— Перевязывает, — говорит Чураков.
Ну, теперь вряд ли без Шергина взвод станет передвигаться, — думает Коншин. Теперь надо его отводить. Скажу ротному, что Андрей ранен. Но что это? Шергин поднимается. Виден закатанный рукав телогрейки и бинты на руке. Еще слышен его голос — "вперед", и он опять бежит по полю, а за ним — перебежками его поредевший взвод.
"Не надо, Андрей, — про себя бормочет Коншин. — Ты же не знаешь… тебя "на пробу" пустили. Не надо. Уходи с поля. Уходи. Тогда отведут и твой взвод. Уходи. Ты же ранен, ты же имеешь право…"
Но Шергин бежит и неизвестно как, но заставляет бежать за собой и свой взвод. Кучка людей на огромном поле. С трех сторон немцы, и с трех сторон огонь. Неужели Шергин не понимает, не видит, что его никто не поддерживает, что вот-вот должна быть команда "отход"?
— Надо отводить взвод. Смотреть нет мочи. Я к ротному, — говорит Коншин.
— Погоди. Так и послушает тебя ротный. Да и не в нем дело, — кладет руку ему на плечо Чураков.
— Но нельзя же так. Он же тронутый, Шергин. Погубит себя, погубит людей…
Кравцов и помкомбата, тоже спрятавшиеся за стволом большой ели, смотрят на шергинский, барахтающийся под пулями и взрывами, взвод. Четыре одиноких цепочки, в которых по семь-восемь человек… Считай, половины уже нету, а прошли метров триста только, впереди еще ох как много… Сейчас взвод залег. Наверно, очень плотный огонь. Пора отводить, думает Кравцов, касаясь рукой спины помкомбата. Тот понимает его жест.
— Сейчас решим. Иду звонить комбату.
Но тут опять взметывается с земли Шергин, а за ним и остальные.
— Герой, — бормочет Кравцов.
— Да. Надо представить к награде. К звездочке.
— Ему Героя нужно. Не меньше.
— Героя? — удивляется помкомбата.
Но Шергин опять падает. И не поймешь: ранило ли еще, или залег?
Кто-то снова склоняется над ним. Значит, ранило второй раз, а может… Но нет, видно, как перевязывают его.
— Ну, хватит, Шергин! Давай обратно! — вырывается у Кравцова.
— Да, пожалуй, надо отводить… — Помкомбата трогается к землянке, где телефон, но Шергин поднимается.
Хромая, он что-то кричит, машет рукой и идет вперед… За ним, перебежками, следует взвод.
— Хватит, лейтенант! Либо отводи, либо посылай в поддержку! — в сердцах выпаливает Кравцов, весь дрожа.
Помкомбата на миг задумывается, потом решительно режет:
— Да. Посылайте связных во второй и третий взводы — пусть начинают!
— А вторая рота пойдет?
— Да. Давайте скорее!
Когда связной от Кравцова подбегает к Коншину, тот стоит на коленях около лежащего Чуракова и рвет гимнастерку на его груди. Под левым соском небольшая дырка, крови совсем нет, и это вначале удивляет Коншина, а потом он понимает Чураков мертв, и кровь свернулась…
Отчаяние, какого не испытывал никогда в жизни, охватывает Коншина.
— Ваня, Ваня… Как же так?… Иван, дорогой… Мы же три года вместе… Как же это?… Иван… — бормочет Коншин.
Связной опускается рядом с ним.
— Товарищ командир… Товарищ командир…
Коншин непонимающе смотрит на него.
— Товарищ командир… ротный приказал — второму вперед, — прошептывает связной.
— Что?… Куда вперед? Зачем?… — не доходит пока до Коншина.
— Наступать второму взводу… Старший лейтенант приказал, — повторяет связной.
— Наступать? — наконец понимает Коншин и взрывается: Какого черта! Передай ротному, что мне не "вперед" нужно, а настоящий боевой приказ! Я три года в армии! Понял?
Связной убегает, а Коншин опять склоняется над Чураковым. Нестерпимая боль рвет сердце… На миг представляет себя лежащим на поле, таким же недвижным, как Чураков, и яростное желание повернуть время обратно пронизывает его. Он хочет — хочет так, как никогда и ничего не хотел в жизни, — очутиться сейчас в своем дальневосточном полку, откуда вырвала его поданная им докладная с просьбой на фронт… Но лишь на мгновение эта горькая вспышка. Он тяжело поднимается. Неужели он трусит? Да нет, не может быть! Нет, нет…
— Ты что, мать твою… — взвизгивает подбежавший Кравцов. — Какой тебе еще, к черту, приказ нужен?! — Но осекается, увидев мертвого Чуракова. Насовсем? — спрашивает уже тихо.
— В сердце…
Секунды две молчит Кравцов, а потом так же тихо:
— Ты же слыхал, какой приказ мне помкомбат отдал… Не до устава тут. Понял? Надо, браток, надо… Давай двигай, — и подталкивает легонько в спину. — Как тебя звать-то, запамятовал.
