лес, окутанный тяжелой синевой, с нечеткими контурами горизонта – обычная картина, сопровождавшая солдат на дорогах войны.
Очень скоро на снегу заиграли тысячи искр, которые слепили и радовали, напоминали о приближении весны. Истосковались люди на войне по этим прелестям за долгие северные ночи с вьюгами и свирепыми морозами.
После короткого сна солдаты выползали из землянок, окидывали взором боевые позиции батареи, потягивались и перебрасывались репликами:
– Да, денек…
– Эх, в такой день у нас в Сибири можно было в лесу с ружьишком походить, на зверя поохотиться.
– Ни единого облачка! Какая красотища!
– Черт бы побрал эту красоту. Сегодня авиация даст прикурить.
– Не каркай!
Раздевшись до пояса, я вместе со всеми начал обтираться снегом. Мартовское солнышко давало о себе знать, и я, одеваясь, решил оставить на себе только нижнюю рубашку, гимнастерку и овчинный полушубок. Теплое белье, меховой командирский жилет, телогрейку, а также теплые портянки и шерстяные носки отнес в землянку и сложил в свой вещевой мешок. День обещал быть жарким по всем солдатским понятиям. Вчера пришлось изрядно попотеть.
Командиры орудий уже оделись и поторапливали солдат, отдавая различные распоряжения. Осмотрев огневую позицию, я сел на станину орудия, раскрыл планшет, достал командирский блокнот учета расхода и поступления снарядов и углубился в расчеты.
За минувший день батарея вела длительный огонь. Возле орудий валялись горы стреляных гильз. Противник непрерывно усиливал нажим на боевые порядки нашей пехоты, которые после многих дней боев заметно поредели. Немецкие автоматчики обтекали наблюдательные пункты батарей. Среди связистов были потери, и для восстановления связи требовались огромные усилия. Начинавшийся день не мог быть легким, и все это хорошо понимали. С подошедшими командирами орудий я стал что-то обсуждать по части готовности орудий к ведению длительного огня. Потом повели речь о действиях на случай прорыва противника к огневым позициям. Решили усилить боевое охранение. Осмотрели поблизости места, пригодные для ведения огня прямой наводкой, я сходил и договорился с соседней пушечной батареей, чтобы выкатили одну 76-миллиметровую пушку подальше вперед и подготовили шрапнельные снаряды.
Мысль о том, что придется отбиваться от немецкой пехоты пушками, ни на минуту не покидала меня и все время волновала. Стрелкового оружия на батарее почти не было. Ручного пулемета – ни одного. Автомат – вообще мечта каждого солдата в первый год войны. Людей тоже мало, много погибло на пути от Тихвина к Волхову в непрерывных боях, а тут еще пришлось, выполняя приказ, направить в пехоту несколько человек из батареи, когда по крохам собирали пополнение в пехоту.
Я еще и еще раз обходил позицию батареи, отдавая распоряжения. Каждый делал свое дело сосредоточенно. Солдаты вынимали из-под снега ящики со снарядами, выкладывали из них снаряды на подстилки поближе к орудиям, убирали стреляные гильзы, вынимали из запечатанных гильз парафиновые пробки и пересчитывали мешочки с порохом, подтаскивали цинковые ящики с дополнительными зарядами.
Наводчики колдовали возле своих прицельных приспособлений, подчищали отметки на деревьях (на которые наводятся перекрестия панорам при стрельбе с открытой позиции), убирали с отметок приспособления для ведения ночного огня. Каждый, сделав свое дело, тут же подключался в помощь своим товарищам.
Связист, сидевший в окопчике в стороне от орудий, вдруг крикнул:
– Батарея, внимание!
Во всю мочь своих легких я выдохнул:
– Батарея! К бою!
Командиры орудий отдали свои команды:
– К орудиям!
Все встали по своим местам. Я стоял возле телефониста, который держал трубку возле уха и весь напрягся в ожидании следующей команды с наблюдательного пункта.
– Ну, что там? – спросил я.
– Молчат, товарищ командир.
Вдруг телефонист встрепенулся и стал скороговоркой передавать команды.
Я на весь лес:
– По отметке! Прицел 60! Уровень 0-02! Первому! Четыре снаряда на орудие!
Над лесом летели раскатистые команды – мои, командиров орудий, наводчиков, докладывавших об исполнении команд. Я поднял руку:
– Огонь!
Вместе с взмахом моей руки прогремел выстрел. Начался рабочий день войны. Артиллерийская машина стала набирать обороты.
Все потонуло в грохоте выстрелов. Сизый дым стал заволакивать огневую позицию. Вскоре повели огонь соседние пушечные батареи. Подавая команды, я тщетно пытался перекричать грохот орудий, подбегал к полуоглохшим наводчикам и кричал им в уши правее или левее 0-05, показывал на пальцах. Артиллерийская машина давно уже набрала обороты, и все крутилось на полную мощность. В какой-то момент в темпе стрельбы произошла заминка. Припасенные снаряды возле орудий были израсходованы, нужно было поднести новые ящики, распаковать их, подготовить заряды. Орудийной прислуги было мало, и темп огня естественно ослабел.
Тут же телефонист прокричал:
– Старшего на батарее к телефону!
Я подбежал и взял трубку. Из нее неслась двадцатиэтажная, сложносочиненная и трижды закрученная присказка, в которой главными действующими лицами были боги, матери, кресты, законы и тому подобное. А вслед за этим:
– Огонь! Огонь! Огонь! Немцы пошли в атаку и приближаются к наблюдательному пункту!
Надо было срочно открыть заградительный огонь. Я пулей бросился к орудию, которое заметно отставало в темпе стрельбы. Мой крик «Огонь!» тонул в грохоте выстрелов орудий, взрывах бомб, вое немецких пикировщиков. Встал за панораму сам, наводчику приказал заряжать, остальным бегом подтаскивать трехпудовые ящики со снарядами к орудиям.
Бой шел уже несколько часов. Все крутились на пределе своих сил и возможностей. Ко мне подбежал телефонист и доложил:
– С наблюдательного пункта передали, что последние снаряды попали в самую гущу немецкой пехоты. Сказали: молодцы!
