Ознакомительная версия.
– Товарищ лейтенант, – вывел его из оцепенения голос. Корнилин узнал лейтенанта Дзешковича, командира минометной роты.
– Лукьян, мы с ребятами ходили немецкие танки смотреть, – Дзешкович говорил громче обычного, потому что наорался за день и оглох от выстрелов. – К ближнему только стали подходить, как стеганет пулемет с заднего по броне – полчаса в канаве пролежали. Но потом все же сползали, посмотрели. Вот, взгляни, что нашли, – Дзешкович открыл чемоданчик. – Все женское – платья, платки. И даже бутылка наша – «Рябиновая». Не танк, а передвижной склад с ворованным барахлом. Видно, где-то грабанули наш магазин. И письмо было, неотправленное, Шехтель перевел.
– И что пишет? – без интереса спросил Корнилин.
– Содержание в основном аморальное. Это он брату пишет, в Бремен. Сколько у него девок было наших да сколько посылок в Германию можно отправить. Пишет, что с русскими воевать ему не нравится, во Франции было интереснее. У другого нашли письмо от жены, из Гамбурга. Просит шелковое платье, туфли поискать хорошие, отрезы, какие есть. В общем, заказы грабителю. Может быть, приложить для политотдела?
– Давай. Через два часа выступаем. У тебя все готово?
– Все. А танки у них, в общем-то, дрянь. Один оказался французский, другой чешский. Пушки слабые, броня тонкая… Лукьян, неужели отходим?
– Приказ получил.
Когда старший лейтенант Меркулов сказал капитану Шапошникову, что, по данным начальника артиллерии дивизии полковника Кузьмина, они за день уничтожили ровно тридцать танков, он удивился.
– А у нас в полку сколько все же: двенадцать или четырнадцать?
– Вместе с теми, что пехота подбила, – четырнадцать, – уверенно сказал Меркулов. – У Похлебаева взвод Агарышева больше всех подбил – шесть. У Терещенко четыре или пять, есть спорный с пехотой. Полковник Гришин очень хвалил Кузьмина.
– И за дело. Координация действий поставлена хорошо, а заградительный огонь гаубичников – как немцы от него шарахнулись! И ведь стреляли они фугасками, а не бронебойными. А про нас что комдив говорил? – спросил Шапошников.
– Ругал. Но не знаю, что-то вроде бы напрасно. Мне лично кажется, что все действовали отлично.
– Да тут как посмотреть, знаешь, – ответил Шапошников. – Немца не пропустили – это хорошо, но ведь должны были скинуть его в Днепр. Задача была поставлена, конечно, непосильная, но могли сделать и больше, чем сделали. И потери… Ты знаешь, сколько у нас убитых? В полку – больше двухсот. Это за один день всего. И раненых полторы сотни.
– А немцев меньше, думаешь? По крайней мере, человек пятьсот они потеряли только против нашего полка.
– Пятьсот… А если двести? – Шапошников не особенно-то верил данным своих комбатов, понимая, что каждого убитого сосчитать они не могли, сказали на глазок.
И в то же время цифре «500» ему тоже хотелось верить. А вот свои потери могли быть и меньше. Особенно много полк потерял в первой атаке, когда шли напролом по открытому полю. Хорошо еще, что в матчасти артиллерии потерь почти нет, только у Похлебаева повреждены два орудия. Не мог согласиться Шапошников и с оценкой действий их полка. Все обвинения были очень спорными. Бой есть бой, всего не учтешь, не предусмотришь. Противник сильный, воюет умно, особенно танками. Он только один раз удивился, когда немцы беспечно атаковали батальоном через поле. Тогда гитлеровцы и понесли наибольшие потери.
«С таким народом воевать можно, – думал Шапошников. – Кадровые подготовлены просто превосходно. Одиночная выучка нашего бойца не только не уступает немецкой, но, пожалуй, и лучше. Случаев паники, трусости, невыполнения приказов практически нет. Если и были один-два труса – это исключение…»
Когда поздно ночью лейтенант Вольхин получил от своего ротного приказ срочно собираться и выводить взвод на дорогу, что вела через село на восток, удивился не только он, но и его бойцы.
– Мы же победили, командир. Почему отступать? – недовольно протянул Латенков, бывший моряк, по недоразумению в первый день мобилизации попавший в пехоту.
За день Латенков убил четверых фашистов, больше всех во взводе. Большого роста, крупный, Вольхину он понравился сразу – парень рассудительный, трепаться не любил, и без той флотской заносчивости, что иногда бывает у моряков.
– А ты послушай, как на востоке гремит! – ответил ему Лашов, плотный и рослый парень из приписников.
Он тоже убил своего немца, но Вольхину не нравился: разухабист слишком, да и любит отпускать плоские шуточки.
– Приказ не обсуждается! – оборвал обоих Вольхин. – Заправиться и – становись!
