Божена сидела в кресле, освещенная лампой. Антонин ничего не слышал и не видел, кроме ее голубых глаз, взгляд которых еще мог согревать других, но сама она этого тепла не чувствовала. «Она все так же ясна, проста и непосредственна, — думал он. — К таким женщинам грязь не пристает».
Глушанин писал, что войну закончил на Дальнем Востоке, а теперь второй уже год учится в Военной академии. Обзавелся семьей: жена и сын. Часто вспоминает о годах боевой дружбы с чешскими друзьями, рассказывает товарищам по академии о Божене, Ярославе, Антонине.
Письмо перечитали дважды; во второй раз читал Ярослав. А потом по настоянию Антонина сели за ответ. Писала Божена. Начали так:
«Дорогой Максим Андреевич! Вы и представить себе не можете, какую радость доставила ваша весточка. Как приятно сознавать, что дружба, возникшая в совместной борьбе и скрепленная кровью, оставила в каждом из нас глубокий след и продолжает жить в наших сердцах. В прошлом году в Праге был большой праздник. Наш праздник. Состоялась грандиозная демонстрация партизан. И как мы жалели, что в числе многих гостей — партизан Югославии, Болгарии и Советского Союза — не было вас! На Староместской площади, неподалеку от которой — помните? — мы защищали баррикаду, был проведен митинг. Выступали бывшие партизаны, выступал и ваш партизанский генерал, дважды Герой Советского Союза товарищ Ковпак. Тогда мы приняли новую присягу. Видимо, о ней вы и спрашиваете нас?..»
Ушел Антонин поздно. В прощальном пожатии его руки Божена не могла не почувствовать всей силы глубокого и верного чувства Антонина.
В дверях она сказала ему:
— Антонин, я очень хочу, чтобы София Пшибек зашла к нам… Может быть, ты встречаешься с ней? Или знаешь ее адрес?
Божене почему-то казалось, что Антонин обязательно должен встречаться со вдовой Пшибек.
Лукаш нахмурился. Оживленное лицо Антонина сразу стало серьезным. Он стоял у притолоки раздумывая, как осторожнее и мягче ответить Божене. Потом посмотрел на Лукаша. Но смягчить факт ареста было невозможно.
— Забудь о ней навсегда, — сказал Антонин и понял, что этой фразой ему не отделаться.
— Почему?
Божена встревожилась.
— Пшибек сегодня арестована. Она оказалась активной шпионкой, — вмешался Лукаш.
После тягостного молчания Божена спросила:
— И это правда?
— Да, истинная правда. Я тоже ошибался в ней. Я считал ее честным человеком, а сегодня она призналась мне во всех смертных грехах, — ответил Антонин.
Минул январь сорок восьмого года. Установилась бодрая зимняя погодка. Между селами и деревнями пролег санный путь. Крестьяне надели теплые свитки и полушубки, пражане — шубы. Сезон был глухой, но от «туристов» нет отбоя. Куда ни глянь, везде туристы. Да и не только праздные туристы мозолили глаза — депутаты зарубежных парламентов, сенаторы, журналисты, специалисты, разнорабочие, деловые люди метались по всей стране, прислушивались, приглядывались, всюду совали свой нос.
Полки книжных магазинов и киосков ломились под тяжестью иностранных книг. На экранах двадцати пяти лучших кинотеатров Праги демонстрировались американские фильмы.
Реакция, с надеждой взирая на запад и не без тревоги на восток, готовилась к бою. А тем временем трудовой чехословацкий народ упорно и уверенно восстанавливал хозяйство, разрушенное войной.
Тянулись к небу фабричные трубы, высокие корпуса новых заводов. Увеличивалось в стране железнодорожное движение. Возводились жилые дома. Возникали новые села и поселки.
Торжествовал труд. В быт прочно вошли субботники. Участники созданных по призыву коммунистов добровольных бригад отдавали государству безвозмездно один рабочий день в неделю.
Рабочие показывали образцы стахановского труда, перекликаясь своими достижениями с передовиками-производственниками Советского Союза.
«Шкода», кроме тракторов, спускал с конвейера мощные локомотивы, электромоторы, сложные станки.
«Колбен-Данек» производила турбокомпрессоры и моторы.
«Зброевка» наладила серийный выпуск тракторов и грузовых автомобилей.
«Татра» выпускала комфортабельные лимузины и пополняла железнодорожный парк страны новыми вагонами.
На мотоциклах «Ява» ездили крестьяне, рабочие.
«Батя» работал для народа, и ему помогали заводы «Фатра» и «Матадор».