— Алексей.
— Давай, Алеха, давай… Сейчас танк двинет, — он еще раз подталкивает Коншина.
Тут уже все! Обратного пути нет! В голове пусто, в душе тоже, будто выпотрошено… Не помнит Коншин, как подбегают к нему вызванные Рябиковым отделенные, как говорит он им что-то, выдумывая на ходу боевой приказ, как, развернувшись в четыре цепочки, бежит его взвод по полю, как сам делает первый шаг из леса, а потом, голося "вперед", обгоняет людей, как слышит слева "ура" и видит бегущую за танком вторую роту, какого-то капитана, кричащего: "За Родину, за Сталина!", а потом и комсорга батальона, который, обгоняя капитана, кричит то же… Все словно в тумане, словно в дыму… Да и верно, в дыму, который стелется над полем и едко пахнет серой.
— Куда? — останавливает Коншин ползущего назад бойца, вроде бы никуда не раненного.
— В пах попало… Не знаю, чего там, но боль зверская…
— Иди, — бросает Коншин, а самого обжигает — вот ведь куда ранить может.
Невольно сдерживает он ход, потом падает, сдвигает малую саперную пониже, но когда поднимается и продолжает бежать, видит, что мешает лопатка бегу, и подтягивает обратно.
Кравцов и политрук стоят у кромки леса и напряженно смотрят на второй и третий взводы, на которые немцы перенесли сейчас огонь с первого взвода. Тот пока залег, и только несколько раненых — кто ползком, кто перебежками подавались назад, к леску.
— Шергин-то уже дважды ранен, а не уходит… — говорит политрук.
— Зря я его, наверно, первым послал.
— Почему зря?
— Так… Ты ведь не знаешь, что у помкомбата решено было?
— Не знаю.
— Ну и знать это теперь не надо… Идти надо, комиссар. Помирать — так всем и с музыкой… — Кравцов чуть усмехнулся.
— Не торопишься ли помирать, старшой?
— Не тороплюсь. Но как жить буду, ежели живой останусь, не знаю.
Они молчат еще некоторое время, потом Кравцов затягивается последний раз цигаркой, резко бросает ее и зачем-то долго затаптывает сапогом в снег.
— Пошли, что ли? Ты к шергинскому взводу иди по оврагу, там раненых много, выносить надо, а я вслед Коншину…
— Стоит ли? Разве не видишь? — протягивает политрук.
— Вижу! Захлебывается наступление. Но того и ожидать следовало. Все вижу! Но люди-то наши там… Понимаешь, там! И мы должны…
— Да, должны… Пошли…
Они вместе выходят на поле… Политрук подает вправо, к лощине, а Кравцов неспешной трусцой бежит догонять коншинский взвод.
"Ну, Дуська, — говорит он себе, — видать, не свидеться нам больше. Прощеваться надоть… — переходит он на деревенские родные слова, от которых отучался все армейские годы. — Такое, видишь, дело получается… — И почему-то перекладывает винтовку из правой руки в левую, а пальцы правой сами собой складываются щепотью. Он усмехается: — Надо же… Партийный же я. А перекреститься вроде охота…" — усмехается еще раз, перебрасывая винтовку опять в правую руку.
И тут оглушает его разрыв… Какой-то миг видит он покачнувшееся небо, а потом странная черная темень закрывает все… И остается лежать на желтом грязноватом снегу, раскинув руки, крестьянский сын, кадровый командир Красной Армии, старший лейтенант Кравцов… А его рота, не зная еще о гибели своего ротного, продолжает бежать дальше, задыхаясь в матерных вскриках вперемежку с "ура", подставляя свои груди пулеметному граду, то падая, то вставая, подстегиваемая хриплыми жестокими командами: "Вперед… вперед…"
На одну секунду сталкивается Коншин глазами с рядовым Савкиным, когда делает рывок, обгоняя людей, и видит в них то же — думайте, командир, думайте, хоть и трудно это, но думайте… Куда там думать! Несет Коншина вместе с людьми по полю, и из всех мыслей только одна вроде дельная — добежать до подбитого танка, а там подняться в рост за ним, осмотреться, может, разглядеть, что в немецкой обороне, хоть увидеть, куда вести огонь, а то что? Попыхивают они винтовочными выстрелами, а куда? Из автоматов вообще огонь не ведут — разве достанешь?
Связной Коншина — Рябиков — паренек невысокий, но плотненький, из кадровых пехотинцев, не отстает, бежит вровень, от мин особо не шарахается, каждой пуле не кланяется. Не ошибся в нем Коншин, когда думал, что воевать тот будет хорошо.
Оборачиваясь, видит Коншин, как тает его взвод, как ползут назад раненые, как замирают на поле убитые… Не дойти нам до немцев, думает он, а если и доберемся, то несколько человек, куда врукопашную, с кем? Но нет приказа на отход. Значит, прежний приказ в силе, значит, нужно вперед…
