ведал капитан Вербовский, не любивший попусту разбрасываться обещаниями, что замполит командира полка "завернет" представление о награде и скажет:
— Несерьезно это, Борис Симонович! На родственные отношения смахивает. Как на вас посмотрят в дивизии, если вы начнете своим ординарцам медали раздавать? Предлагаю, лучше переведите пацаненка вашего из ординарцев в разведчики. Эта награда для мальчишки в самый раз. А о большем еще рановато думать. Пусть еще повоюет, проявит себя.
Так в солдатской книжке Володи Гарновского появилась надпись: "артиллерист-разведчик".
4
Больница — дощатый барак, пропахший карболкой и какими-то гнусными лекарствами, встретила малолетних узников пугающей неизвестностью. Они инстинктивно жались к стене, тоскливо всматривались в полутемный коридор, ведущий из "приемного покоя" в "операционный зал" и кабинет главного врача Трейзе. Несколько минут назад к нему направилась ауфзеерка Бинц, оставив ребятишек на попечение Зинаиды Арисовой, медсестры из военнопленных.
Вася с заметным усилием сжимал костлявыми пальцами Клаву за локоть, держал ее точно на привязи, чтобы она снова не проявила идиотской инициативы, не сунулась бы опять "поперек батьки в пекло". Сам же он ощущал гадкую дрожь в коленках. Дело в том, что страх перед врачами он испытывал с первого класса, с того момента, как во время прививки от столбняка, когда иглу втыкают под лопатку, грохнулся в обморок прямо в школьной санчасти.
Главврач Трейзе, моложавый мужчина атлетического телосложения, вступил в "приемный покой" в сопровождении ауфзеерки Бинц и сутулой старушки медсестры, держащей поднос с блестящими инструментами.
Полы белого халата трепетали от каждого резкого движения. И казалось, этому трепыханию не будет конца, так как доктор Трейзе и не думал замедлять шаг. С той же стремительностью, как и вошел в "приемный покой", он направился к прилипшим к стене детям.
— Есть жалобы? — остановился он возле Клавы и Васи.
— У меня горло болит, — не прибегая к услугам переводчицы, с чистейшим берлинским произношением сказала девочка.
Но надежда на берлинское произношение не оправдала себя.
— Честная девочка, — только и ответил доктор Трейзе. Можно было подумать, тут с ним каждый день малолетние пациенты говорят на немецком языке.
— А еще я очень правдивая!
Доктор Трейзе потрепал ее по головке, улыбнулся какой-то каменной улыбкой, будто он и не человек, а всего лишь скульптура из музея древностей.
— Покажи горло, малышка.
Он приподнял ей подбородок, вдавил пальцами, похожими на клешни, щеки вовнутрь.
— А-а-а! — нечленораздельно замычала Клава.
— Правдивая девочка, правильно говоришь. У тебя ангина.
Васька понял: сейчас его отлучат от Клавы. Он выступил вперед и брякнул первое, что пришло в голову:
— У меня тоже ангина!
— Неужели? — засомневался доктор Трейзе. — Такой эпидемии у нас еще не наблюдалось.
Ауфзеерка Бинц согласно кивнула.
— Мальчик — хороший диагностик.
— Да-да, — поддержал ее доктор Трейзе. — Давайте определим, насколько верно он поставил себе диагноз. Открой рот!
Вася беспрекословно выполнил требование, предполагая, что незамедлительно будет наказан за обман. Но, к его недоумению, эсэсовец в белом халате не разразился бранью, а довольно заметил:
— О, гланды! Воспалительный процесс в самом разгаре, требуется оперативное вмешательство. Скальпель!
С подноса, поданного старушкой медсестрой, доктор Трейзе взял какую-то блестящую штуку, похожую на нож, и… Дальше Вася уже ничего не видел. А последнее, что он услышал, это крики Клавы:
— Не надо, дяденька! Не надо! Он хороший!
5
Штаб артдивизиона разместился в местной школе, одноэтажном, крытым черепицей здании с пристройкой, в которой жил бобылем Яков Сергеевич Расколов — учитель словесности, бойкий старичок со сморщенным, будто печеная картошка лицом.
Сидя за накрытым столом с выставленным в центре пузатым самоваром, напротив капитана Вербовского, он охотно повествовал о пережитом — в кои-то веки нашел благодатного слушателя.
Володя расположился на кровати хозяина дома и неторопливо чистил "вальтер", полученный некогда от Кольки в обмен на мамин наган. Он продраил шомполом ствол, глянул через дульное отверстие на свет: нет ли там порохового нагара. Затем суконкой обтер досуха пистолет и ладони. И к собственному удивлению, поймал себя на том, что машинально следит за ведущимся у стола разговором.
— Стало ясно, что немцы заявятся и к нам, — говорил Яков Сергеевич. — Тогда я обернул все учебные пособия и книги непромокаемой толью и запрятал. Где? На школьном дворе. В специально вырытой яме. Под яблоней. А сегодня, сразу после освобождения, все и откопал. Книги — ничего, сохранились. Да и учебные пособия. Так что учиться начнем. Как говорится: "Дети в школу собирайтесь, петушок пропел давно".
— Петушок? — Капитан Вербовский при упоминании о петушке заразительно рассмеялся. — Э, нет, коллега! Я тоже учитель на гражданке, но в данном случае могу вам заметить: не петушок прокукарекал "дети в школу собирайтесь", а наши пушки.
— Ваши… ваши, — согласился Яков Сергеевич. — Петушков, честно признаться, в селе и не осталось.
— Фрицы поели?
— Кто знал, что они такие охочие до нашей птицы…
— Отохотились.
— На том свете у всех куриная слепота. А вот на этом… На этом надо помнить: ученье — свет. И чтобы не застить глаза слепотой, пора — за учебники.
Капитан Вербовский повернулся к Володе:
— А ты как считаешь?
Володя поднялся с кровати, засунул "вальтер" в кобуру на поясе.
— Учиться никогда не поздно, — сказал, догадываясь, в чей огород сейчас посыплются камушки.
— Лучше — рано, — поправил его Яков Сергеевич.
— Вот отвоюем, а потом и доучимся. Все одно — будет рано. Не до старости же мне воевать.
Дверь в комнату распахнулась. На пороге вырос Миша Сажаров, боец разведвзвода, юношески стройный, в сбитой набекрень пилотке.
— В чем дело? — недовольно спросил капитан Вербовский.
Миша помялся, не зная, как приступить к докладу.
— Дело личного характера. Разрешите обратиться к рядовому Гарновскому?
— Разрешаю.
Сажаров отвел Володю в сторонку. И с таким расчетом, чтобы никто из посторонних не услышал ни слова, прошептал ему на ухо.
— Как быть с твоей порцией водки? Старшина разливает нам наркомовскую норму. А твои сто грамм придержал — до особого распоряжения Володи, говорит. Ну, так распорядись.
— Миша, твоя очередь. Пей за меня, — разрешил Володя.
— Я-то со всей душой — "за". Но старшина Ханы-ков… Согласись, без твоего личного присутствия, не нальет.
— Тогда…
— Пойдем, пойдем. А то все выпьют, и компания распадется.
И Володя пошел "распоряжаться" своими сто граммами, ежедневно по его указке кочующими от одного разведчика к другому.
6
— Рыжик! Как тебе?
— Уже лучше…
Они лежали на поставленных впритык койках, по соседству с умершей ночью женщиной.
Барак, официально называемый палатой, был выдержан в строгом стиле лагерной архитектуры. Здесь почти не прибегали к лекарствам, и потому пациенты более полагались на стойкость своего организма, чем на помощь врачей. Больница,
