— В наши руки, товарищ полковник, попал фашистский майор, — закончил лейтенант.
Три наших офицера вышли из кустарника, и взору их открылась поляна с трупами фашистов. Подбитые, обгоревшие танки и самоходные орудия чадили.
С поляны Гниломедов провел начальников к своему танку, возле которого под охраной автоматчика сидел фашист. Лицо его было в шрамах, подбородок залеплен розовой лентой. Из-под распахнутой куртки виднелся гитлеровский орден. Через автоматчика, знавшего немецкий язык, пленный спросил полковника:
— Правда ли, что усиленный панцирный батальон был обращен в бегство всего лишь взводом?
— Усиленным взводом, — уточнил полковник.
Пленный майор закрыл лицо руками и прошептал:
— Позор, позор…
* * *
Настал день, когда советские стальные машины, как грозный и бурный весенний поток, ворвались на улицы Берлина. Одним из первых шел танк недавно принятого в члены партии Героя Советского Союза старшего лейтенанта Ивана Андреевича Гниломедова.
1965 г.
Ф. Миронов
ТРЕВОЖНЫЕ СУТКИ
Герой Советского Союза
Илья Павлович Горбунов
Начинался сентябрьский день…
Замаскировавшись в прибрежном кустарнике, Горбунов наблюдал за противником.
Еще перед тем, как прийти сюда, он обо всем передумал, все решил. Третий год шагал Илья Горбунов по дорогам войны. Всегда лез в самое пекло боя. Не раз, заменяя убитых командиров, водил в атаки и взвод и роту. Но никогда он не задумывался так тревожно, как задумался теперь, когда еще раз не по приказу, а по собственной воле поставил свою жизнь под удар.
Многое вспомнилось, но чаще всего в памяти всплывал один эпизод. Был пасмурный, придавленный дождевыми облаками осенний день первого года войны. Около грузовой автомашины, подрулившей к правленческому зданию, собрались и стар и мал. Провожали его, председателя грачевского колхоза им. Кирова, на фронт. Когда машина тронулась, в несвязный, приглушенный говор и тихий женский плач ворвался бодрый голос восьмилетнего Вовки:
— Пап, убьешь фашиста, сразу домой ехай. Ружье мне не забудь, на охоту с тобой пойдем.
Горбунов печально, как и в тот пасмурный день, улыбнулся одними лишь глазами: «Ах, Вовик, Вовик, не знаешь ты, как еще далеко мне до дома».
Дивизии предстояло форсировать Днепр. Формировали две группы добровольцев по двадцать человек. Перед ними ставилась смелая и рискованная задача: под прикрытием ночной темноты скрытно переправиться на лодках через реку, внезапно ударить по противнику, захватить плацдарм и удерживать его до переправы основных сил дивизии.
Весь личный состав дивизии знал, как основательно укрепился противник на том берегу. Каждый воин представлял себе всю опасность переправы с передовым отрядом. Несмотря на это, добровольцев оказалось больше, чем требовалось. В их числе были сержант Горбунов и командир взвода Диртев.
Кого назначить командирами групп? Выбор командира дивизии остановился на Горбунове и Диртеве. Оба они вместе с дивизией прошли боевой путь от Москвы до Днепра. Оба отличались бесстрашием и хладнокровием, умением не теряться в самой сложной обстановке, готовностью пойти на самопожертвование, если того потребуют интересы боя.
Но знал командир дивизии и другое: у Горбунова остались дома четверо ребят, один другого меньше. Вчера, вызвав к себе сержанта, он объявил, что предоставляет ему право отказаться от участия в операции. Горбунов ответил:
— Товарищ генерал, я готов выполнить боевую задачу.
Генерал тепло улыбнулся, затем приказал ему и Диртеву тщательно изучить путем наблюдения систему обороны и огня противника.
С той минуты прошло немногим более суток. Горбунов был твердо убежден, что воин-коммунист должен поступать только так, как поступил он. Пусть его ожидает самое худшее, но он до конца останется таким, каким стал с тех пор, когда в начале тридцатых годов навсегда связал свою судьбу с Ленинской партией. Куда бы она ни посылала его, что бы ни поручала, он всей своей жизнью оправдывал ее высокое доверие. Оправдает и теперь, пусть даже ценой самой жизни.
Сняв стереотрубу, Горбунов возвратился на поляну. В траве, положив руки под голову, спал Диртев. Не хотелось прерывать сон товарища, и сержант, пригибаясь, начал собирать ромашки, полюбившиеся ему с детских лет своей неувядаемой красотой даже в пору глубокой осени. Но обостренный слух Диртева уловил шорохи.