Взвод, когда стало темнеть, собрался весь в одно место, только в охранении было оставлено трое, на опушке, почти в том же месте, откуда они утром пошли в атаку.
Пока было относительно тихо, только кое-где со стороны противника вылетали светящиеся трассы пуль, да изредка вспыхивали ракеты, освещая два черных силуэта танков метрах в трехстах от опушки.
Вольхин попытался вспомнить подробности этого дня. Он показался ему таким бесконечно длинным, что Валентин даже не смог вспомнить, что же они делали с 10 до 12 часов дня. «В двенадцать немцы пошли в атаку, где-то около часу мы ее отбили, потом обедали. В два часа… Что же было в два часа? А-а, ползали за подбитые танки, там сидели часа полтора, перестреливались, потом отошли сюда. Неужели я три часа так вот пролежал на траве?» – думал Вольхин. В голове гудело, и была она тяжелая, словно налитая свинцом. «День прошел, и не убило. А могло бы…» И он вспомнил, как утром у хаты наскочил на немца. Потом был момент, что метрах в десяти разорвалась мина. Хорошо, что быстро упал. «Да, день провоевали…» Во взводе четверо убитых и шестеро раненых. Голова так болела, что сразу вспомнил только троих. Урюпина он сам видел, как убило, Нелидова тоже на его глазах накрыло миной. Тяжело ранило и Жесткова, в конце первой атаки, почти на опушке, когда они убегали из деревни. Осколком в спину. Наверное, задело позвоночник. Хороший был парень, его особенно жалко. Такой крепыш, подвижный настолько, что, казалось, мог и от пули увернуться. Так ни одного фашиста и не убил.
У него во взводе свой боевой счет был у шестерых. Больше всех у Латенкова – четверо, у остальных по одному-два. Всего на взвод приходилось двенадцать убитых гитлеровцев, это кого они точно видели убитыми. Савва весь день переживал, что никак не может попасть. Немец не дурак, зря не высунется и близко не подпускает.
Услышав вполголоса поданную ротным команду, Вольхин построил свой взвод, пересчитал глазами – восемнадцать – и вывел людей на проселочную дорогу. Было темно, луна скрылась за облаками, и Вольхин не видел всей колонны, только чувствовал, что впереди идут сотни людей, его боевых товарищей.
Не по себе было, что такая сила – и идет не на запад, а на восток. Дивизия уходила, не предав земле всех своих погибших… [1]
Убедившись, что все батальоны выведены из леса на широкий пыльный шлях, капитан Шапошников, который должен был вести колонну полка, обогнал 1-й батальон и зашагал впереди. Рядом шел старший политрук Наумов. Впереди должна была быть разведка – конный взвод лейтенанта Шажка, и Шапошников был спокоен.
Расслабившись в ночной тишине от однообразного движения, Шапошников от неожиданности чуть не споткнулся, когда ему с обочины кто-то кинулся прямо под ноги.
– Степанцев? Ты как здесь?
Еще час назад Шапошников отправил лейтенанта Степанцева разведать – есть ли немцы в деревне километрах в двух, справа от маршрута.
– Задача выполнена, товарищ капитан. Противника в деревне нет.
– А почему под ноги бросаешься?
– Я тут уже давно лежу. До вас шла какая-то колонна, я только из конопли поднялся – по мне стреляют, так и пришлось лежать. Хорошо, что сразу на вас попал.
– Химики твои в конце колонны. – Шапошников посмотрел на часы.
По времени прошли километров пять, неплохо. Немцев не попадалось и не было слышно. На фронте уже ходили слухи, что гитлеровцы по ночам не воюют, спят, но все же идти всем полком, колонной, хотя и ночью, было рискованно. Хотелось, впрочем, считать маловероятным, что немцы окажутся ночью на лесной дороге, вдали от хороших шоссе и населенных пунктов. Их танковая дивизия, пробившаяся южнее, была, очевидно, авангардом, и поэтому так торопились немцы на восток. Было ясно, что для них важнее сейчас занять определенные пункты, чем очистить территорию. Этим делом будет заниматься пехота, а она сможет подойти в лучшем случае через двое-трое суток. Шапошников знал, что западнее Минска все еще идут бои, значит, пехоты здесь у гитлеровцев не хватает.
Мысленно вспоминая карту, Шапошников прикидывал, удастся ли им выйти к Пропойску раньше противника. «Неужели такой важный пункт и не подготовлен к обороне? Не может быть, – думал он. – Наш отход крайне неблагоприятно скажется теперь и на всей обстановке под Могилевым. Неужели уже ничего нельзя было предпринять… Где же все-таки наши танки, авиация… Ведь это направление – важнейшее, и где же им еще быть, хотя бы в минимальном количестве, как не здесь, но техники нет совсем…»
Ознакомительная версия.