Текстильные ткани тысячами километров сбегали со станков на заводах бывшей фирмы Маутнер в Находе.
В собственность государства перешли нефтеперегонные заводы «Фанто» в Пардубице, «Аполло и К°» в Братиславе, «Сталро» в Дубове, «Вакуум ойл К°» в Колине, «Бензол ледира К°» в Кралупах.
На базе национализированных предприятий возникли новые фирмы: «Синтезия» в Семтине, Гидрогенизационный комбинат имени Сталина в Мосте, химический комбинат в Моравской Остраве, «Сполек про химицкоу в гутни выбору» в Праге.
Открылось свыше двух тысяч новых школ и сто пятьдесят новых кинотеатров в стране.
В деревню пришел трактор. Сеть кооперативных и государственных МТС росла и укреплялась.
В Карловых Варах, где до сорок пятого года все предприятия, от крупных отелей и до мелких лавчонок, принадлежали немцам, теперь кипела и спорилась работа. Сюда съехались чехи, словаки. Был выброшен лозунг: «Здравницы — только трудящимся».
Народ был занят созидательным трудом.
1
Официальное распоряжение немедленно покинуть Чехословакию вызвало со стороны Эльвиры бурю возмущения. Не выбирая выражений, она ругала американское посольство, испугавшееся возможности вербальной ноты от лица чешского правительства.
— Они с ума спятили! — кричала разъяренная Эльвира. — А мои заказы у семнадцати портних? Пока я не получу свои платья, и на шаг не стронусь с места!
Сойер, оказавшийся случайным свидетелем этой бурной сиены, напомнил Эльвире:
— В вашем распоряжении осталось только одиннадцать часов. Поторопитесь. Завтра в семь утра вы должны быть уже на границе.
Ярость Эльвиры сменилась жалобами. Ей хотелось плакать, но слез не было. Всеми силами она пыталась выдавить их и хныкала.
Прэн посоветовал:
— Бери машину и поезжай в город. Кое-что ты успеешь еще сделать.
Одновременно с судьбой Эльвиры нежданно-негаданно решилась и его судьба. Борн предложил Прэну покинуть Чехословакию. «Их знают как мужа и жену, и этого достаточно, — писал он в своей телеграмме. — Пусть Сойер примет от Прэна всю квалифицированную агентуру, призванную играть роль в назревающих событиях».
После ухода Эльвиры Сойер и Прэн приступили к совещанию. Часть агентуры Прэна решили переложить на Нерича. Атмосфера разрядилась: Нерича считали покойником. Договорились передать ему Лишку, «Наварро» и «Раймонду». «Орла» — Кратохвила Сойер оставил за собой.
«Орел» — опытный и старый агент Ватикана — проводил деловые встречи и беседы с монсеньерами Галой, Шрамеком и пользовался особым расположением архиепископа Берана. Оставив «Орла» за собой, Сойер только выигрывал, не говоря уже о том, что это обеспечивало ему информацию о всех политических событиях в стране.
— Приступим сейчас? — спросил Прэн.
— Да, немедленно, — ответил Сойер.
2
Губерт Янковец, тот самый Янковец, который в бесславные дни протектората работал оружейником в «правительственных войсках», подходил, поглядывая по сторонам, к Центральному совету профсоюзов на Перштыне. Краем уха он слышал, что в Центральном совете можно отыскать Мораву. Он плохо знал этого человека, с которым не больше двух раз встречался в памятные майские дни. Отыскать других знакомых он не надеялся. Адам Труска? Но где его искать? Ковач? Скибочка? А где этих найти? Давно разбрелись в разные стороны. Времени у Янковца было мало. Он шел довольно быстро, едва успевая козырять направо и налево офицерам, встречавшимся ему по пути.
Неподалеку от совета он вдруг остановился. Прямо на него шла молодая, стройная, невысокая женщина, одетая в осеннее драповое пальто. От радости сердце в груди Янковца гулко заколотилось: он узнал эту женщину.
— Божена! — крикнул Янковец.
— Товарищ Янковец! — радостно улыбнулась Божена. — Вы откуда?
— Из Моста… Из Моста… Я там с июня сорок пятого. В полку. По-прежнему оружейником. У меня очень важное дело в Праге, а времени в обрез. Я самовольно отлучился из полка, и мне может влететь под самую завязку.
— Что за дело? — спросила Божена.
— Государственного значения… Тут не место рассказывать.
— Может быть, поедем к нам на квартиру?
Янковец с радостью ухватился за приглашение.
— Это самое лучшее. Ведь я шел сюда, чтобы разыскать Мораву. Наверно, он давно забыл меня.