— Полный порядок, — поспешил Горбунов успокоить товарища и, застеснявшись своего, как ему казалось, неуместного занятия, добавил:
— Думал, ты спишь.
— У нас в Татарии каких только цветов нет! Бывало, пойдешь в лес…
Диртев не закончил — прошуршала мина, разорвалась на противоположной стороне поляны…
По дороге в штаб говорили о том, что удалось увидеть, уточняли отдельные детали в расположении противника, спорили о системе огневых точек на тех участках обороны, которые плохо просматривались.
После обеда всем воинам групп было приказано спать. Горбунов лежал с открытыми глазами, думал: не упустил ли что-либо в подготовке группы, все ли предусмотрел. Он еще и еще раз критически оценивал обстановку, воздвигал самые различные осложнения, заранее искал нужные решения.
Не успел додумать до конца, как ординарец комбата принес письмо. Письмо было от жены, Марии Григорьевны, на трех страничках, вырванных из ученической тетради. «Из Вовиной, поди. В третий класс нынче пойдет. А может, из Нинушкиной — ей в первый класс. Растет, совсем большая», — подумал Горбунов, разглядывая листочки, исписанные крупными буквами. Перечислив всех, кто шлет низкие поклоны, Мария Григорьевна сообщала, что Вовик все лето пас овец. Нина тоже пасет колхозный скот; а Юрику недавно исполнилось четыре годика; Женечка, самая младшая, немного приболела. Сама она, Мария Григорьевна, уже выработала 720 трудодней; живут они по-прежнему, и о них пусть он не беспокоится. Дальше сообщалось, на кого получены похоронные, кто вернулся «по чистой», и что в колхозе поговаривают о скором конце войны, и что вся семья с нетерпением ждет его домой. Письмо заканчивалось словами: «Лучше береги себя и возвращайся с победой».
И опять думы, думы… Словно на киноэкране, промелькнула в памяти Горбунова собственная жизнь. Девяти лет, в год Октябрьской революции, остался он без родителей. Воспитывался в людях, батрачил. Первым в родном селе вступил в комсомол. Был трактористом, механиком совхоза. Участвовал в коллективизации, возглавлял колхоз.
…К реке группы двигались гуськом. В лодки грузились молча, по заранее разработанному плану. Каждая группа брала с собой по одному станковому, по два ручных пулемета, автоматы, винтовки. Гранат грузили очень много.
Ночь выдалась безлунной, Горбунов, сидя на корме, напряженно всматривался вперед, беспокоясь о том, чтобы течение не сбило лодку с курса. Но он ничего не видел, кроме силуэтов бойцов, поеживавшихся от предутренней прохлады. То в одном, то в другом месте над рекой проносились трассирующие пули. Горбунов знал, что такую стрельбу немцы ведут каждую ночь. Его беспокоило только одно — как бы шальная пуля не ранила кого-либо из бойцов. Раненый может поднять возню, застонет или закричит. О том, что будет тогда, не хотелось и думать.
Но вот пуля прочертила трассу совсем рядом. Горбунову доложили шепотом, что боец Сергеев ранен в плечо. Сержант прислушался, но не уловил ни стонов, ни шорохов…
— Сделать перевязку на берегу, — так же шепотом передал он санинструктору.
На стороне противника пролаял пулемет и, будто захлебнувшись, тут же умолк. Тишина и радовала и настораживала. Нервы были напряжены до предела.
Горбунов почувствовал, как его руки, державшие шест, подбросило вверх — шест уперся в дно, нос лодки зашуршал песком. «Сейчас начнется», — подумал. Но ничего не начиналось, лишь пустела лодка.
Наблюдая за бойцами, Горбунов с удовлетворением видел, что каждый из них действует так, как было задумано. Когда он ступил на берег, группа уже приняла боевой порядок.
Двинулись вперед. Первым растаял, в темноте сапер. За ним устремились два автоматчика. Прошло несколько минут, и через прогалы, сделанные в проволочном заграждении, один за другим проползли бойцы.
Впереди зачернел бруствер траншеи. Еще немного, и группа ворвется в траншею. Горбунов привстал и замер от неожиданности: из траншеи поднимался гитлеровец. Горбунов рванулся вперед, намереваясь оглушить поднявшегося противотанковой гранатой, но кто-то из автоматчиков, не выдержав, хлестнул очередью. Траншея ожила, из дзота немцы открыли пулеметный огонь в сторону реки.
Одной из главных задач группы было уничтожение дзота. Теперь, когда группа обнаружила себя, дзот можно было уничтожить только с тыла, если… если, конечно, успеть. Раздумывать было некогда. Горбунов перемахнул через траншею, побежал в сторону дзота.
